Глава 4. Дракон, саламандра и (не)хрустальная туфелька
Есть только одна вещь, в которую имеет смысл не верить: смерть.
Макс Фрай «Книга огненных страниц»
Реакция — отточенная до совершенства и за долгие века доведенная до степени уже откровенно нечеловеческой — она спасала его много раз за бесконечную жизнь. Спасла и сейчас — от летящей в голову увесистой и раскаленной формы со сгоревшим пирогом, что метнули в него совсем с не девичьей силой секунду спустя после виноватой улыбки и милого признания.
Джон лишь на миг отвел от нее глаза, уворачиваясь, а укутанная в розовый бархат фигурка уже была возле окна и совершенно определенно намеревалась на подоконник вскочить и дальше видимо прыгать со второго этажа.
— Дейнерис Таргариен, которую я знал, никогда ни от кого не бежала! — он прекрасно знал как такие вот брошенные в спину слова цепляют, сам не раз попадался.
Попалась и она. Развернулась медленно и их глаза встретились. Улыбалась и в расширенных зрачках черти отплясывали лихо и беззаботно. Смотрела выжидающе и будто бросая ему вызов, будто бы говоря — ну да, устроила маскарад и что с того? Попался? Ну так сам дурак! Кто ж виноват, что ты от хлопанья пушистых ресниц голову теряешь?
Впрочем времени на раздумья сейчас не было, а если и было, то Джон предпочел не думать. Быстро преодолел разделяющее их расстояние и надежно ее в руках зафиксировал, обняв крепко — на случай, если все же решит бежать.
— Ты сейчас серьезно собралась в окно прыгать? В таком вот виде, с этими ушами? — смех сам собой прорывался у него.
— Угу, — подтвердила она радостно.
— Там снег и холод собачий, — напомнил он ей.
— И не из такого выбиралась, — спокойно и даже как-то горделиво заметила она.
Безумие! Чистое безумие! Они не виделись чертову тысячу лет, он считал ее мертвой, терзаясь и мучаясь все это время, игнорировал все странности и упорно думал, что это ее перерождение и вот пожалуйста — сама Дейнерис Таргариен, вся перед ним. Его бессмертная любовь, его неизлечимая боль, незаживающая рана, грех, страх, порок, проклятие, благословение, вечный соблазн и вечный же укор — все сошлось в ней одной. И были ведь, были многие и многие детали и мелочи — не видел! Боялся? Не хотел? Не мог поверить? Какая уж теперь разница…
Руки сомкнулись крепко на талии и он поднял ее, оторвал от пола, усаживая на подоконник распахнутого окна так быстро, что она только вскрикнула негодующе и рефлекторно ухватилась за него.
— Джон! Что ты делаешь?! — взлетел ее голос к потолку.
— Фокус показывать собрался, — коротко ответил он ей, — буду дракона из кролика доставать, — и решительно потянул за молнию на комбинезоне, расстегивая его сразу до самой талии, сдергивая с ее плеч розовый бархат.
На ней осталась только смешная какая-то и короткая, даже живот толком не прикрывающая, майка с короткими рукавами и низким вырезом, облепившая ее как вторая кожа и там под этой тонкой простой тканью… Джон на мгновение замер и даже дышать перестал. Это было возмутительно, недопустимо, ужасающе неправильно и он не должен был такого себе позволять, однако увидеть своими глазами, отнять даже самый малый шанс на иллюзию — было жизненно важно. Важнее чем дыхание.
Его пальцы скользнули по тонкой белой ткани, подхватили край, осторожно потянули вверх. Выше и выше. Еще немного и… ему захотелось зажмуриться, отпрянуть, убрать руки и не трогать, не срывать последний покров с тайны, но он конечно же этого не сделал, а наоборот резко и не давая себе ни секунды на сомнения, поднял майку на ней до самых ключиц, обнажая ее грудь и широко раскрытыми глазами посмотрел туда, где под левым полушарием белела тонкая и ровная полоска старого-старого шрама. Страшнее чем взгляд в глаза.
Все плыло и перемешивалось, мелькали образы в памяти, восставало из глубин прошлое неумолимо, он видел все как тогда и на секунду померещилось ему даже, что среди беспечных танцующих снежинок за окном затесались крупные пепельные хлопья и под руками разлилось страшное и горячее, а застывшие глаза посмотрели не укоризненно, не разгневанное, а как-то светло и растерянно, неверяще. И сразу захотелось сползти на колени, ниц перед ней рухнуть и вымаливать бесконечно, целую вечность выпрашивать то, чего не достоин…
Удивительно, но она все это время сидела тихая и послушная, прикрыв глаза и даже не дыша. Но вот ожила, вдохнула неслышно, ресницы дрогнули, являя миру и ему аметистовый блеск.
— Убедился? — тихо прошелестел над ним уже не тот невинный лепечущий голосок, а голос так хорошо ему знакомый, с оттенком неуловимой и тонкой очень иронии, только одно в целом свете существо могло так говорить.
Посмотреть на нее — надо было. Только вот Джон не находил сил с ней глазами встретится, но какое это имело значение? Он минуту назад тут ей высказал про попытки сбежать и сам бежал — от ее глаз. Поэтому сам себя быстренько сломал об коленку и посмотрел. И кивнул слегка — убедился.
Рука взметнулась молниеносно и вспыхнула пощечина — звонкая, хлесткая, болезненная, обожгла жаром и раскатилась после саднящим послевкусием. Заслужил конечно — за дурацкую свою выходку.
Пощечина словно оживила их окончательно, сбила оцепенение, разрушила хрупкость этих мгновений. Оба они задышали полной грудью, глаза наконец встретились без вкрадчивости и настороженности и он не знал разумеется что там у нее внутри творилось, а вот сам Джон отчетливо среди многих спутанных своих чувств ухватил одно особенно яркое — все перекрывающий и абсолютно детский восторг. Она была здесь! Живая и настоящая! Не копия, не перерождение, как многие они, а единственный и неповторимый оригинал, как и раньше способный войти в пламя.
— Прости, я… — Джон неуверенно и осторожно потянул розовый бархат на ее плечи.
Она сбросила его руки с себя, отмахнулась от нелепой попытки соблюсти никому не нужные приличия и принести никому не нужные извинения. Чары рассыпались, и теперь они смотрели друг другу в глаза без всякой дымки иллюзии. А потом и вовсе что-то надломилось внутри и хлынуло в мир чистое пламя — прямо из сердца. Не сдерживаться — наконец-то можно, наконец-то можно целовать так, как хотелось целую вечность, и ничего не говорить можно, не думать ни о чем, а только ощущать как все больше и больше они обнажаются и становятся все ближе. Как воскрешается почти стертое ощущение из прошлого — скольжение языка по раскаленной гладкой коже, ощущение как она поддается, как тянется за ним, как требует не останавливаться и как сама целует горячо и так глубоко, словно хочет вползти в него через горло, влиться расплавленным серебром и в крови раствориться, а может напротив — выпить его самого досуха, поглотить целиком, чтобы уже точно никуда не делся больше.
— Мой, мой, мой… — шептала она одно только слово, зацеловывая и не отпуская.
Конечно ее — чей же еще? Всегда так было. С самого первого мгновения она забрала его сердце и душу и тело — всего его без остатка.
На пару мгновений они выпустили друг друга, чтобы осознать — на них совсем не осталось одежды, ничего — ни одного клочка, ни единой нитки. Дени в этот момент оказалась сидящей на подоконнике окна, которое так никто и не потрудился закрыть, а он на шаг от нее отступил. Теперь уж точно никто не спрячется и ничего не сможет скрыть — все как на ладони, все залито ярким светом. Давно так надо было поступить — еще тысячу лет назад. Она усмехнулась так, будто прочла в его голове эту мысль, но не сказала ничего, а только поманила его к себе коротко и раздвинула широко ноги, открываясь окончательно. Вся она была совершенством и там тоже, как всегда гладкая, горячая, нежно-розовая и желающая сейчас только одного — чтобы он сделал шаг и уничтожил расстояние их разделяющее. Джон сделал этот шаг и они оказались совсем близко, губы соприкоснулись с губами, а его член соприкоснулся с ней, с небольшим усилием проскальзывая в тугое лоно, все глубже и глубже, пока не вошел в нее до упора и пока она не выдохнула громко, прерывая поцелуй. Он прижался лбом к ее лбу и чуть качнул бедрами, сразу вызывая ее негромкий не стон даже, а скорее его эхо — томное и с оттенком болезненной сладости. Глаза ее раскрылись, но на него она не смотрела, устремив взгляд туда, вниз, на точку соединения их тел. Джон вслед за ней опустил взгляд, да так и не смог оторваться от созерцания того как медленно проскальзывает в нее, как растягивается упругая нежная плоть и как поблескивает жемчужная влага. Они совпадали идеально, как будто кто-то нарочно такими их создал, а в некоторых, совершенно определенных местах, постарался особенно, подгоняя все с ювелирной точностью, сотворив гармонию, граничащую с безумием.
