Путеводитель Новости Галерея артов

03.08.23 - Нам 4 года!
01.01.23 - С Новым 2023 годом!
08.03.22 - Поздравляем прекрасных леди с 8 марта!
23.02.22 - Поздравляем наших защитников с 23 февраля!
01.02.22 - У нас новый дизайн фиалкового цвета!
03.08.21 - Нашему «домику» 2 года!
09.05.21 - С Днём Великой Победы!
08.03.21 - Поздравляем прекрасных дам с Международным женским днём!
23.02.21 - С Днём Защитника Отечества!
01.01.21 - С Новым 2021 годом!
03.08.20 - Нам 1 год!
09.05.20 - С Праздником Великой Победы!
01.05.20 - С Праздником Весны и Труда!
08.03.20 - С Международным женским днём!
23.02.20 - С Днём Защитника Отечества!
31.12.19 - С наступающим 2020 годом!
12.10.19 - Теперь у нашего домика новый адрес - www.ice-and-fire.ru!
28.09.19 - Мобильный стиль снова работает! Прошу оставлять ваши пожелания и замечания в соответствующей теме!
22.09.19 - Мобильный стиль в течение нескольких дней работать не будет в связи с перенастройкой! Прошу прощения за неудобства!
22.09.19 - Прошу оценить долгожданный вау-поворот!

Лед и Пламя

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Лед и Пламя » Творчество фанатов » Фанфик: Благие проклятые


Фанфик: Благие проклятые

Сообщений 1 страница 17 из 17

1

Название: Благие проклятые
Автор: Без_паники Я_Фея
Фэндом: Джордж Р. Р. Мартин «Песнь Льда и Пламени», Игра престолов (кроссовер)
Пейринг и персонажи: Дейнерис Таргариен, Джон Сноу
Рейтинг: NC-17
Размер: Миди
Статус: завершен
Жанры: Драма, Мистика, Психология, Романтика
Предупреждения и другие метки: Бессмертие, Воскрешение, Инцест, Постканон, Сложные отношения

Аннотация: Бессмертие — это дар, а может быть проклятие, наказание за грехи, шанс что-то там исправить, награда для избранных... ой, да бред это всё! Не верьте! Всего лишь стечение обстоятельств, когда правая рука не ведала, что творит левая, одно наложилось на другое, зацепилось за третье, а там уж было поздно)) Вот так и оказался Джон вечно неизменным в вечно меняющемся мире и полагает, что он один тут такой, бессмертный. Надо ли говорить, что он опять ничего не знает?))

Примечания автора: фанфик по той самой заявке))
работа на фикбуке - ТЫЦ!

Публикация на других ресурсах: только с разрешения автора.

Отредактировано Без_паники Я_Фея (2022-01-15 16:33:23)

0

2

Пролог

Быть может, я вовсе не чуждый людям изгой,
а только неясное воплощение совершенства человеческой души?
Энн Райс «Вампир Лестат»

Резкий порыв ветра взметнул голые ветви деревьев, срывая с них остатки пожелтевшей листвы. Тревожно дрогнули влажно поблескивающие в холодном свете фонарей провода, сбрасывая с себя сверкающие дождевые капли. В антрацитовой глубине неба прокричала пронзительно и громко невидимая птица.
Тьма причудливо переплеталась с призрачным светом, тени плясали, мрак расползался по углам комнаты, в которой царил ужасающий беспорядок. Мерцали серебристо петли струн на полу среди сброшенной как придется и смятой одежды, где было уже и не разобрать что есть что, только одинокая туфелька на высокой острой шпильке алела ярким пятном в квадрате света. На столике у зеркала — черная скрипка с искусно вырезанным, позолоченным морским коньком на завитке грифа. На другом столе, длинном и узком, желтоватые восковые лужицы давно истаявших свечей в низких и тяжелых посеребренных подсвечниках; тонконогие пузатые бокалы с недопитым вином; финики вперемешку с миндалем и шоколадом на черном матовом блюде; призрачно белеющие в темноте пышные облака хризантем в высоченной, совсем старой вазе, с вытертым золотым орнаментом на глиняных боках, а на другом конце того же стола небрежно брошен чудовищный букетище не менее чем на сотню кремовых роз и судя по виду пожухлых и подсохших лепестков лежал он тут уже не первый день. На капризно выгнутой спинке одного из стульев черный, обшитый сиреневым кружевом, корсет, тонкие обрывки его шнуровки, разрезанные чьей-то нетерпеливой рукой, свисали беспомощной бахромой. С тяжелой люстры, всей казалось состоящей из изящных завитушек, свисал жизнерадостный ловец снов с разноцветными перьями и поблескивающими стеклянными бусинами, вплетенными в узор нитей. В самом дальнем углу располагалось что-то вроде странноватого алтаря, на коем помещался сливочно-белый череп, изукрашенный замысловатой и тонкой, ювелирной прямо-таки, резьбой и в окружении огромных оплывших свечей, расставленных среди россыпи внезапных рыжих огоньков бархатцев, кофейных зерен, источавших тонкий горьковато-пряный аромат и самых настоящих жемчужин. Окончательно и бесповоротно утверждали царство хаоса в комнате нотные листы, лишь малая часть которых была аккуратно сложена на откинутую крышку антикварного резного секретера, прочие же были беспорядочно рассыпаны по всем поверхностям, а некоторые так и вовсе раздраженно смяты в момент злого и яростного неудовольствия собой и отброшены в сторону за полной своей уже ненадобностью.
Обитатели этой комнаты ничуть по поводу окружающего их хаоса не переживали, а спали себе спокойно на широкой кровати, отгороженной от всего прочего пространства лишь, затянутой траурным багряно-черным шелком, ширмой. На цветочные изгибы кованого изголовья были накрепко намотаны длинные алые ленты и навешаны многочисленные круглые медальоны на цепочках, на прикроватных столиках курились бесшумно и дымно высокие конусы благовоний, а из-под кровати выглядывали, свившие там змеиные кольца, вездесущие струны.
Двое переплелись обнаженными телами, разметали светлые волосы по постели, сбросив на пол подушки и одеяло. Они были неподвижны во сне, словно скульптурная композиция, вырезанная из мрамора. Она откинула голову чуть назад, открывая изящную шею, обвитую сверкающими бриллиантами, а он словно лицо спрятать хотел в ее густых светлых волосах.
Секунды перетекали стремительно в минуты, минуты неспешно набирали уже часы. Гулкую тишину комнаты ничего не нарушало. Тени по-прежнему плясали, ветви за окном, поскрипывая, качались под порывами ветра, дождь вел себя подобно капризной девице и никак не мог решить есть он в этом отрезке пространства и времени или его здесь нет, в результате чего то выстреливал резко россыпью холодных капель, то принимался апатично и неспешно моросить, а то и вовсе исчезал.
Девушка пошевелилась, приподняла голову. Сонные глаза быстро привыкли к полумраку и вот уже смотрели неотрывно на лицо спящего рядом и заволакивались неудержимо туманной пеленой. Она закусила губу, сдерживая набегающие слезы, осторожно освободилась из обнимающих ее рук, поднялась с постели и бесшумно прошла к окну, набросив на себя, прихваченную с пола мужскую рубашку — белую и помятую, с пятнами вина на левом манжете. Распахнула створки и порыв ветра сразу бросил ей в лицо пригоршню холодных дождевых капель. Она никак на это не отреагировала, словно и не заметила даже, а лишь уставилась немигающим и невидящим взглядом в пустоту улиц.
Мысли бились и пульсировали в голове. Воспоминания накатывали волнами, резали по живому, впивались в сердце тысячами острых лезвий. Горло сдавило подступающими слезами. По щеке скатилась первая прозрачная капля, за ней вторая, после еще. Слезы заливали ее лицо, душили, разрывали изнутри — слишком их много было. Хотелось закричать — громко, срывая голос. Прокричать небу, дождю, ветру, миру, пустоте — о своей боли, о чудовищной неправильности всего происходящего. Она зажала себе рот ладонью, подавляя громкие рыдания, сложилась пополам, мягко и бесшумно оседая на пол, свернулась там клубочком и так замерла на некоторое время, почти в неподвижности и безмолвии, иногда лишь ее тело пробивала конвульсия дрожи и вырывался едва слышный сдавленный всхлип.
Спустя время она заставила себя встать. Цепляясь слабеющими руками за стены, добралась до ванной. Негромкий щелчок и темное пространство было залито светом, а зеркало отразило покрасневшие глаза и вздрагивающие губы. Она упрямо тряхнула головой, выжимая из себя почти насильно улыбку — злую, отчаянную и с оттенком леденящего душу триумфа. Холодная вода отрезвляла, заставляла встряхнуться, стирала следы недавних слез, а искры боли таяли в темноте зрачка, прятались там, растворялись.
Когда она вернулась в комнату, то была уже полностью спокойна. Волосы ее были аккуратно причесаны, вместо прежней рубашки с чужого плеча она была облачена в струящийся черный шелк, а в руках ее дымилась чашка кофе — черного, крепкого и без сахара.
Она забралась с ногами на широкий подоконник и усевшись там поудобнее, сделала первый глоток такой пьянящей и обжигающей, восхитительной горечи. Вот оно, универсальное зелье от любых проблем, подумала она, делая еще один глоток. Все не так страшно, если у тебя есть чашка кофе и несколько минут времени наедине со своими мыслями. Времени у нее было хоть отбавляй и кофе тоже всегда был в достаточном количестве. Пожалуй только в этом она и умела соблюдать неукоснительный порядок, все остальные стороны жизни являли собой восхитительный и непредсказуемый хаос. От последней мысли уголок губ ее чуть дрогнул в подобии улыбки. Щелкнула зажигалка, в прохладный воздух улетела светло-серая прозрачная струйка дыма, запах табака, смешанный с какой-то неопознанной пряностью, ненавязчиво проплыл в комнату.
Когда докуренная сигарета, подмигнув золотистой искрой, улетела вниз из окна и где-то там нашла окончательную смерть, захлебнувшись в луже, а опустевшая чашка с зернистыми темными потеками на хрупком белом фарфоре, была поставлена на подоконник — улыбка стала уже уверенной, а в глазах появилась суровая решимость.
В ее руку лег тонкий серебристый телефон, пальцы пробежались по экрану невесомыми прикосновениями. В тишине прозвучал мелодичный и нежный голосок, с отчетливо прорезающимися в нем властными металлическими нотками.
— И вам доброй ночи. Мне нужен один билет на ближайший рейс до Вестероса. Нет, город не важен. Конечно подожду…