Ладони ее скользнули по бокам, ниже к талии, проследовали дальше, легли на поясницу, там замерли, вздрогнули и подтолкнули… этот жест выбил последнюю шаткую опору для разума. Ритм их сердец ускорился вместе с ритмом его толчков в ее теле, пространство заполнили протяжные стоны, внезапные резкие вскрики, звуки поцелуев и звуки звонко-влажные, от сильных и плотных, все ускоряющихся соприкосновений их тел — снова, снова и снова… до бесконечности. По коже скатывались капли пота и капли воды — снежинки, что долетали время от времени в открытое окно, плавились от жара их тел, а повлажневшие пряди волос липли к плечам и шее. Она закрыла глаза, откинула назад голову и кусала губы, выгибаясь в его руках и едва ощутимо двигалась ему навстречу, сводя этим неуловимым движением с ума окончательно. Сколько так прошло времени никто бы не смог сказать, время не просто приостановило свой бег, оно будто совсем существовать перестало. Единственная мысль каким-то чудом уцелевшая в голове и не сгоревшая в потоке огня — стоило два месяца ходить, держась за ручки и дразнясь невинными поцелуями, чтобы после вот так невыносимо остро сорваться и сорвать целую гамму ощущений совершенно дикой силы.
Время ползло, летело, бежало — где-то там, обходя стороной тех, кого уже давно отвергло, а они все никак не могли оторваться друг от друга, не могли остановиться, сменяя только ритмы и позы — теперь он брал ее сзади, сильно и жестко, крепко удерживая за бедра. Когда-то давно, в прошлой жизни, она так не любила, а сейчас вот сама, можно сказать, что попросила, когда повернулась к нему спиной и изогнулась призывно и сладко, упруго толкнулась ему навстречу, а после запрокидывала голову, стонала, вскрикивала и плавилась вся и горела, а внутри была такая огненная и влажная, что ни малейшего сомнения не оставалось в том, что одно ее предпочтение точно претерпело кардинальное изменение за долгие века. Волосы тяжелыми серебристыми волнами рассыпались по спине и все время лезли ему в руки, чтобы не прихватить их нечаянно до боли, Джон собрал все эти непослушные локоны и перебросил через ее плечо, открывая полностью гибкую спину и поясницу, выпуская на свет огненную саламандру — цветную татуировку-ящерку, укутанную сполохами огня, глазки бусинки блестели глянцево как у живой, язычки пламени того и гляди начнут выплясывать, а сама ящерка оживет и побежит стремительно и ловко по изгибающемуся телу. Она поймала его руки, накрыла их своими, сжала и поддаваясь ее подсказке, следуя ее желанию, он гладил ее тело, ласкал грудь, слегка сжимая напряженные соски, а губы сами собой прижимались в ее шее, целовали, сползали к плечу, прикусывали легонько нежную кожу. Напиться ей, насладиться, так чтоб стало достаточно, было невозможно и хорошо, что невозможно. Вот бы провести так вечность и черт бы с ним со всем миром, он лишь декорация, а реально только многократно повторяемое слияние их тел, сплетение сущностей.
Она вывернулась из его рук, заменяя одно умопомрачение на другое, и Джон оказался сидящим на тонконогом стуле, откинувшись на гнутую спинку, а она на нем сверху в плавном и медленно испепеляющем ритме выстанывала громкое и неразборчивое, путалась пальцами в его волосах, прижималась губами к шее, целовала и кусала так сильно, будто хотела прокусить и крови напиться, после зализывала места укусов, разгоняя контрастными ощущениями еще большее пламя по венам и так хорошо и так сладко было держать ее, чуть подталкивая под округлую упругую попу, гладить, ласкать, ощущать под ладонями атласную гладкость кожи, стискивать талию крепко, ускоряя ее и снова замедлять, отпуская и только слегка придерживая за спину, а если чуть отстранить ее от себя, то так удобно было языком и губами ласкать ее грудь, которая всегда была невыносимо чувствительной и вечность ничего не изменила. В самом Джоне тоже ничего в этом отношении не поменялось. Как и прежде он не мог на нее насмотреться, не мог напиться запахами и звуками, не мог оторваться от бесконечного бега по кругу ощущений, падал и тонул, летел куда-то в непроходимые глубины самого сердца тьмы — с ней вместе. И это «вместе» было единственным, что имело значение.
Когда открыл глаза, то пересекся с ее совершенно одурманенным и измученным взглядом, а движения ее бедер стали замедленными и тяжелыми — остановится или нет? — мелькнула мимолетная мысль. Рвано и тяжело она вдохнула несколько раз и — не остановилась, обивала его руками за шею, прижалась теснее, целовала в губы отрывистыми легкими поцелуями и сразу поддалась, когда он вовлек ее в поцелуй более глубокий, только прошептала на самой грани слышимости:
— Джон, я хочу еще, — так невинно и так соблазнительно это прозвучало, что только за слова уже можно было продать душу.
И это совершенно точно была она — его Дени. Не копия, не оттиск с оригинала, не призрачная иллюзия, а настоящая Дейнерис Таргариен, наполненная кровью и жизнью, огнем и желанием, которой всегда будет мало — о чем бы ни шла речь. И она снова с ним. И он не видел ее целую тысячу лет. И всю эту бездну времени любил только ее одну.
Усилием воли Джон сбросил с себя волны эйфории, немного приходя в себя — ровно настолько, чтобы уложить ее на глянцевую поверхность стола. Почему-то им за все это время ни разу не пришло в голову добраться до постели, ну хотя бы попробовать, словно они осознанно выбрали все эти неудобства, что придавали дополнительные краски и обостряли все еще больше, хотя казалось бы куда еще-то больше? Но такой вопрос был уместен для обычных людей, а они обычными не были никогда.
Расфокусированный взгляд постепенно собирался и охватывал пространство, очерчивал контуры предметов, улавливал формы и цвет, впрочем цвет пока был всего один — белый. Потому что смотрел Джон в потолок, лежа на полу той самой кухни, на в беспорядке разбросанной одежде. С потолка матовый круглый плафон изливал чуть розоватый свет. В окно по-прежнему залетали иногда снежинки и наверное они должны были бы жутко замерзнуть, но холод даже не чувствовался толком, так, приятная прохладная свежесть, как от мятного масла. Судя по тому, что лежащая с ним рядом Дени так же спокойно смотрела в потолок, ей холод тоже не причинял никакого дискомфорта. Ее рука была в его и он поглаживал ее, играя с невесомой тонкой кистью, перебирая пальцы — самая обычная девичья рука на первый взгляд и она же чудо не имеющее цены. Джон отчего-то вспомнил тот нечаянно подслушанный два месяца назад разговор в «гиене» про утраченную технику игры, которую использует одна очень талантливая девочка, если верить слухам. Девочка и правда использовала этот давно позабытый штрих — она его появление на свет наверное помнит, может даже непосредственно у самого творца училась, если конечно сама и не была этим творцом.
Она отняла у него руку, чуть приподнялась, опираясь на локоть. Прикурила две сигареты сразу, одну протянула ему. Он сам так постоянно делал, давняя привычка, которую он и сам не помнил где приобрел, а вот Дени так впервые сделала.
— У тебя научилась, — ответила она на его смеющийся взгляд. — Давно ты на эту дрянь подсел? — спросила она, улегшись обратно и снова уставившись в потолок.
— Да почти с самого начала, никто ж не знал, что просто новое ощущение обернется привычкой от которой не отвязаться.
— А трубка у тебя была? — он не видел ее лица, но голос звучал заинтересованно.
— И не одна! Ужасно надоедает на самом деле весь этот процесс и утомляет. Повыбрасывал все их без сожаления, когда люди додумались до сигарет.
— А я долго была равнодушна, пока не появились дамские мундштуки, ты точно должен их помнить, резные и длинные, очень изящно смотрелись. Мне понравилось и я тоже такой захотела. Мне вообще в том времени многое нравилось. Там были красивые платья с настоящим кружевом, чулки и корсеты, бархат и ручная вышивка. И маленькие очаровательные шляпки.
— Жуткие и бледные пудреные лица, кровавые рты и черные тени вокруг глаз прилагались, — исток его нелюбви к косметике на женских лицах определенно стоило поискать в том времени.