+1

3

Глава 1. День Мёртвых

I have crossed oceans of time to find you.
Dracula (1992)

Черепа были повсюду — фарфоровые, гипсовые, металлические, стеклянные, деревянные, глиняные, пластиковые; празднично разноцветные, белые, черные, прозрачные; гладкие и однотонные, испрещенные узорами и резьбой, украшенные мертвыми и живыми цветами, бутафорскими бабочками, мотыльками, крохотными птичками и целыми гроздьями длинных стеклянных бус с цветным леденцовым блеском.
Форму черепов имели светильники, полыхающие зеленым, красным и мертвенно-белым из провалов глазниц. Черные графичные очертания все тех же черепов были на многочисленных рядах рыжих флажков, трепетавших на ветру вперемешку с гирляндами. Даже бокалы и те были в форме проклятых черепов!
Ну и конечно черепа скалились с лица каждого второго прохожего, с каждого первого смотрели не менее жуткие напоминания о том, что жизнь коротка и проходяща, а смерть вечна и рано или поздно явится к каждому. На лицах цвели все оттенки тления и разложения, пылали жуткие раны, некоторые сверкали частично окровавленной обнаженной плотью под содранной кожей, что тут же рядышком свисала окровавленными лоскутами.
Иллюзия. Искусный грим. Мрачная и веселая игра. Потому что праздник, вот они и веселятся — кости, кровища, ошметки разлагающейся плоти, синюшная бледность умертвий в обрамлении прекрасных цветов, сверкающих украшений, роскошных нарядов. Музыка льется нескончаемым потоком и повсюду звенит смех. Из неизменно пузатых бутылок льется обжигающее пойло — веселое золотисто-янтарное, темно-медовое, кажущееся вязким и сладким и наконец вовсе прозрачное, легкое, с отблеском серебра — ром. Его в эти дни пьют почти все. Вино встречается реже, его пьют из огромных бокалов, всегда одно и то же в эти дни — тяжелое и густое, цвета запекшейся крови, с дымно-ежевичными нотами, отдающее в послевкусии прохладой, будто и правда хлебнул чьей-то остывшей крови.
Праздник, чтоб его! Джон этот день не любил и праздник этот откровенно не выносил, каждый год традиционно раздражаясь и каждый же год одергивая себя и напоминая себе же, что все эти веселые беззаботные люди не видели никогда армии мертвых, не сражались с ожившими скелетами и трупами на разных стадиях разложения, не смотрели в синие глаза, пылающие мертвенным пламенем и жаждой уничтожать все, что имеет смелость дышать. Они могут смеяться над такими вещами, они спокойны и счастливы и пусть такими и остаются, радоваться этому надо, потому что они все когда-то сражались вот за этот самый мир, вот за этих людей они дрались отчаянно и не жалея себя, чтобы все эти легкомысленные мальчики и девочки имели возможность родиться через тысячу лет, раскрасить лицо и пойти отмечать праздник, что пришел сюда из далекого Браавоса. Бывший осколком давно канувшего во мрак истории культа Многоликого, праздник этот много что в себя впитал, пережил немало изменений и вот в итоге добрался и до Вестероса, всем тут полюбился, прижился и остался.
Осень в этом году выдалась неспокойная и совершенно непредсказуемая, то поливала все беспрерывными дождями по нескольку дней кряду, попутно добавляя резкий ветер и зубодробительный холод, приличный больше времени близкому к зиме, а то наоборот радовала солнечным умиротворенным теплом, сдобренным каплей приятного холодка по вечерам и ночам. Переживания по поводу погоды на сегодняшний день и особенно на грядущую за днем ночь, были главной темой для разговоров последние пару недель и в итоге ко всеобщей радости ни один мрачный прогноз себя не оправдал и никакие капризы погоды не испортили праздник.
Джону за всеми этими страданиями и волнениями, сошедшимися в итоге в короткое и непременно с надрывным трагическим «а вдруг дождь!», наблюдать было откровенно смешно. Он помнил дикие перепады и выверты климата в Вестеросе, когда жара и холод сменяли друг друга без всякого перехода. И жара и холод убивали одинаково безжалостно, жадно собирая свою страшную жатву. Апогеем всего стала адская зима длиной в двадцать семь лет, которая выкосила почти под ноль человеческую популяцию на континенте. До чего скатились люди в попытках выжить даже в общих чертах вспоминать не хотелось, период этот оброс легендами и мифами, правда же была похоронена навечно. Но по окончанию этой зимы пришла весна, а за ней лето, осень и снова зима, продлившаяся в этот раз ничуть не дольше других времен. Так установился баланс, который нынешними людьми воспринимался как нечто само собой разумеющееся. Но Джон помнил и потому ему был забавен даже сам факт уверенности в том, что вот через месяц непременно будет снег, а еще через три он растает. Хотя мог бы конечно уже и привыкнуть, за тысячу-то с лишним лет.
Сначала он не понимал что с ним происходит, подозревать неладное начал лет через десять, еще через пять осознал, что с ним явно что-то не так и еще через пять понял окончательно — он не менялся, ни единого седого волоса не блеснуло в смоляных кудрях, ни единой морщинки не добавилось на лице, кроме тех немногих, мимических, которыми он успел обзавестись до того как умер и был возвращен обратно. Он словно застыл, вырванный из естественного хода времени и жизни. Интересно, красная ведьма знала что она делает? Знала о последствиях своего вмешательства в естественные процессы? Спросить было уже не у кого.
Он покинул застенье и вообще Вестерос, ему не было более места среди тех, кто знал его. Добрался до Белой Гавани и там за связку соболиных шкур выторговал себе место на корабле плывущем в Браавос. Эссос поглотил его, лишив чувства времени и принадлежности хоть какому-то куску земли, он ни к кому не привязывался, не сходился ни с кем близко, на жизнь зарабатывал тем единственным, что хорошо умел делать, а именно перескакивал из одного наемного отряда в другой, переезжая из города в город, когда приходило время — обычно он проводил на одном месте лет десять-пятнадцать примерно. Конечно с внешностью тоже играл — сбривал и отращивал бороду, стриг и отращивал волосы, брился совсем наголо, красил волосы тирошийскими красками, влезал в одежду разных народов. Попутно выучивал языки, вникал в традиции, натягивал на себя шкуры придуманных людей, имена конечно тоже менял. Исколесил в итоге почти весь Эссос, естественно не раз и не два. Избегал только бывать в Заливе Драконов. Нет, один раз он посетил Миэрин и понял, что не может тут находиться — даже спустя три столетия тут помнили ее. Дейнерис. О ней говорили с любовью и трепетным преклонением. Здесь она была миса, разрушительница оков, та, что подарила свободу. Легенда. Почти богиня. Миэрин он покинул быстро и долго еще не мог прийти в себя после соприкосновения с тенью чуда, которое он своей рукой погубил.

— Принести вам еще? — веселый голосок вырвал его из размышлений и воспоминаний.
Перед глазами оказалась упругая девичья грудь втиснутая в тугой корсет из дешевой имитации кожи. Корсет не по размеру, грудь буквально вываливается из него, безжалостно стянутая и девушка вынуждена все время его подтягивать вверх. Жаль, времена уже не те и нельзя снести одним коротким взмахом меча голову идиоту, который счел такое красивым и кому-то привлекательным и заставил всех несчастных официанток здесь обрядиться в это вот убожество. Впрочем самой ей нравится этот пыточный корсет, так же как залитые лаком темные кудри, толстый слой грима на хорошеньком личике, конечно же изображающий веселый череп… ресницы, покрытые толстенным слоем туши поднимаются и опускаются словно в замедленной съемке, ей кажется, что это придает ей вид таинственной привлекательности, но на деле все выглядит так, словно она сейчас уснет и рухнет перед ним на стол.
— Принеси что-нибудь покрепче этого, — кивнул на опустевший бокал из-под вина.
— Я мигом, — изогнулся пухлый ротик в хищной улыбочке, — долго ждать не придется.
И ушла, напоследок бросив томный призывный взгляд, выбивая каблучками дробь и крутя задом едва прикрытым пышной юбкой так демонстративно, что Джон глаза закатил к потолку. Надо проваливать отсюда поскорее, чтобы не расстраивать девочку, успеет еще присмотреть себе кого другого для продолжения ночи. В другой раз возможно и было бы интересно вытащить ее из всех этих ужасных вещей, отмыть от косметики, выполоскать из нее чересчур приторный запах духов… ну а что с ней сделать после он несомненно придумал бы. Наутро шепнуть с придыханием на ушко «я позвоню» и после страстного поцелуя запихать прелестницу в такси и только через пару кварталов она опомнится и осознает, что он даже номер ее телефона не спросил. Как и всегда. Но сегодня на такое настроения не было, никогда он в эту ночь не искал даже примитивного секса, не говоря уж о чем-то большем. Он вообще в эту ночь никогда ничего не искал и все сегодняшнее было всего лишь чередой случайностей. Какой-то черт его дернул сюда зайти, наверное тот же, что чуть ранее дернул на улицу выйти. Обычно он предпочитал в эти дни никуда не выходить, но вот сегодня нарушил устоявшееся правило, долго бесцельно блуждал по улицам, а после почему-то внимание его привлек оскаленный белоснежный череп, обряженный в высокий цилиндр, что полыхал алым свечением в прорезях глазниц над гостеприимно распахнутой дверью и ноги сами внесли его внутрь к гирляндам из летучих мышей, к мерцающей по углам паутине и разноцветным огонькам под высоким потолком.