— Это да, — весело согласилась она, — на лицах тогда была полнейшая драма. А еще было модно обрезать волосы выше плеч и завивать их волной. Никогда так не делала. И не красилась сильно, помаду разве что использовала, она тогда была в таких милых маленьких картонных коробочках и кисточка прилагалась обязательно. Боги! Как она растекалась и размазывалась! Тогда и была придумана хитрость припудривать губы перед тем как красить… сущий кошмар.
— А еще в то время все дамы носили тонкие чулки со швом сзади. Мне они ужасно нравились, было в этих швах что-то гипнотическое, они заставляли понимать взгляд все выше и выше. Сейчас таких не носят почему-то… жаль.
— Я тоже такие носила, — улыбнулась она, — и тоже по ним соскучилась. Лет через десять, думаю, они вернутся. Мода циклична ведь.
— Совсем ничего осталось подождать, — у шутки был горький вкус. Джон снова поймал ее руку — правую, ту что с драконами на запястье. — И как я не понял? Перед глазами все ведь было…
— А у тебя была нужда в понимании? Мне кажется, что нет, — она всегда такой была, проявляя милосердие к кому угодно, кроме тех кто был ей небезразличен. — Нам обоим эта игра нравилась, не так ли? Нам с тобой хорошо вместе.
— Всегда было, — он оставил легкий поцелуй на ее запястье.
— Это все она — кровь, — сказала она таким тоном, словно открывала ему страшный секрет.
— Кровь?
— Ну конечно, — она перевернулась на бок и облокотившись на руку, наконец на него посмотрела. — Джон ты всегда был умным — умнее многих, никогда не поверю, что не сложил два и два за все эти годы. — Она чуть помолчала и со вздохом продолжила: — Значит не сложил, а скорее просто не думал о таких вещах. Ну хоть историю семьи-то, надеюсь, изучил подробно?
— Разумеется, — подтвердил Джон. Ему отчаянно нужна была хоть какая-то опора, что-то базовое и имеющее к нему непосредственное отношение, на чем можно раз за разом выстраивать свою жизнь, именно в истории семьи, своей настоящей семьи, он и отыскал необходимые силы, именно длинная череда королей-драконов и всех прочих пламенных родичей, сформировала в нем нечто такое, что помогло переосмыслить самого себя и пройти через вечность.
— Ну так складывай! Веками Таргариены делали — что? Женились на сестрах! А если заглянуть чуть глубже?
— Сохранение крови для контроля над драконами, это понятно. И после танца тоже понятно — надеялись вернуть драконов, попытки были постоянно, одна закончилась Летним замком. Пока не вижу связи.
— Смотри глубже, — посоветовала она. — Игнорируя власть, драконов и свадебные обряды.
— Влюбленность, — Джон тоже перекатился на бок, копируя ее позу, разговор захватил целиком, — слишком много влюбленностей внутри одной семьи.
— Ну вот ты и нашел, — обрадованно заключила она, — осталось сложить одно с другим.
— Намекаешь, что мы что-то вроде отдельного вида? — в голосе его звучало неприкрытое сомнение.
— Что-то вроде, только это завязано не на человеческой генетике, а на неком магическом аспекте — том самом, что позволял нам контролировать драконов. Что-то вроде магической аномалии, которую научились использовать и эта аномалия сама себе обеспечивала сохранность, подгоняя желания носителя под свои потребности, поэтому на сестрах не просто женились, а женились по любви. Не всегда конечно, но часто. У нас с тобой не было шансов.
— Надо было сразу звать тебя замуж, — с очень большим запозданием, в целую тысячу лет, признался Джон. — И ведь была мысль…
— Сначала под венец, а потом на войну с мертвыми? — со смешком уточнила она. — Это могло сработать, но все равно закончилось бы плохо — на момент нашей встречи ты уже был таким как сейчас.
— Удивительно, что никто не знал о таком… эффекте этих возвращений.
— Так неоткуда было узнать, — она протянула руку и погладила его по щеке, хотелось, чтобы она не разрывала прикосновения, но она все же его разорвала, — Джон, милый, до тебя такого не было! Ты конечно же не озаботился выяснением подробностей, видимо ждал пока я приду и все расскажу, ну так слушай. Владыка Света вернул очень многих — до нас и после тоже, но вот от крови дракона были только мы. Твоя жрица сама не знала что именно она делает, так же как не знала Кинвара — так звали мою. Сочетание именно нашей крови с магией Рглора и дало такой эффект, понимаешь?
— Понимаю, что ты всегда знала обо мне — и появилась только сейчас. Почему?
Она отвела глаза.
— Дени! Посмотри на меня и скажи — почему только сейчас?
Она медленно повернула голову и бросила на него короткий острый взгляд.
— Мне не сбежать от этого разговора, а история длинная, — проговорила она, будто обращаясь к себе самой. — Ты варишь кофе! — объявила она громко и решительно, поднимаясь.
Джон встал следом за ней. Пожалуй и правда надо сварить кофе, надеть что-то на себя, для разнообразия. Окно закрыть тоже не помешает.
Раскиданная одежда была собрана. Окно закрыто. Джон натянул джинсы и махнув рукой на все остальное, взялся за кофемолку.
Кофейная пенка медленно собиралась на поверхности и уже начала подниматься густой упругой шапкой, когда Дени вернулась, на этот раз одетая в длинный черный шелковый халат с широкими рукавами — хорошо хоть не в розовом с ушами, как-то не вязалось уже одно с другим и сама она наверное это тоже понимала. Подошла сзади, обняла, обхватила крепко, прижалась и по спине пробежалась легкая щекотка ее дыхания, прижалась губами между лопаток, повела цепочку поцелуев по позвоночнику вниз.
— Если не прекратишь, у меня сбежит кофе, — предупредил он ее.
Послушалась, оставив все-таки еще один поцелуй — горячий и влажный.
— Крылья взамен утраченных? — тихо спросила она, отстраняясь немного.
Вопросы про эту татуировку ему задавали постоянно и каждый новый вопрос звучал глупее предыдущих и только она спросила правильно. Рисунок создавал иллюзию раскрывающихся драконьих крыльев, на это было убито адское количество времени и конечно оно того стоило — иллюзия, вбитая в тело всего лишь краской и силой человеческого умения делать красивое. Это даже и не крылья были как таковые, а лишь основание их, но за счет объемности рисунка казалось, что у него и правда крылья, которые раскрываются во всю ширь и мощь за пределами тела.
— Что-то вроде того, — он грустно улыбнулся. Забыть Рейгаля было нереально, он до сих пор его иногда во снах видел.
— А это? — ее пальцы легко пробежались по руке и погладили отпечаток волчьей лапы на предплечье.
— Ну сама-то ты как думаешь? След Призрака…
Еще один вопрос и ответ, который могла понять только она.
— А здесь? — теперь она погладила его по левому плечу, по ярким акварельным переходам цвета. — Это же фрагмент картины…?
— Да, — перебил он ее, не желая сейчас про это говорить. Когда-нибудь он ей расскажет, но не сейчас. — И я не могу сейчас ни о чем кроме нас думать, поэтому давай оставим эту историю на потом, хорошо?
— Конечно, — легко согласилась она. — Каждый имеет право на свои тайны.
— Для тебя это не тайна, — он погасил огонь под большой медной джезвой, обернулся и наконец посмотрел ей в глаза, — просто не место и не время.
Густое кофейное зелье медленно льется в чашки, расплескивая в воздухе аромат чувственной горечи. Черная сигарета в белой руке, зажатая между тонкими пальцами, источает сдержанный и строгий аромат ванили. С негромким металлическим лязгом откидывается крышка зажигалки и Джон подносит ей огонек — она вдыхает пламя через сигарету и выпускает облако дыма, а аромат ванили усиливается.
— Что ты так смотришь на меня? — припухшие, истерзанные поцелуями губы чуть дергают уголком в намеке на улыбку.
— Странно видеть тебя такую. Непривычно. Весь этот мир и вдруг в нем — ты.
— Ты на меня такую уже два месяца смотришь, — допускает она сдержанный ироничный смешок. — И все никак не привыкнешь?
— Это была не ты… я так думал.
— Да, я понимаю. Сама привыкла не сразу, — призналась она. — Первое время все ловила себя на том, что ищу глазами рукоять меча у тебе на поясе…
— Как ты со мной рядом вообще можешь находиться? Прикасаться? Глаза закрывать? Тебе спокойно или…?