— Так и будешь всю ночь сидеть мрачнее тучи и смотреть лишь в самого себя? — бархатисто пропели над ним.
Еще одна искательница приключений на упругую аппетитную задницу, потому что других у обладательниц таких голосков не бывает, подумал он, поднимая глаза и собираясь что-то ответить едкое и колкое, но подавился глотком воздуха.
Длинные серебряные волосы — того самого оттенка, рассыпались по обнаженным плечам, контрастируя с черным платьем. Траурная камея на тонкой шее и широкая полоска черного кружева из-под которой стекает кровь по белой коже, будто ей там, под кружевом, горло перерезали. В волосах живые красные розы, а на лице маска — черная и глухая, без украшений, оставляющая открытой лишь нижнюю часть лица — лица неуловимо знакомого, создающего иллюзию присутствия той, что так давно покинула мир живых, той, что он так одержимо искал все эти бесконечные годы, как только понял, что вернуться может каждый, пусть даже это и будет всего лишь копия, оттиск с оригинала.
Сказать с уверенностью, что это ее лицо он не мог — мешала маска, но слишком знакомыми были эти очертания — невинные и вместе с тем хищные, опасные. Драконьи.
Какая милая издевка судьбы — встретить ее в самую им ненавидимую ночь года с таком говорящим названием! Впрочем это вполне может быть и не она, а всего лишь девушка на нее похожая, потому что надо быть реалистом — таких вот красивых девочек с правильными чертами лица на свете очень много. И серебряные волосы давно уже ни о чем не говорят, так же как и глаза, даже если внезапно они окажутся того самого, даже для валирийцев, редкого оттенка темного яркого аметиста, потому что в нынешнем мире волосы красятся в любой, самый немыслимый цвет и цвет расплавленного серебра никакой трудности не представляет, а цвет глаз меняется с помощью линз, особенно сегодня — он уже насмотрелся на глаза пронзительно синие, красные, желтые… даже светящиеся попадались пару раз, а с одного из встреченных им сегодня лиц не него посмотрели глаза с отчетливо вертикальными зрачками.
— Так почему ты сидишь тут один и грустишь? — не унималась она, чуть кривя ярко-красные бархатистые губы в усмешке.
— Тебя жду, — и улыбнулся ей той улыбкой, от которой все они тают как пломбир на солнышке.
Раз уж решила с ним сегодня судьба поиграть таким вот образом надо принимать устоявшиеся правила.
Только вот она не расплылась в ответной улыбке, а смерила его оценивающим взглядом — сверху вниз, как бы давая понять, что это она тут выбирает и принимает решения. Ну ничего совершенно не менялось в этом мире, все бежало по кругу и все повторялось, а снисходительные взгляды от светловолосых красавиц совершенно точно были частью несущей конструкции вселенной. Ай, да наплевать бы на все, подумалось ему и настроение резко взлетело вверх. Почему бы в конце концов ночи кошмаров не обратится ночью чудес?
— Пойдем танцевать, — и не дожидаясь ответа, поймал тонкую руку, обтянутую кружевной перчаткой, увлекая ее за собой.
— Ну пойдем, — с довольным смешком прилетело ему уже в затылок.
В груди все пело и искрило, разгоралось, обретало силу и подвижность давно застывшее сердце. Боги или демоны, что властны над сегодняшней адской ночью, пусть это окажется она — отчаянно взмолился он про себя, прежде чем развернуть ее так резко, что пышная юбка ее на секунду хлестнула его по коленям. Пусть, когда вся эта безумная ночь смоет свой грим и она снимет маску, обнажая лицо — оно окажется тем самым лицом! Он ничего и никогда наверное так сильно не хотел как посмотреть в ее глаза, пусть даже она лишь тень его Дени, той женщины, что держала в руках бесчисленные жизни и чью жизнь он удержать не смог и теперь вот бродит по улицам вечно меняющегося мира, проживает многочисленные жизни, проигрывает роли, которые сам же себе и придумывает и ничего не чувствует.
Танцевать он выучился давно, чему только не научишься в попытках скрасить время и хоть чем-то занять вечность, поэтому сейчас даже не задумывался о движениях своего тела, все само собой происходило. Удивительно, но она тоже танцевала блестяще, делала это легко и непринужденно, словно всю жизнь именно этим и занималась — вполне кстати может именно так и быть, слишком отточенными и выверенными были движения и она спокойно доверяла себя рукам партнера, позволяла себя вести, льнула и ускользала, кружилась, гнулась, выстукивала ритмы алыми туфельками. Эти чертовы туфли не давали ему покоя с того самого момента как стройная ее ножка обтянутая черным сетчатым чулком уверенно взметнулась и прижалась к его бедру, именно в этот момент остатки разума и были выбиты из его головы тонкой высокой шпилькой.
Ощущение ее близости было просто умопомрачающим, сердце в груди отстукивало бешеный ритм и пело, повторяя снова и снова, что это она, его Дени, его девочка — вернулась.
И сразу на него обрушился целый ледяной водопад — это не она. Не Дейнерис. И никогда уже не будет ее в мире живых, он сам об этом позаботился и теперь может надеяться лишь на ее отражение. Перерождение. Другая совершенно девушка, с другим характером, другими привычками, взглядами на жизнь и с ее обликом. То же ангельское личико, те же волшебные волосы, те же влекущие формы, которые и за тысячу лет не позабыть, но — не она.
Ночь неслась как обезумевшая, ее не хотелось останавливать и замедлять, лишь продлить мрачное и буйное ее веселье до бесконечности, обратить в бег по кругу, чтобы никогда не прерываться, чтобы не расставаться с ней никогда. С ней рядом было легко и так естественно, будто они всю жизнь были знакомы. Они танцевали, бесконечно что-то пили, практически не хмелея при этом, смеялись, говорили, держались за руки и все время обнимались. Все походило на какую-то ожившую сказку, куда их забросило по чьей-то недоброй колдовской воле и они, утратив волю собственную, превратились в послушых куколок на ниточках, что развлекали теперь кукловода. Они ушли из бара где встретились, перескочили в какой-то звенящий музыкой и слепящий огнями клуб, в одуряющей атмосфере которого за несколько секунд ввинтились в первую попавшуюся шумную компанию сомнительного вида и конечно же с разрисованными лицами, за десять минут сделались там совсем своими, вместе со всеми куда-то отправились в более интересное место, а по пути незаметно занырнули в распахнувшуюся дверь, куда их втянули мягкие джазовые звуки. Здесь был полумрак и никому ни до кого не было дела, все утопало в туманном призрачном освещении, мерцали таинственные тускловатые зеленые светильники, похожие больше на болотные огни, скалились черепа, цветы умирали, что-то тягучее и совсем туманящее мозг лилось в низкие и пузатые бокалы, клубился дым, тонкие белые линии ветвились по зеркальной поверхности, через блестящие металлические трубки влетали вместе с вздохом сразу в кровь и плескались там тягучим дурманом, а после они снова танцевали и она жалась к нему в этом танце, растекалась по рукам, терлась как кошка беззастенчиво, чуть не мурлыча, раз только отпрянула, когда он попытался сдвинуть с ее лица маску.
— Не смей так делать, — влился в его уши чарующий шепот, от властных ноток которого по всему телу пронеслась толпа мурашек и немедленно захотелось отступить на шаг, опустить голову и поклон отвесить.
— Как скажешь, принцесса, — а теперь поймать ее снова, снова обнять и не выпускать, пока эта ночь с ее дурацкими правилами не закончится и он не увидит ее лицо.
Спустя время они оказались на низком и широком диванчике, в совсем уж темном углу, где лишь рыжие свечи на столе горели, а другое освещение не добиралось, в подобных местах таких вот темных углов всегда с избытком. И как-то сами собой взметнулись и задрались невыносимо высоко пышные оборки ее юбки, сверкнула пряжка на алой туфельке и она оседлала его бедра, уставилась прямо в глаза через прорези маски. Долгая секунда и он потянулся к ней, прильнул к ярким губам, сцеловывая с них привкус крепкого пряного алкоголя и слизывая помаду, а руки задрали ее юбку уже до самой талии, раскидали пышные складки в стороны, огладили круглые колени, поползли выше по бедрам к кружевным резинкам на чулках — надо же не ошибся, почему-то про нее он с самого начала подумал, что она носит чулки и поясок, а ничего другого не признает. Потому что красивые девушки и красивое белье определенно созданы друг для друга и прелестней этого сочетания может быть только полное отсутствие второго компонента в этом дуэте.
Поцелуи были прерывистые и короткие, дыхание сбивалось, руки у нее дрожали когда она стягивала с него рубашку, зарывалась пальцами в волосы, притягивая его к себе ближе, а он ощущал шершавость ее перчаток, которые она так и не сняла. Ни его ни ее ни смущало совершенно, что вокруг немалое количество людей, пусть даже и теряются эти люди в неверном призрачном свете и густом полумраке, потому что кому какое дело до парочки, что не дотерпела до уединения? Тут таких парочек в каждом углу… и он окончательно выбросил все эти мысли из головы, а все чувства замкнулись на ней, на ее губах, что целовали, скользили влажно и горячо по шее, по груди, раскатывая по коже томное тягучее наслаждение и на ее руках, что уже расстегивали ремень, нетерпеливо дергали за молнию на джинсах. С трудом от нее оторвавшись, он на секунду замер, выдыхая громко и тяжело, когда налитой и болезненно пульсирующий желанием член выскользнул на свободу из плена тесной ткани. Кусок тонкого кружева, да пара ниток — вот и вся преграда, что теперь между их телами осталась, рвануть один раз и нет ее — так он и сделал, невесомые тонкие полосочки безропотно лопнули в его руках. Она была гладкая, влажная и умопомрачительно чувствительная, на прикосновение отозвалась мгновенно, откинула голову назад со стоном, когда его пальцы раздвинули нежные горячие лепестки, нащупали самую чувствительную ее точку, погладили, нажали. Лаская ее вот так, мучительно медленно, он тонул в смешении ощущений настоящего и наплывающих из памяти образов прошлого. Она вырвала его из этого состояния, зашипев что-то неразборчиво над ухом и после сразу простонав умоляюще и так же неразборчиво, впрочем разбирать никакой надобности не было и так все было понятно — она вся горела, скользкая и влажная, была полностью готова. Мучить и ее и себя не имело смысла. Соприкосновение, взгляд в глаза — и он пропал окончательно, оказавшись в шелковой ловушке ее пылающего лона, остро и ярко ощущая как гладкие тугие мышцы расступаются неохотно и покорно, пропуская в себя и обхватывая туго и сладко. По телу пробежала дрожь, когда она начала на нем двигаться, стирая каждым упругим движением бедер мир вокруг и будто возвращая его назад во времени. Она изгибалась, хватала раскаленный воздух приоткрытым ртом, стонала и вскрикивала, не прекращая плавных движений. Джон подхватил ее покрепче под попу и резко толкнулся бедрами ей навстречу, задавая ритм не такой мягкий и плавный, насаживая ее на себя жестко и вызывая болезненный вскрик, она поддалась этому новому ритму, вцепилась ему в плечи крепче, ускоряясь. Все сошлось к одному единственному движению и ощущению, что повторялось, зацикливалось и с каждым новым витком становилось все более острым, а плещущийся в крови наркотический дурман все это сплетение чувств выводил до степени безумия, каждое мгновение этой огненной близости обращая в вечность, стирая само понятие времени и пространства.
Окончательный аккорд накрыл их почти одновременно — ее чуть раньше, буквально на несколько секунд, она первой изогнулась, вздрогнула, прижалась к нему приоткрытым горячим ртом, что-то кажется прошептав и вся сжалась невыносимо крепко, через некоторое время расслабившись, обвила, оплела руками, уложила голову на плечо, тихо всхлипывая и вздрагивая всем телом, отзываясь на тугую пульсацию внутри своего тела. Ей явно требовалось время, чтобы прийти в себя и ему тоже, оргазм прокатился по венам разрядом молнии, хлестнул по каждому нерву, что только можно было отыскать в его теле и он тоже теперь вздрагивал, как и она, никак не мог выровнять дыхание и уж точно никак не мог включить голову.
Она первой вынырнула из их расслабленной эйфории, вдохнула громко и глубоко, распахнула глаза и смотрела на него так, словно впервые видела. В глазах промелькнула паника и она резко его оттолкнула, вырвалась из рук, слепо пошарила вокруг по дивану, цапнула сумочку и свою короткую бархатную курточку и не заботясь о том как выглядит, взметнула оборками юбки, соскакивая с его колен и бросилась бежать.
Секунду на осознание он все же потратил.
— Дени!!! — имя сорвалось у него неконтролируемо.