— Я не знаю, — пожала она плечами. — Ты притягиваешь меня, как десерт от которого невозможно отказаться, потому что он для меня персонально был приготовлен, с учетом всех моих предпочтений, слабостей, капризов, давних привычек и внезапных пожеланий. Мне хорошо с тобой. Мне приятно когда ты дотрагиваешься до меня, когда целуешь; мне нравится тебя чувствовать — во всех смыслах. Это не прощение, это что-то другое. Я вообще не уверена, что мы можем измерять все привычными человеческими категориями. Что они подходят нам. Наверное это время. А что ты?
— А что я? Я сейчас на небесах, связно мыслить не проси даже. Все затапливает осознание тебя — здесь.
— Откуда тогда столько боли?
— Потому что все было неправильно.
— Оно того совсем не стоило, да? — как всегда она догадалась обо всем, извлекла истину из пауз между словами.
— Да. И они тоже того не стоили. Они вообще ничего не стоили, — жестко прозвучало.
— Что с ними всеми стало в конце пути?
— Ты правда хочешь знать?
— Да, мне любопытно. Я никогда не интересовалась, но сейчас поняла, что хочу услышать — от тебя.
— Северу, после признания его независимым королевством, пришлось очень непросто, кто-то другой возможно справился бы, но… Санса переоценила себя, в итоге потеряла контроль над Севером полностью, попыталась сбежать в Браавос — Браавос ее не принял. Рассказывали, что ей даже с корабля сойти не позволили. Все повторилось в Пентосе, Мире и Тироше… надо говорить чем все завершилось? — не смог Джон сдержать усмешку — ни сейчас, ни когда только услышал эти новости. Некоторые люди не созданы для трона и взбираясь на оный подписывают себе смертный приговор.
— У акул была на обед редкая северная дичь? — аметистовые глаза ее прищурились внимательно. Она специально это сейчас произнесла — так. Этот нарочитый цинизм, пренебрежительный тон, кривая усмешка — это все провокация. Ей интересно, что же изменилось за прошедшие века в его сознании? Она пока еще не понимает — изменилось все тогда, когда ее тело повисло у него на руках безжизненно.
— Скорее речная форель, — отозвался он ей в тон и закусил губу, чтобы не рассмеяться.
Несколько секунд она соображала, недоумевающе хмуря брови. Поняла и рассыпался по комнате звонкий смех.
— А что случилось с Браном? — отсмеявшись спросила она, став сразу серьезна.
— С ним было странно… — Джон тоже стал серьезен. — Есть две версии. Первая банальна и скучна — слабый болезненный юноша не выдержал тягот власти, здоровье подкосилось окончательно, когда Вестерос стал распадаться на части. В одно скорбное утро он не смог подняться с постели, а после и вовсе уснул и не проснулся. Всем ужасно понравилась такая версия и ее радостно провозгласили официальной, правда очень быстро передумали и появилась еще одна версия, та, о которой шептались украдкой поначалу, а спустя немного времени заговорили в полный голос — короля отравил кто-то из ближайшего окружения. Медленный яд, что подтачивал и так не сильно крепкое тело. Эту версию тоже многие трепетно полюбили — она давала неплохой простор для дальнейших интриг и предательств. Именно так и свалили окончательно королевского десницу — прямо на плаху.
Она слушала чуть приоткрыв рот, с явным неподдельным интересом, глаза как у слушающего сказку ребенка горели. Джон забрал из ее руки давно потухшую сигарету, а в приоткрытый рот втолкнул круглую шоколадную конфету.
— Джон! — возмущенно пискнула она, не очень внятно правда.
— Прости, не сдержался, — тут же раскаялся он, — у тебя вид такой был, — он изобразил ее зачарованное сомнамбулическое выражение лица.
— А что думаешь ты? — ее язык прошелся по губам облизывая шоколад. — Потому что ты не веришь ведь ни в болезнь, ни в отравление.
— Я думаю, что он заигрался. Залез в такие области магии, куда людям, любым людям, нет пути, а он погрузился в них настолько глубоко, что его просто не выпустили. Сам привел себя к смерти — в понимании людей конечно же, сам Бран мыслил другими категориями — наверное как мы с тобой сейчас. Только мы чувствуем, а он…
— Тебе его жаль?
— Брана? Мальчика, которого я знал и любил, которого учил стрелять из лука и называл братом? Всегда было жаль и я всегда ненавидел то, что вернулось.
— Вместо него?
— В том-то и дело, что нет. Это всегда был он, понимаешь?
— Я понимаю, Джон, — она протянула руку и убрала с его глаз завиток волос. — Я часто о нем думала, он мне кого-то напоминал и мысль эта не давала покоя, пока я не поняла кого — другого мальчика, что остался один на один с миром и не выдержал свалившихся на него испытаний.
— Визерис? — догадался он.
— Визерис, — подтвердила она его догадку.
Обволакивающая тишина повисла между ними, только не было в той тишине никакой тяжести, а была она совершенно ненавязчива и ничем не тяготила. Хорошо когда есть о чем поговорить и совсем уж прекрасно когда есть о чем помолчать.
— Про Арью не расскажешь? — она нарушила эту тишину первой.
— Я ничего не знаю про нее, — он и правда не знал.
— Неужели неинтересно было? — глаза ее сощурились внимательно.
— После всего? Нет.
— Она же ничего не сделала тебе, да и мне тоже.
— Сделать что-то тебе у нее просто возможности и необходимости не было, а мне… она и правда ничего не сделала, если ты понимаешь о чем я.
— Я догадываюсь, — что-то в ее голосе было… опасное немного и настороженное. — Я знаю что с ней стало, я видела ее. Тебе интересно?
Джон пожал плечами и неопределенно встряхнул головой. Не знал он интересно ему или нет. Скорее было интересно откуда Дени знает о судьбе Арьи, нежели сама Арья.
— Расскажешь — послушаю, — голос был ровным и спокойным и сам он тоже был спокоен. Почти безразличен.
— Я встретила ее в Кварте, спустя немалое количество лет после событий в Вестеросе, — какую изящную и обтекаемую формулировку она выбрала!
— В Кварте?! — место его удивило, хоть он и помнил, что она уплыла на Запад, а по сути — в Асшай и дальше по кругу. Однако Кварт не казался ему тем местом, которое могла бы для себя выбрать Арья, как минимум потому, что его могла выбрать Дейнерис.
— Именно в Кварте. Я часто выходила на прогулки, разумеется не одна, а в сопровождении свиты из льстецов, ухажеров, скучающих бездельников, пары неглупых людей и личной охраны. В одну из таких прогулок я и встретила Арью Старк. Наполовину поседевшие спутанные космы, высохшее лицо, шрамы на руках и щеках, истрепанные лохмотья одежды… слепая нищенка у дверей одного из храмов в поисках подаяния. Но я узнала ее. Это несомненно была она — я проверила. Сказала громко — Винтерфелл! О, как она сразу дернулась! Как встрепенулась вся, выискивая на слух источник этого знакомого сочетания звуков. Я ушла тогда, но я помнила, что она когда-то спасла нас всех и я проявила милосердие.
— Милосердие? — по спине пополз холодок. Не потому что его пугала судьба Арьи, а потому что он сейчас наиболее остро осознал кто перед ним, картинка сложилась окончательно.
— Заплатила наемному убийце, — она смотрела ему в глаза не отрываясь и словно бросала вызов, а из аметистовой глубины выходила на свет та самая Дейнерис, что могла хладнокровно обрушить небо на головы тех, кто посмел пойти против ее воли. Дейнерис, что была способна на решения и поступки — страшные и необходимые.
— Я решила, что для нее этот исход будет наилучшим. Я хорошо заплатила — все сделали быстро. Тело предали огню, прах я сама развеяла над морем. Это было неправильно? Ты разочарован мной? Осуждаешь может быть?
— Ты все сделала правильно, — у него не было эмоций по поводу Арьи, он ее давно уже похоронил и оплакал, а еще раньше пережил сильнейшее разочарование — вот кто умел парой спокойных фраз растоптать душу, сделав это так, что понимание и боль приходили спустя время. Как яд, действующий не сразу, а спустя определенное количество часов или дней. Маленькая сестрица с большими глазами и темным сердцем. Ядовитая гадина, жалящая всех, кто не соответствовал ее представлениям о мире — Джону тоже достался ее ядовитый укус.
Вспыхнул огонек и между ними повисло густое облако табачного дыма, Джон словно бы спрятаться за ним попытался, сразу же себя одернув — он никогда не будет от нее прятаться.
— Кажется пришло время мне послушать твою историю с самого начала.
Она покрутила в руках чашку из-под кофе, рассматривая там что-то, будто на кофейной гуще погадать решила, насмотревшись, подняла на него взгляд.