Казалось на миг, что она остановится, что ее дернуло и поймало это имя, но нет — она все так же отдалялась, теряясь в густых клубах разноцветного дыма.
Он не мог дать ей вот так сбежать, просто не мог. Немыслимо было вот так в шаге от того, чтобы найти ее — все потерять.
Джон рванул за ней следом, кое как на бегу ухитрившись застегнуть джинсы и чудом только ничего себе не защемив, когда резко и не глядя ширкнул молнией, пряжка расстегнутого ремня звякала на бегу, расстегнутая рубашка плескалась за спиной — ему было плевать абсолютно на все и на то как он выглядит в первую очередь. Успеть, догнать ее, не дать исчезнуть — вот что колотилось в голове единственной мыслью.
Он успел. Уже на улице поймал ее в дверях такси. Схватил за локоть — слишком крепко, так, что наверное после останутся следы на молочной белизне кожи, но сейчас это было неважно.
— Стой, пожалуйста, не убегай вот так, — прерывисто заговорил он, делая шаг вперед и укладывая руку ей на талию, собираясь притянуть ее к себе, чтобы лишить возможности сбежать.
Она была вся растерзана и растрепана, волосы в диком беспорядке, помада размазана по лицу, потеки бутафорский крови из-за кружевного украшения на шее тоже размазаны по коже, розы в волосах не уцелели, за исключением одной, что сползла совсем низко и к тому же почти вся осыпалась, платье смято и перекручено, на плечах и на шее расцветали следы недавних поцелуев, а те самые аметистовые глазищи сияли в прорезях маски. Она была самой красивой девушкой из всех когда-либо существовавших в мире.
— Я не могу, прости, — на его плечо легла ее кружевная ладошка, — я правда не могу, я никогда так… такого не делала, если вдруг ты подумал, если решил, что я… — говорила она сбивчиво и поспешно, словно сама себя боялась.
— Эй, тише, — он мягко пригладил ее серебристые локоны, — все хорошо. Я ничего такого не подумал. Просто не убегай от меня вот так, ладно?
— Я не могу, — пролепетала она и огромные глаза посмотрели беспомощно.
— Знаешь чего мы точно не можем? Разбежаться вот так, будто ничего не было, — он не собирался сдаваться. — Ну пожалуйста! Мы должны еще увидеться!
Давай, сдавайся, думал он, вытаскивая из себя самый свой умоляющий взгляд. Она не сдалась — но позволила себя уговорить. Вздохнула, полезла в сумочку, вытащила оттуда что-то.
— Вот, — у него в руке оказался кусочек плотного глянцевого картона, — ты найдешь меня там через четыре дня. А теперь отпусти, — строго и требовательно произнесла она и посмотрела на его руку, все еще сжимающую ее локоть.
— Да, прости, — он разжал пальцы.
Она приблизилась, внимательно глядя на него из-под маски и ничего не сказала, только поцеловала очень нежно и почему-то от поцелуя этого повеяло печалью.
Алый башмачок мелькнул в пене черной воздушной ткани, хлопнула дверца такси и он остался один под светом фонаря на холодной улице.
Побрел обратно к клубу, но входить не стал, прислонился к стене у входа, вытащил смятую пачку сигарет из заднего кармана, долго хлопал по карманам в безуспешных поисках зажигалки, пока наконец охранник у дверей над ним не сжалился и перед ним не вспыхнул благословенный огонек. Прикурил, поблагодарил кивком и прикрыл глаза, выпуская струю густого дыма в небо. Только теперь его понемногу стало отпускать. Разум постепенно возвращался и начинал осознавать все случившееся.
Джон улыбнулся. Заглядывать под маску уже не было никакой необходимости — это совершенно точно была она. Перерождение Дейнерис, его огненной девочки. Потому что ни с одной женщиной за всю эту проклятую вечность он не испытывал ничего подобного, только одна могла вызвать в нем такую бурю эмоций и ощущений, только с ней каждый раз был как ритуал с непременным питьем жидкого пламени, только с ней кровь вскипала так жарко, только с ней было это чувство крыльев за спиной — и все это сейчас повторилось.
Рука все еще сжимала клочок картона, что она ему вручила и Джон поднял его к глазам, рассматривая.
Черное поле и серебристые буковки винтажной вязи. БЕЛАЯ ГИЕНА — самыми большими буквами по центру и нахальная подмигивающая морда, больше на просто милого пса похожая чем на гиену. И приписка снизу буковками более мелкими — Проданные Души. И еще мельче — вечер скрипичной музыки. На обратной стороне адрес и дата — как раз через четыре дня.
Джон знал это местечко, темное, тесное и вечно прокуренное, зато находилось оно в самом центре старого города и слава самого неоднозначного заведения столицы прилагалась. И если уж они затеяли вечер скрипичной музыки, то всех кто успеет попасть в помещение с округлыми окнами и сводчатыми потолками ждет нечто невообразимое. Значит четыре дня… ну что ж, значит пойдем слушать скрипку.
С этими мыслями он зашел обратно, возвращаясь туда, где несколько минут назад всего держал в руках воплотившуюся в жизнь мечту. Рухнул на диванчик, скинув на пол плюшевую подушку с кистями и подумал, что ему не помешает выпить и для разнообразия — кофе. Крепкий, черный и без сахара. Только вот здесь ему такой точно не сварят и был выбор идти домой и варить самому или добрести до еще одного странного места в этом городе… домой, решил он. Потому что после всего ему необходимо побыть самим собой ничего не изображая из себя и не разыгрывая никакую роль, пусть даже и самую простую.
Он критически осмотрел себя и не мог не засмеяться — пуговицы на рубашке по большей части были оторваны, две только уцелели, да и те держались на честном слове. Шею, руки и грудь расцвечивали царапины и укусы, еще и помада красными росчерками живописно все это дополняла… ничего не меняется.
Надо было уходить, он решительно тряхнул головой, смиряясь с тем, что волосы сейчас стянуть нечем в тугой узел, так что будут они ему мешать и надоедать всю дорогу, потянулся за курткой, сброшенной здесь же и рука его нащупала что-то… ну конечно же это были ее кружевные трусики, разорванные им в нетерпении и отброшенные в сторону. Крохотный кусочек ажурной ткани источал запах ее духов — роза, табак, ладан и что-то древесное, к этому запаху примешивался запах ее самой, ее разгоряченного тела, ее сладкого и манящего желания. Джон сжал в кулаке свой невольный трофей, негромко рассмеялся и сказал так же тихо, обращаясь к самому себе:
— А чего ты хотел? Каждому времени — своя хрустальная туфелька.

+1

4

Глава 2. Волшебная скрипка

И играть все должны так, чтобы зритель забыл, что перед ним сцена…
М. А. Булгаков «Театральный роман»

Мелодия плыла в дымном воздухе, звук нежный и печальный, он вибрировал и вздрагивал робко, будто кто-то плачет в темноте украдкой, взлетел высоко, истошно взрыдав на мгновение и резко оборвался, словно мучения плачущего наконец закончились и не хотелось думать чем именно, потому что по траурному лицу скрипачки читалось, что ничем хорошим. Нарисованные слезы на бледных щеках добавляли трагичности, хотя конечно играла она хорошо. Плохо здесь никогда ничего не делали.
Пауза между выступлениями музыкантов мгновенно заполнилась разговорами, смехом, звоном бокалов, поплыли струи сигаретного дыма, мягкий свет с потолка залил все помещение, не такое и большое, как могло показаться в бликах освещения сценического.
Джон сидел тут с самого начала и слушал, слушал, слушал скрипичные завывания, да, прекрасные завывания, к тому же сыгранные талантливо, но не до музыки ему было сегодня. Ее все не было и не было и самым пожалуй логичным было предположить, что она его сюда отправила просто, чтобы отстал, в конце-то концов не каждая девушка захочет продолжать знакомство с тем на кого запрыгнула на пьяную голову, поддавшись атмосфере сумасшедшей ночи. Да какое там продолжать знакомство! Он даже имени ее не знал! Все как в той дурацкой шутке… Так что она имеет все основания и причины к тому, чтобы здесь сегодня не появляться, только вот он был отчего-то странно убежден, что это не так — она здесь появится рано или поздно.
Чтобы отвлечься немного от мыслей о ней Джон обвел взглядом разношерстную толпу, слетевшуюся сегодня сюда как рой мотыльков на пламя. Очень придирчивые мотыльки, с тонким избалованным вкусом, которые сейчас обсуждали все услышанное, усыпая пространство специфическими музыкальными терминами. Впрочем не все были знатоками в музыке, были тут сегодня и простые смертные.
— А я тебе говорю, что она это играет! — взвился звонкий женский голос.
— Дорогая, это попросту невозможно, — тут же возразил в ответ голос другой, тоже женский, но если первый голос был похож на весенний ручей, искрясь и переливаясь всеми красками жизни, то второй был сух и сдержан, угадывался в нем тот самый покровительственно-снисходительный тон, который обычно применяли профессора к нерадивым студентам.
— Да почему же невозможно?! — кипятился первый голос обеспокоенно.
— Потому что техника исполнения этого штриха давно утрачена и ей нельзя обучиться, — терпеливо разъясняла строгая собеседница.
— Но я читала о том, что она это делает! — никак не желали сдаваться с другой стороны.
— Мало ли что пишут, не всему же можно верить, — разумно и до зубовного скрежета скучно заметили в ответ. — Пишут это в колонках сплетен несведущие люди, лишь бы нагнать шума. Говорю тебе еще раз — техника утрачена полностью.
— Но я же читала! — капризно зазвенел голос и тут же потребовал помощи. — Тирион, скажи ей наконец! Что ты молчишь?!
— Но ведь когда-то кто-то придумал этот… как его? Ну утерянный прием игры… Почему бы снова кому-то его не изобрести? — проговорил очень знакомый голос, преисполненный мягкой уверенности.
— Потому, мой вопиюще невежественный друг, — наставительно одернули его, — что прием этот сложнейший и чтобы его, как ты говоришь, изобрести заново надо быть чистым гением. А я не поверю никогда, что легкомысленная девица, не имеющая даже должного образования, на такое способна.
— Но как-то же она играет и без этого… должного, — Тирион кашлянул, маскируя в кашле смешок, — образования. И хорошо, говорят, играет!
— Выезжает на природном таланте и голом эпатаже! — отрезала суровая дама. — Ну и смазливое личико тоже способствует. Такие как она быстро взлетают и быстро гаснут, потому что музыка — это монотонный каждодневный труд прежде всего.
— Странно, — подвел итог звонкий голос-ручеек, — а я думала всегда, что музыка — это полет души, а все эти стоккато, пиццикато и другие страшные слова придумали скучные люди, а она уж точно не скучная!
Джон все-таки обернулся. Он давно краем глаза заметил колоритную парочку — Тириона в сопровождении дражайшей сестрицы и смотреть на них избегал, однако став невольным слушателем их препирательств с неизвестной академически-скучной дамой, все же решил взглянуть.
Конечно и Тирион и Серсея нынешние не имели никакого отношения к себе прежним. Перерождения. Лучше и счастливее себя прежних. Настоящие брат и сестра, все время вместе, всегда друг за друга. Вот и сюда пришли вдвоем, хотя у Серсеи выбор спутников на вечер всегда был огромен, но она неизменно выбирала маленького братца. Джон невольно улыбнулся, глядя на нее. Была она красивой, умиротворенной и смешной, потому что любой человек будет выглядеть смешно, размешивая задумчиво стеблем сельдерея морковный сок в высоченном стакане, впрочем сейчас Серсея могла себе любое чудачество позволить, все только умилятся — просторное зеленое платье обнимало ее сильно округлившуюся фигуру. Кажется это был уже четвертый раз. Тирион трогательно заботился о сестре, сыпал шутками и выглядел человеком, довольным жизнью во всех ее проявлениях.
Джон к ним предпочитал не приближаться, хотя наблюдал уже давно и временами даже с интересом — как и всегда. Ни одно из встреченных им знакомых лиц не вызывало в нем желания как-то сблизиться, всегда он проходил мимо, максимум ограничивался поверхностным знакомством и всегда старался исчезнуть раньше, чем успели привязаться к нему. И всегда искренне радовался когда видел другую судьбу, отличную от прошлой, хоть так было и не всегда. Они никогда не помнили себя прежних, но что-то всегда было, едва уловимым отголоском, намек на тень, отдаленное эхо, иногда это эхо толкало их на старые ошибки, а порой и на куда более худшие. Не всегда второй шанс — дар.
Золотистый свет, льющийся с потолка, стал медленно тускнеть пока совсем не угас, а дальше… нет, Джон точно не ждал, что увидит здесь скрипачку в классическом концертном платье и с нитью жемчуга, такого тут отродясь не водилось, но и скрипачку затянутую в черный латекс тоже не ожидал, а уж, что она и окажется этой скрипачкой не ожидал вовсе!
Она смотрела в зал с ленивой полуулыбкой, скользила заинтересованным взглядом, будто размышляла о чем-то своем и была немного не здесь.
Пауза несколько затянулась, но вот глаза чуть сощурились и смычок лег на струны, а тонкие пальцы скользнули по грифу и в зал полилась мелодия, поначалу нежная и тонкая, одинокая нота, словно бы отголосок, эхо чего-то вдали, но что-то в самом звуке, в его сердцевине, зрело и обретало форму — угроза, пока еще незримая, но вполне реальная, она подступала все ближе и ближе, прорисовывалась тонким контуром. Мелодия стала сложнее и объемнее, ускорилась, ворвалась в мир в полную силу и по мере ее развития происходило нечто странное — мир вокруг выцветал, стремительно терял краски, превращаясь лишь в картонные черно-белые декорации, а за окнами рушился город, сделанный из стекла, бетона и металла, гасли разноцветные неоновые огни, все сотворенное за долгие годы рассыпалось и проваливалось в зияющую бездну, а из той бездны поднимался совсем другой город, чьи вырастающие сейчас из толщи времени стены помнили еще королей-драконов, да и самих драконов тоже помнили прекрасно, а люди, прежние, так отличные от нынешних и так на них похожие, снова шли по улицам и поднимали головы, всматриваясь обеспокоенно в небо.
Ее музыка, словно остро отточенный скальпель, вскрыла ткань мироздания и в прореху хлынуло прошлое, сметая мощной волной хрупкое настоящее и воскрешая к жизни ту Королевскую Гавань, которую он один из всех живущих мог помнить.
И вот уже накрыло извлеченный из небытия город тенью исполинских перепончатых крыльев, а жаркое пламя хлынуло вниз и поглощало улицу за улицей, квартал за кварталом, рассеивало прахом бесчисленные жизни. Снова в небе был дракон — черно-красный Дрогон снова поливал огнем город и его всадница тоже была здесь — рыдала и смеялась, шептала что-то, только ей слышное. Молилась? Проклинала? Сама себе давала клятву?
Последний и заключительный всплеск мелодии, последняя пляска ее рук, творящих магию и все стихло.
Рука ее, сжимающая смычок, взлетела победно вверх, словно она держала меч и вздымала его сейчас перед армией, которую ведет за собой в бой. Голова запрокинулась, отбрасывая за спину тугую и высокую хищную косу. Она замерла так.
Стояла оглушительная тишина. Даже дыхания слышно не было, словно все и дружно забыли как вдыхать воздух или просто утратили в нем потребность. А потом случился взрыв. Такого тут на его памяти не было никогда, местная публика была пресыщена и капризна, избалована, всегда критически настроена и крайне скупа на выражение эмоций. Она заставила их про все это забыть и теперь стояла и впитывала всеобщее обожание, ловила витающие в воздухе сгустки чистого экстатического восторга и выглядела самой счастливой девушкой на свете. Она и правда могла бы сейчас всех этих людей позвать за собой на битву — они бы пошли не раздумывая и не раздумывая за нее умерли!
Наконец она насытилась и прервала этот обмен энергией, назвать происходящее как-то иначе не получалось, отвесила легкий изящный поклон, подмигнула игриво и упорхнула со сцены.
Слова шумных взбудораженных обсуждений от него будто отскакивали, он слышал, но не воспринимал. В себя приходил от услышанного и увиденного. Она была гением, это несомненно, потому сотворить вот это все обычный человек не смог бы, но как? Нельзя, невозможно создать такое, если не видел всего своими глазами, при чем — сверху. Этот взгляд, здесь прозвучавший, совершенно точно ведь был со спины дракона. Откуда вообще эта музыка взялась? Кто ее написал? С какой целью боги подбросили кому-то во снах и видениях такое страшное и такое невероятное вдохновение? Неужто только для того, чтобы в одну прекрасную ночь одна прекрасная девочка взяла в руки скрипку и воскресила былое?
И так ли уж важны ответы на эти вопросы…? Джон улыбнулся самому себе и решил, что не важны вообще.
***

Ее звали Дейнис Веларион. Сочетание это его очень сильно удивило — неужто каким-то чудом уцелели представители династии с морским коньком на гербе? Хотя почему же нет? Старки целых восемь тысяч лет продержались, а Дейны и того больше, так что ничего не было невозможного в мире, в том числе и сохранение древней фамилии. Понятное дело, что это были какие-то побочные ветки, скорее всего и вовсе кто-то из бастардов взял фамилию… да какое по нынешним временам это имеет значение? Главное, что семья всеми мыслимыми и немыслимыми тропами продралась сквозь паутину истории, уцелела и именно в этой семье случилось перерождение последней из династии Таргариенов.
— Легенда о Сновидице и Роке Валирии, да? Оттуда имя? — спросил он ее.
— Именно! Мама увлекалась древней историей ну и… — она так искренне обрадовалась тому факту, что он знал эту легенду.
И не знала сама, что легенда была чистой правдой.
С именами вообще выходило забавно, потому что по какой-то странной иронии судьбы именно в этот период жизни он оказался со своим старым и самым привычным именем. Имен он за свою бесконечность перебрал великое множество, один раз даже Эйгоном побыл — не понравилось и не прижилось, зато вот к Джону возвращался часто, так что может и не было никакой ироничной усмешки богов за всем этим, а было простое совпадение.