— Сваришь еще? А я расскажу, постараюсь покороче, иначе мы тут просидим несколько дней безвылазно.
— Конечно, — он поднялся, собираясь идти снова к плите, но она его остановила легким прикосновением и посмотрела снизу вверх. Глубокий у нее взгляд, в нем на самом дне пылает пламя преисподней, способное и сейчас устроить пепелище на месте уютного и безопасного пряничного мир. Но миру повезло на этот раз — ей нравились пряничные домики.
Джон погладил ее осторожно по щеке, очерчивая контур лица, провел невесомо подушечками пальцев по губам, а она потянулась за ним, прижимаясь щекой к его ладони, прикрывая глаза, истаивая от прикосновения, поцеловала в запястье, после потянулась к нему ближе и запечатлела поцелуй четко над линией пояса джинсов, мягкие губы прижались нежно и горячо и язык скользнул, лаская выступающую косую мышцу живота и впадинку под ней. Джон безотчетно к ней начал склоняться, уже ощущая под скользким прохладным шелком горячую живую кожу, мысленно уже захватывая ее губы в долгий поцелуй, но она отпрянула резко, вжимаясь в спинку стула.
— Иди кофе вари! — попыталась она скомандовать, вышло плохо. Голос у нее подрагивал и сбивался в легкую хрипотцу.
— Иду, — послушно ответил он, склоняясь и целуя ее в щеку, — а ты давай начинай рассказывать.
В ее руке снова задымилась сигарета и голос полился негромко и ровно, рассказывая историю, которая наверное впервые звучала в полном объеме.
— Первые двадцать лет или около того я провела в Волантисе, в храме Рглора в состоянии близком к спячке. Ничего не хотелось, ничего не имело значения — кроме той темноты, что сразу после. Я будто родилась заново и весь мир был мне хоть и вполне знаком, но совершенно мною неизведан, ты наверняка понимаешь о чем я и тут мы с тобой не одиноки, это каждому кого Владыка возвращал когда-либо известно. Наверное я бы могла преисполниться желанием мести, могла бы собрать снова армию, могла бы и сама пройтись огнем по всем кто был хоть как-то причастен, но это все было так незначительно на фоне смерти и жизни. Я была слишком увлечена изучением хорошо знакомого мира и себя самой. Ты бы тоже был, если бы тебя не отвлекли сразу после возвращения и не затуманили голову всяким бредом. Меня никто не отвлекал. Каждый вкус, запах, каждое тактильное ощущение было откровением, все было непривычно ярким, я видела мир в деталях и вместе с тем во всей его всеобъемлющей гармонии, неким единым организмом, слышала его дыхание. Я в тот период могла стоять и несколько часов рассматривать цветок, могла всю ночь смотреть неотрывно на звезды или закрыв глаза слушать пение цикады, я могла куда-то идти и замереть, зачарованная игрой тени и света или тем как в полоске солнечного света танцуют пылинки… и Дрогон конечно, мое прекрасное дитя, я не могла насмотреться на него, часами лежала на его спине и тонула в невероятных ощущениях его присутствия в мире и конечно мы с ним летали подолгу. Это было время покоя, пока Кинвара не обратила мое внимание на прожитые годы и не подвела к зеркалу. Я словно проснулась и мы вместе начали искать ответ, вместе улетели в Асшай — там и выяснили все, доискались до драконьей крови. Еще десять лет. Я простилась с дорогой моей Кинварой, которая пожелала остаться в Асшае, и отправилась в Кварт. Они были напуганы, но после обрадовались даже, мы заключили весьма выгодную для обеих сторон сделку — они принимали нас с Дрогоном, предоставляя мне спокойную безопасную жизнь, я же в случае нападения должна была их защитить. Времена были неспокойные и они рады были привлечь единственного в мире дракона с всадницей на свою сторону. Тогда я и встретила Арью.
Она прервалась, замолчав на долгую минуту, прикрыла глаза, будто готовилась перешагнуть некую границу, переходя к чему-то очень для нее важному.
— Я покинула Кварт спустя еще пару десятков лет и отправилась в И Ти. Заглянуть в гости к ним я решила более чем удачно — у них там в самом разгаре была война, сцепились в схватке за трон наследник и наследница, естественно это развязало руки всем смутьянам и империю разрывало на куски, я могла бы поклясться, что слышала как трещит сама ткань мира, та ее часть из которой была скроена и сшита золотая империя.
— И ты конечно же вмешалась, — Джон не спрашивал, он утверждал, потому что это было ясно как день — она не могла пройти мимо.
— Ну естественно я не осталась в стороне и приняла участие. Я помогла ей, этой совсем еще юной девушке, посадила ее на трон и выложила перед троном оплавленные черепа ее врагов. Она сидела на троне и правила много лет. Я все это время стояла рядом с троном. Ближайшая подруга и советница императрицы. И командующая армией конечно же. Сколько раз я вела их в бой? Сколько крови и пепла на моих руках? Я не вела счета, когда бросала к ее ногам очередную связку непокорных голов. Она вставала со своего высокого трона и встречала меня, обнимала и в ее глазах стояли слезы. Она думала я для нее это делаю, а я не переубеждала.
Ошеломляющая правда и жестокая, если задуматься о причинах.
— Вы с ней… вы ведь любили друг друга? — вопрос сам собой напрашивался, вытекал из томной глубины ее взгляда.
— Она любила меня, — резко и безжалостно отрезала Дейнерис. — Я просто делила с ней ложе. Она была красива… и у нее было доброе нежное сердце, я никому не позволила его разбить, оставила эту привилегию себе и не воспользовалась. Держала ее за руку, когда она умирала, будучи уверена, что не только прожила великую жизнь, но и была возлюбленной бессмертной богини… Я посадила на трон ее дочь и советовала уже ей и ей приносила победы, сражаясь по-прежнему только ради себя.
Исповедь. Без прикрас, без попыток смягчить и сгладить. Вычурная и резкая правда, острые углы, ломаные края. Чтобы так говорить о себе надо прожить очень и очень долго, люди так не могут.
— Ты не думай, что я только воевала бесконечно, — вдруг улыбнулась она светло и сразу стало ясно, что эта часть воспоминаний доставляет ей радость. — Я по сути правила всем, так что наелась и власти и битв до тошноты! От такого может устать и бессмертный. А еще я писала законы, переписывая правила старого мира и устанавливая свои новые и да — никому не оставляя выбора. Я сделала там то, чего не смогла в Вестеросе — построила новый мир, заложила основы будущего, которое никто кроме меня не мог представить. И сейчас я понимаю, что многие, мною написанные, законы легли в основу мира нынешнего, потому что именно у И Ти их позаимствовали другие, адаптировав под себя. Вестерос многое потерял, когда оттолкнул меня и уплатил ужасную цену за косность своего мышления и когда все рушилось и летело в пропасть, когда Вестерос корчился в агонии, разлагаясь заживо и никак не мог подохнуть, золотая империя процветала, потому что у них была я. Я пришла когда все у них там на волоске висело, все расклеивалось, страна была истерзана междоусобными войнами, все было зыбко и ненадежно, когда я уходила — за моей спиной оставалась сильная империя. Единая. По сей день такой остается, они хорошо выучили мои уроки. Пожалуй самое выдающееся мое творение, не считая возрожденных драконов.
Джона почему-то совсем не удивляло услышанное, это было похоже на нее, это была она, это было для нее естественно и закономерно. Это была его Дени.
— Дени, а что стало с Дрогоном? — он поставил на стол две чашки с дымящимся кофе и сел напротив, глядя в затуманенные воспоминаниями глаза и протянув руку, смахнул слезинку с ее ресниц.
— Мы с ним покинули И Ти, когда совсем устали от бремени власти, — в ее голосе все еще слышались триумфальные ноты, она еще переживала все, что с ней было в И Ти. — Мы путешествовали — Соториос, Ультос, самые отдаленные и неизведанные уголки мира, мы побывали везде, видели много ужасов и много чудес. Когда он стал слабеть, я очнулась и подсчитала — триста семьдесят четыре года прошло с тех пор как в Дотракийском море треснуло в погребальном костре черно-красное яйцо и на свет вышел крохотный дракончик, размером с тощую кошку. Видел бы ты, Джон, каким огромным он вымахал! — ее глаза сияли счастьем и из них текли слезы, которые Джон уже не трогал, а просто держал ее за руки и слушал, слушал, слушал… каждое слово этой уникальной истории было драгоценностью.
— Край Теней. Страшное место, когда остаешься там совсем одна. Там и встретил свой закат последний из драконов, мое прекрасное пламенное дитя. Он оставил меня, замер и сделался неподвижен, заснул, а я сидела с ним рядом и не видела ничего, я будто ослепла от слез, все затмил холод его тела. Пламя, что неугасимо горело в нем так долго, слабело и угасало, пока не исчезло совсем. Время в Краю Теней отсутствует, там нет подвижности, нет жизни, там живет лишь мрак и только он вечен и способен сожрать каждого, кто ступил на эти гиблые земли… Время Дрогона вышло, но я была жива. Надо было выбираться, только вот крыльев больше не было, — она коротко засмеялась сквозь слезы, — были ноги и хвала всем богам, крепкие сапоги на ногах. Сколько я там блуждала среди мрака и безвременья, сколько насмотрелась и набегалась, сколько всего пережила… будь я обычным человеком, сгинула бы бесследно. Я выбралась. Ты знаешь ведь, что нам не нужно уже есть и пить как обычным людям? Голод и жажда у нас в голове по большей части, такие места как Край Теней способствуют пониманию и быстро ломают смертные привычки.
— Знаю конечно, — Джон прикрыл глаза, вытаскивая из памяти воспоминание и сразу ощутил песок на коже и в волосах, порывы горячего безжалостного ветра и палящее солнце, продирающий до костей холод и непроглядную тьму. — Угораздило как-то оказаться посреди пустыни, за спиной гора трупов, в руках мешок золота, в костре догорающая карта и ни малейшего представления куда идти. Не спрашивай только как я в это влип!
— А зачем мне спрашивать? — вскинула она недоуменно брови. — Будто я не знаю о твоей способности выискивать приключения на собственную задницу. Сама такая же. Я вообще сильно подозреваю, что у нас это семейное. И как тебе в песках блуждалось?
— Весело, — он там и правда уже смеялся в голос, запрокидывая голову и глядя в бездонное небо на котором не было ни облачка. — За глоток воды я бы отдал все то золото, не раздумывая, только вот некому было отдавать. Это был кошмар… мерещились колодцы и родники, слышался плеск воды…
— И треск костра, — рассеянно проговорила она.
— Треск костра?
— Ну да. У тебя не было? А я слышала все время, знаешь, как потрескивают сухие ветки в огне? Меня этот звук там преследовал постоянно и даже отблески пламени чудились за поворотом, бежишь, поворачиваешь, а там ничего — тихо, пусто и темно. Наверное это из-за постоянного мрака… долго ты в своей пустыне пробыл?
— Около месяца выбирался… а сколько ты?
— А я даже сказать не могу, там же ни дня, ни ночи, всегда все одинаковое.
— Но ты все же выбралась и куда пришла? В Асшай, полагаю.
— Да, именно туда, — подтвердила она догадку. — Успела даже застать последние дни жизни моей Кинвары. Жрецы Рглора живут много дольше обычных людей, но и они смертны. А после снова был Кварт.
— Этот город для тебя какой-то знаковый, — заметил Джон, делая глоток кофе, — преследует тебя в переломных моментах или рядом с ними.
— Да не было никаких знаков и никакой мистической связи тоже, — отмахнулась она. — Все намного проще и прозаичнее — куда монет хватило, туда и добралась.
Джону это было знакомо, сколько раз он сам вот так, отдаваясь в руки судьбе, ехал куда получалось, а уж там, на месте, начинал думать, что дальше делать со своей жизнью.
— До того момента судьба приводила меня в Кварт дважды. Первый раз я была измученной переходом через Красную пустошь девчонкой, на руках у меня были крошки-драконы, а за спиной едва живые люди моего крохотного кхаласара, на меня смотрели как на диковинку, как на забаву и средство для достижения личных целей. Второй раз они уже принимали королеву, всадницу грозного дракона и смотрели со страхом и трепетом, склонялись, хоть я и не требовала от них этого. В третий раз никто не заметил сошедшую с корабля девушку в темном плаще. Разве что иногда меня сторонились из-за одежды, принимая за асшайскую колдунью. Передо мной был весь мир, неограниченное количество времени и пара медяков в кармане. Чем могла заработать на жизнь красивая девушка, которая могла воевать, править, творить чудеса и ничего не умела делать руками? — голос ее сделался веселым и задорным даже.
Джон аж поперхнулся и распахнул глаза изумленно. Нет! Она его разыгрывает! Кто угодно, но только не она! Никогда Дейнерис Таргариен, от крови богов и драконов… додумать ему не дали.
— Ну и лицо у тебя! — ей было смешно. — Ты о чем подумать успел? Немедленно придумывай все в обратную и угадывай заново. Впрочем не угадывай, а то у тебя одна мысль хуже другой. Я прибилась к группе бродячих актеров, танцевала с огнем в руках, танцевала на раскаленных углях, жонглировала горящими шарами. Развлекала. Показывала чудеса. Фокусничала, а по сути — жульничала, используя уникальный дар на потеху толпе. Люди хлопали мне и кричали восторженно, кидали монеты, угощали вином, дарили дешевые безделушки. Им нравились мои огненные танцы и нравилась я. Одна из актрис научила меня смешивать особым способом тирошийские краски и волосы у меня были большую часть времени красивого сиреневого цвета, а еще я носила пояса из звенящих монет и много тонких браслетов на запястьях и лодыжках, одевалась в цветное и легкое… кто бы смог узнать в уличной танцовщице матерь драконов? Да и узнавать давно уже было некому. А потом я встретила его.
Она помолчала немного, прежде чем продолжить свой рассказ, а Джон понял, что сейчас услышит самое важное в ее истории, нечто, что и сейчас оказывает влияние на ее жизнь.
— Ты ведь тоже их встречал — повторы, перерождения, копии. Я никогда к ним не подходила, мне казалось это неправильным, но этот случай был особым, ведь это был мой брат… — она снова замолчала и после длительной паузы тихо уточнила, — Рейгар.
— Рейгар?! Как ты его…? — вымолвил пораженный Джон. — Ты же никогда его не видела…
— В жизни не видела, — подтвердила она, — видела в доме колдунов, все в том же Кварте кстати, много лет назад, в видении. Я сразу поняла кто передо мной, а он… он любил меня, любил всем сердцем и больше всего на свете. Я рассказала ему правду о себе — единственный раз за все время — и он не счел меня безумицей или лгуньей, он поверил мне. И кажется влюбился еще сильнее. Три безмятежно счастливых года и он сгорел от лихорадки за неделю. Умер у меня на руках. Ему было двадцать четыре — как и во время битвы на Трезубце. Я ему обещала, что не стану камнем, не разучусь чувствовать и не брошу играть. Это он положил мои руки на струны арфы…
— Подожди! — перебил ее Джон. — Ты говорила, что играть тебя учил брат и получается, что…
— Я говорила правду, просто не уточняла детали, — легко призналась она.
— Каким он был?
— Очень легким, будто не жил, а играл, словно знал как мало ему отпущено и не тратил времени на сиюминутное. Он был удивительным, очень открытым и чутким, веселым и смелым. Он вдохнул в меня жизнь, напомнил мне о вещах самых простых и важных, а после ушел, оставил меня одну, — она говорила ровно и казалась безразличной к своему рассказу, на самом деле причиной ее отрешенности было слишком глубокое погружение в прошлое. — Он влюбился в меня сразу, как только увидел, — вдруг сказала она таким тоном, что сделалось не по себе по необъяснимой причине, что-то пугающее пряталось между простыми и ясными словами, — он всегда влюбляется в меня в первые же мгновения.
Показалось, что в грудь ударило тяжелым молотом и выбило весь воздух. Магия момента была разрушена вмиг, осыпалась как сверкающие праздничные блестки, Дейнерис этого, правда, не замечала, смотрела в одну точку застывшим стеклянным взглядом и по щеке катился прозрачный кристаллик, прочерчивая влажную соленую линию.
— Дени, — осторожно начал Джон, — ты сказала, что он в тебя всегда влюбляется — в каком смысле?
— В самом прямом, — она говорила так, будто речь шла о каких-то вещах, всем понятным и в объяснениях не нуждающихся, — я встретила его после — еще раз. И все повторилось — мгновенно вспыхнувшее чувство, три года вместе и смерть. Ему снова было двадцать четыре. Третий раз я уже искала целенаправленно.
— Нашла? — севшим от накатывающего ужаса голосом тихо спросил Джон.
— Нашла-нашла… — медленно нараспев проговорила она, — искать его с каждым разом все легче.
— Сколько раз ты его находила? — он уже понимал, что ответ будет страшен.
— Двенадцать раз, — только она ничего страшного в своих словах не видела, — если не считать нынешнего. Он в Браавосе сейчас. Сидит и ждет меня, — она улыбнулась механической кукольной улыбкой.
— Охренеть… — больше и слов-то не было.
Джон поднялся и подошел к окну, стекло отразило его лицо и он опустил голову, не желая видеть этого отражения, оно ему сейчас чем-то мешало. Руки в прохладном шелке снова оплели его крепко, обнимая со спины, она прижалась к нему и закрыла глаза, последнее он не видел, но мог поклясться, что это так.
— Что ты здесь делаешь? — вопрос неприятный, жестокий даже в чем-то, но необходимый.
— Что? — встрепенулась она и разжала руки.
— Что ты в таком случае здесь делаешь? — повторил Джон медленно, проговаривая четко каждый слог. — Почему ты здесь, со мной, тратишь бесценное время?
Повернуться к ней и посмотреть в глаза — было тоже необходимо. Он не успел повернуться. В спину ударил крик.
— Потому что мне страшно!!! Я запуталась! Увязла как мотылек в паутине!
Она отпрянула от него и сейчас ходила туда-сюда стремительно, глаза горели лихорадочным больным блеском, руки дрожали, а голос звенел высоко и громко.
— Все повторяется раз за разом и я не могу разорвать этот чертов круг! Понимаешь?!!! А мне надо! Мне необходимо! Боги! Я смогла на судьбу целого мира повлиять и ничего не могу сделать с судьбой одного единственного человека. Разве я так много прошу? Скажи мне, Джон! Скажи! Это много?! Он умирает и умирает, как заколдованный. Предпоследний… нет, это кажется был восьмой… или девятый… я не помню точно, но когда он появился, я предусмотрела абсолютно все, оградила от всего и что ты думаешь? В одно прекрасное солнечное утро он просто упал и все. Сердечный, мать его, приступ! В двадцать четыре года. Молодой, здоровый мужчина, на самом пороге расцвета, он даже на банальную головную боль ни разу не жаловался и вот так, в один миг — раз и все! — она звонко щелкнула пальцами.
Она смеялась смехом отчаяния. Схватилась за сигарету, руки у нее дрожали и она никак не могла удержать огонек зажигалки, бросила все на стол и тут уже Джон вмешался. Подошел, положил руки ей на плечи, нажал с силой, заставляя ее опуститься на стул, прикурил две сигареты, одну отдал ей и сам сел напротив.
— А теперь успокойся и все же ответь — зачем ты здесь? — слишком резко, но иначе с ней сейчас нельзя.
— Я искала везде, ходила по всем дорогам, стучалась во все двери — и ничего. Ты моя последняя надежда.
— Надежда на что?
— Неужели ты никого не хотел здесь задержать? Никто не был настолько дорог?
— Один раз думал о чем-то таком — в самый темный момент, но спустя время понял, что не хотел бы. Каждый должен прожить свою жизнь. То, что происходит у тебя, то, что ты делаешь… я не знаю даже как реагировать, но знаю точно — это все неправильно. Так быть не должно.
— А как должно? — насторожилась она.
— Я не знаю — как! — он невольно повысил голос.
— Значит придумай! — немедленно завелась она вслед за ним, вскакивая и начиная нервно расхаживать по комнате.
— Что придумать?! Формулу бессмертия для черт знает какого по счету перерождения Рейгара Таргариена?! — вскочил и Джон, поймал ее за плечи, разворачивая к себе.
— Я не знаю! — выкрикнула прямо в лицо дрожащим голосом. — Но ты мне должен, Джон! Не за то, что лишил меня трона и жизни, не за предательство, а за кошмар на который обрек после смерти! Ты затащил меня в этот ад!
— Прости! — сгреб ее в охапку, прижимая к груди крепко-крепко. — Это не имеет никакого значения, потому что такое не прощают — я знаю. И все равно — прости меня. Я не должен был оставлять тебя одну — из-за этого все и случилось.
— Пожалуйста, Джон, придумай что-нибудь, — зашептала она отчаянно, — только ты и можешь что-то сделать.
И глазищи — огромные, сияющие, больные и измученные. Как? Ну как сказать, глядя в эти бездонные аметистовые омуты, что он ничего не может сделать? Не может он удержать очередную копию Рейгара, не может продлить ему жизнь, даже вернуть после смерти не может. А она так измучилась от бега по личным своим кругам ада, где каждый круг лишь на первый взгляд новый, что не хочет и не может его услышать.
— Дени, милая, не все в этом мире можно победить, понимаешь? — попытался он до нее достучаться.
— Нет, не понимаю, — капризно-встревоженный голос и широко распахнутые глазищи снова. Она правда не понимала, потому что она всегда побеждала, даже когда теряла все, находила выход там, где его не было. Не умела она проигрывать.
Джон вдруг почувствовал свинцовую усталость, придавливающую его сверху. Эта безумная ночь слишком затянулась. Руки разжались, выпуская ее — все равно ведь не удержит.
— Почему ты сразу не сказала мне все? — странно, но его и правда это волновало. — Зачем нужно было все это разыгрывать и терять время?
— Я должна была убедиться, что еще что-то для тебя значу, что ты вообще помнишь меня, — и не лукавила и не шутила ведь, правда так думала.
— Ну как я мог забыть? — он не знал смеяться или плакать от таких ее предположений. — Я же люблю тебя, — он сделал шаг вперед, уничтожая расстояние между ними, — всегда любил.
— В тот самый момент тоже любил? — взгляд ее прищуренных глаз полоснул острым лезвием.
Страшный вопрос и такой же страшный ответ:
— И в тот момент тоже, — удивительно как легко он выговорил эту правду, которую всегда знал и в которой она оказывается сомневалась.
Глаза напротив закрылись, из-под ресниц выкатились первые слезинки, заструилась по щекам соленая влага… она слишком много плачет сегодня. Смотреть на ее слезы невыносимо, но выбора она не оставляла.
Джон взял ее за руки, осторожно, будто опасался, что она вырвется, если он сожмет слишком сильно. Выдохнул и заговорил, совсем-совсем тихо.
— Давай ты никуда не поедешь. Не станешь возвращаться в Браавос.
— Я не могу, — как эхо, призрачный отголосок, будто ее здесь уже нет.
— Или поедем туда вместе.
— Это невозможно, — откуда выскочила эта внезапная безжизненность в ее голосе?
— Почему? Нет, я понимаю и полностью согласен — я виноват бесконечно, мне не замолить, не искупить и не исправить ничего. Я не прошу меня прощать, я прошу дать шанс — один! Пожалуйста! Что мне сделать, скажи — я сделаю. Я все сделаю, чтобы ты согласилась, — а вот сам Джон говорил быстро и эмоционально, весь горел и пылал и наверное это было неправильно и надо было оставаться спокойным, в руках себя держать, только не получалось.
— Ничего, — все тот же мертвый голос. — Я же сказала — это невозможно.
— Да почему?! Дени, девочка, родная моя, ну зачем? Ты же все уже там видела и наперед знаешь и тебе туда не надо, — не мог он сдаться и отступить. — Тебе же хорошо со мной рядом, так хорошо как ни с кем больше — не смей отрицать, потому что это правда.
— Правда, — мокрые ресницы согласно моргнули и она немного ожила, — но я все равно не могу.
— Ты можешь абсолютно все — это во-первых, — решительно возразил он ей, — а во-вторых, хотя бы подумай, хорошо?
— Хорошо, я подумаю, — эта ее непередаваемая интонация! Этот иронично-равнодушный оттенок в ее голосе рвал сердце и вместе с тем был усладой, потому что это были ее неповторимые интонации, лишнее подтверждение, что он не спит и все происходящее ему не снится.
Больше она ничего не говорила, обняла, запутываясь руками в волосах у него, как всегда любила это делать, прижалась, изогнулась, лизнула в губы прямо, жарко и сладко, давая понять, что никаких больше разговоров не будет. И пожалуй она была права, самым простым из всех возможных способов, лишая их возможности и дальше продолжать разговор.
Все эти вычурные позы на столах и подоконниках на сегодня себя уже исчерпали и Джон, подхватив ее на руки, на этот раз все-таки дошел до постели.
Холодная предрассветная прохлада струилась через окно и это освещение придавало ее красоте совсем уж божественный ореол, а глаза в те редкие мгновения, когда она их открывала, завораживающе таинственно мерцали. Когда-то давно последний король Севера переступил порог тронного зала Драконьего Камня и все заранее заготовленные слова вылетели из его головы, а осталась там только одна мысль, что даже если он проживет тысячу лет — не встретит никого красивее той, что сидела на строгом обсидиановом троне. Тысяча лет прошла. Он не встретил никого красивее.
Прежнее пламя схлынуло, уступая место тягучей и неспешной нежности, будто в замедленном полусне.
Невесомость тела и прикосновений. Острота каждого жеста и взгляда. Соприкосновение ладоней и переплетение пальцев. Легкая щекотка от волос, скользящих по обнаженной коже. Все стало важным, все приобрело некий глубинный сакральный смысл.
Мягко и ненавязчиво она опрокинула его на спину, с чувством абсолютного превосходства занимая свою любимую позицию сверху и плавно двигалась, вверх — почти полностью позволяя ему из нее выскальзывать и в самый последний момент — мучительно медленно вниз, до упора и снова и опять и так до бесконечности, не нарушая медитативного ритма. Джон откинул голову назад с самого края кровати так сильно, что волосы упругими спиралями свесились вниз. Идеально. Еще руки раскинуть в стороны и не дотрагиваться до нее, позволяя ей самой делать все, забирать его без остатка — ей всегда нравилась эта игра. Не прекращая сводящих с ума ритмичных движений, она склонилась к нему, прижалась к шее горячим ртом, заскользила языком по линии ключиц, волосы ее прошлись шелковистой щекоткой по груди и закрыли их обоих, занавешивая густыми волнами от мира, а по его рукам пробежались легким прикосновением кончики пальцев, совсем невесомо, будто крылья бабочки — от плеч к запястьям.
Он вынырнул из своей безмятежной эйфории, обнимая ее, поднимаясь навстречу, сжимая ее бедра крепко и тут же получил протест, высказанный негромким шепотом и с придыханием:
— Ну куда ты собрался? Тебе же самому так нравится…
— Нравится, — не стал он с ней спорить, легонько целуя в шею и осторожно снимая с себя, уложил ее на спину.
— Джон… — так очаровательно капризно и соблазнительно простонала она, что впору сдаться немедленно на волю всех ее желаний, только вот он слишком хорошо знал ее и иногда — лучше чем она сама.
Потому томного ее возражения даже слушать не стал и уже через минуту ноги, разведенные восхитительно широко, вздрогнули и колени стиснули его бока сильно и одна нога обвилась тут же вокруг бедра, не задержалась там, поползла выше, скользнув по ягодице и наконец крепко и плотно оплела поясницу, притискивая к себе теснее — ловушка, сладкая и желанная. Угол проникновения какой-то болезненно-глубокий вышел в этот раз — до крика и широко распахнутых глаз с расширенными зрачками и сразу за этим нежный и тихий выдох:
— Не останавливайся… — и упругие ритмичные сокращения стенок горячего лона.
Хорошо, как же им было хорошо вместе! И никто никогда не был им нужен. А сейчас кажется и мир утратил необходимость, только они двое имели значение, только сплетение их тел, только жидкий огонь, бегущий по венам.
Солнце уже катилось к полудню, когда их руки наконец смогли разомкнуться и они выпустили друг друга. Дени расслабленно опустилась на постель, выскальзывая из его объятий и сразу же улеглась удобно по диагонали, подтянув к себе подушку, рассыпала спутанное серебро по черному. Джон тоже вот так бы поступил, но нашел в себе силы подняться, сделать два шага до окна, задернуть шторы и только после этого упал с ней рядом, подтягивая ее к себе поближе, обнимая со спины, зарываясь лицом ей в волосы, вдыхая аромат и не желая ни за что отпускать.
— Останься со мной, Дени, — наверное его шепот прозвучал умоляюще, ему было все равно, он готов был стоя на коленях ее упрашивать, — мы отправимся куда только пожелаешь, сделаем все, что захочешь и ты больше не будешь одна, не будет больно, не будет страшно — больше никогда. Я обещаю, любимая. Только останься со мной…
Она ничего не ответила — уже спала и не слышала его слов, но это было не страшно, он повторит, когда она проснется — десять раз, сто, тысячу — столько сколько потребуется, чтобы она поверила и дала шанс сделать ее счастливой. Джон поцеловал ее в затылок и тоже закрыл глаза, сразу проваливаясь в сон.
***
Проснулся глубокой ночью. Темнота, тишина и пустота. И легкий холодок понимания, что он совершил фатальную ошибку, когда не устоял перед ней — не собирался даже попытаться и ошибку еще более фатальную когда заснул.
Щелк, щелк, щелк — темнота комнат рассеивалась, когда он включал свет и высвечивал везде пустоту.
Строгий женский голос в телефоне отчеканил ожидаемое «вне зоны доступа». И никогда уже в этой зоне ее номер не окажется, тут можно было не сомневаться.
Она просто сбежала пока он спал — как в дурацком дамском романе. Сейчас ее скорее всего уже нет в городе, а может быть даже и в Вестеросе — погода, как назло, была идеальна, ночное небо было чистым и ясным, так что она вполне могла успеть уже впрыгнуть в первый подвернувшийся самолет, неважно куда — в таких ситуациях никогда не имеет значения куда бежать, главное, что оттуда, где ты сейчас. Он тоже так умел — срываться с места, моментально собираться и бежать, исчезать, растворяться в мире, теряясь на его многочисленных дорогах. Сколько раз он так делал? Не счесть. Теперь вот сбежали от него и сбежала та, единственная, кого хотелось удержать. Но как удержать того, кто так отчаянно стремиться воссоединиться со своим повторяющимся кошмаром? Как оторвать ее от живой куклы с лицом Рейгара? Потому что надо называть вещи своими именами — они игрушки в ее руках и одновременно пыточные инструменты, терзающие ее душу, к которым она привязалась и никак не может выбросить дурную привычку. Джон возвел глаза к потолку, словно там мог быть написан ответ на все его вопросы, и рассмеялся, хоть ему было совершенно не смешно. Плохо ему было, пусто очень и холодно.
Взгляд его скользнул по комнате бездумно и зацепился за яркий предмет, бывший явно не на своем месте — на прикроватном столике белела записка, прижатая красной туфлей на высокой шпильке. Эти туфли были на ней в ту ночь, когда они встретились. Нет, все-таки бессмертие сформировало в них отвратительное чувство юмора. Потом он обязательно оценит иронию и считает подтекст, если таковой тут имеется, но сейчас ему было не до того.
Записка развернулась с приглушенным шуршанием — ничего. Ну помимо ерунды про ключи, которые надо отдать владелице квартиры и скормить ей какую-нибудь байку о том, почему душка Дейнис так спешно уехала. Конечно, он все сделает, уладит все ее дела здесь, ведь она так спешила, сбегая от него, что у нее совсем не было времени.
Это походило на дурной сон, только вот он не спал — какая радость. Выспался уже. Так выспался, что впору в петлю лезть, правда никакой уверенности, что сработает.
Джон закрыл глаза и вдохнул глубоко — аромат ее духов еще витал в воздухе. Прикосновение призрака. Интересно, что она сделала прежде чем уйти? Поцеловала его спящего? Просто погладила по волосам? Или ограничилась всего лишь взглядом? А может и взгляда не было… просто ушла, чтобы не утомлять себя разговорами.
Наверное он сейчас сам себя накручивал, рисуя все излишне черной краской, потому что главное и самое прекрасное осталось неизменным — она была здесь, ходила по этой земле и под этим небом, жила, дышала, думала, чувствовала. И всему этому надо радоваться, потому что пока ее бытие остается неизменным — есть шанс. Только вот не получалось у него сейчас себя пересилить и думать в более-менее разумном ключе. Он любил ее всегда, любил с первого мгновения, а может и раньше, просто не знал об этом, он любил ее все эти годы и века, но никогда не ощущал эту любовь так остро и так страшно как сейчас — когда потерял ее сразу после того как нашел.
Джон бесшумно и медленно прошелся по всем комнатам, погружая их во мрак.
Завтра, он все сделает завтра. И подумает обо всем тоже завтра.
Почему-то в темноте было немного легче, хотя ничего ровным счетом не изменилось и он все так же был один, а Дени, его Дени, была далеко. Так далеко от него.
Джон медленно опустился на колени прямо там где стоял, обхватил себя руками и низко опустил голову. Закрыл глаза.
Не думать ни о чем и прежде всего — о Дейнерис. Только не сейчас.
Просто дождаться рассвета. Сделать то, о чем она просила. Уйти наконец отсюда, из этого пространства, ставшего таким чужим и враждебным без нее.
А дальше… дальше он обязательно что-нибудь придумает, в конце концов теперь у него для этого есть целая вечность.
Отредактировано Без_паники Я_Фея (2022-01-15 15:54:07)