Здесь, на руинах древней обители королей-драконов, всегда было ветрено. С недавних пор еще и всегда светло — разноцветные блики блуждающих в вечном движении лучей света создавали атмосферу призрачного волшебства и неизменной тайны. Пусто и гулко здесь было в этот темный предрассветный час, никого не было кроме них и сухих листьев, что неугомонный ветер гонял хаотично по смотровой площадке.
Будь его воля они бы и близко к этому месту не подошли, но она захотела сюда, а он не смог ей возразить. И теперь вот она стояла и смотрела на город, что раскинулся у нее под ногами и молчала. Неужели что-то чувствовала? Джон потянул ее от края парапета.
— Пойдем отсюда, холодно тут.
— Да, конечно, пойдем, — проговорила она отрешенно и дала себя увести, хоть и покосилась будто сомневаясь на его руку на своем плече, но ничего не сказала.
Дистанцию она между ними установила сразу, еще в Белой гиене, когда кто-то из девушек там работающих вытащил его из зала и привел к ней в гримерку. Как только они остались одни, она тут же резко выставила руки вперед, останавливая его.
— Нет! То, что случилось четыре дня назад… я так обычно не поступаю. Да я так вообще никогда не поступаю! Это было неправильно и мы были пьяны и я не знаю как теперь к этому относиться, потому что…
— Слишком много слов, остановись пожалуйста, — прервал он ее, поймал за руки, развел их в стороны и все-таки сделал шаг, приближаясь к ней, — я еще там тебе сказал, что ничего ужасного не подумал и не собираюсь сейчас. И я ничего не делаю, перестань от меня шарахаться.
Она смотрела огромными лучистыми глазами, того самого редкого аметистового оттенка и теперь уж можно было убедиться окончательно — это была она. Джон всматривался в такое знакомое и такое красивое лицо. Ресницы у нее длинные-длинные, пушистые и на них ни капли туши, как и вообще на всем ее лице ни грамма косметики — она успела уже снять сценической грим. А где-то кроме сцены ей все это было и не нужно.
Они снова стояли рядом и можно было почувствовать тепло ее тела, уловить аромат духов.
— Я правда в растерянности, — начала она снова попытку объясниться, — поэтому пожалуйста! Давай не будем ну… так быстро все случилось и я… давай мы не станем…
— Торопить события, — подсказал Джон.
— Да! — выдохнула она с облегчением.
— Конечно не будем, — легко согласился он, склоняясь к ней и целуя в щеку, — такой ритм достаточно неспешен? — прошептал он и не стал отстраняться, вдыхая смесь розы, ладана, табака и дерева — он еще четыре дня назад понял, что ему нравятся ее духи, хотя скорее всего ему нравилось как они именно на ней сидели — как тугой кружевной корсет под аскетичным платьем монахини.
— Более чем, — она все-таки робко положила руки ему на плечи, не попыталась обнять, а именно прикоснулась осторожно и прикрыла глаза, словно прислушиваясь к своим ощущениям.
Джон снова к ней склонился и прошептал над ухом:
— И ты чудесно играла.
Она сразу распахнула глаза и уточнила капризно:
— Чудесно и все?
— Ну я не мастер о музыке говорить, а после того как сегодня наслушался там и вовсе боюсь рот открывать на эту тему… — он чуть виновато смотрел на нее.
— Да я же шучу, — стерла она с лица недовольство.
— Это и правда было удивительно и похоже на магию, — все-таки он хотел сказать ей самое главное, — будто в другой мир попадаешь. Признавайся, как ты это делаешь?
— Как-как… Беру скрипку и играю, — пожала она плечами кокетливо.
— Могла бы кстати и предупредить что меня тут ждет, — укорил он ее слегка.
— Зачем? Чтоб ты мне сейчас сюда большой цветочный веник приволок, а я после не знала куда его девать?
— Не любишь цветы?
— Обожаю! Только выбирать их предпочитаю сама.
— Так ты у нас самостоятельная девочка, да?
— Кто?! Я?! — изумилась она. — Да я совершенно беспомощное существо, вот даже отсюда не знаю как выбраться незаметно. Ты ведь будешь моим рыцарем и спасешь меня? — посмотрела она так проникновенно и жалобно, что сердце готово было разорваться.
— От кого тебя спасать? От всех этих людей, что там в экстазе обожания бьются и не скоро еще угомонятся?
— Именно! Человек, стоящий на сцене должен оставаться загадкой, быть недосягаемым — не в толпе, а над ней, иначе исчезнет вся магия, понимаешь? Ну и потом они начнут просить автографы — это еще пережить можно, но они же еще и с камерами лезть начнут! Знаешь почему я согласилась на выступление именно в «гиене»? Не только из-за ее репутации, но и потому что тут строжайше запрещена фото и видеосъемка.
— Не любишь фотографироваться? Ты серьезно? — пораженно спросил Джон.
— Только не говори «с твоей внешностью», я это миллион раз уже слышала. Я ничего не имею против фотографий, мне не нравится бесконтрольность процесса, если я захочу свои живые концертные фото, то сама выберу фотографа.
Джон не выдержал и рассмеялся. Фотографией он увлекся в тот самый момент как люди додумались ловить и останавливать момент, прошел все круги ада с древними и неповоротливыми приспособлениями, терпеливо вникал во все подробности и тонкости процесса, бесконечно ошибаясь и оступаясь, но не отступал и конечно в итоге всему научился. А уж в нынешнее время стало и вовсе прекрасно, процесс запечатления момента стал легок и не приносил ничего кроме чистого удовольствия.
— Что я смешного сказала? — хлопнула она ресницами и сделалась подозрительна. И тут же сама догадалась. — Только не говори, что ты…
— Да, — кивнул он со смехом.
— Нет! Ты же… ты должен быть по другую сторону объектива! Ой! — тут же поняла что именно сказала и извинительно изогнула брови.
— Кажется нам есть что обсудить, — заключил он.
— Да уж… но не здесь. Я все же настаиваю на побеге, пока они не могут до меня добраться.
— Так побежали!
— В таком виде? — она окинула критическим взглядом свое тело, все еще заключенное в глянцевый блеск латекса.
— А что с твоим видом не так? Мне нравится, — ему и правда нравилась она в таком наряде.
— Еще бы тебе не нравилось! — она закатила глаза и скрылась за высокой ширмой в углу. — Не подсматривай! — донесся оттуда ее голос.
— Не буду!
Джон упал с размаху в вертящееся кресло перед зеркалом и запрокинул голову, уставившись в потолок.
Она была реальна, не приснилась ему и не пригрезилась в водовороте ночи, наполненной призраками и мертвецами. И она была чудом. И конечно ужасно смешной со своими попытками объяснить почему ей неловко и почему не стоит спешить… кто-то другой, обычный человек, может быть и нуждался в подобного рода объяснениях, но только не он. Просто слышать ее голос, наблюдать за живой мимикой ее лица — уже неизмеримо много. Подарок богов, который он вряд ли заслуживал.

И вот теперь они бродили, держась за руки, по месту, где когда-то стоял Красный замок. Днем тут толпы туристов, сюда водят бесчисленные экскурсии, всегда шумно и суетно, а в этот час никого, кроме них и призраков, что скользят среди руин.
— А там что? — вырвала она его из потока мыслей.
Джон посмотрел в том направлении куда она указывала и сердце на миг замерло и после заколотилось сильнее и чаще при виде простого белого здания, сейчас разумеется запертого.
— То, что осталось от железного трона, — он не хотел про это говорить с ней. Хотя бы не сейчас, но она не оставляла ему выбора.
— Того самого трона из тысячи мечей? Который, если верить легенде, расплавил дракон?
— Того самого.
— И ты действительно в это веришь?
Не верю, а знаю и даже своими глазами видел пламя Дрогона и потоки расплавленного металла — подумал он, но вслух сказал конечно же другое.
— Не знаю, но застывшие потеки оплывшего металла там и правда есть на высоких каменных ступенях…
— И ты правда думаешь, что это мог быть дракон? Мне кажется, что это какая-то метафора, как обычно и бывает когда речь заходит о столь древних легендах…
— Может и метафора, — он убрал с ее глаз прядь волос, — а может быть и нет, мы никогда уже не узнаем как там оно было на самом деле. Уходим?
— Куда? — тут же хлопнула она ресницами.
— Туда где тепло и хорошо.
— Ты еще скажи, что там варят приличный кофе, а не вынуждают людей давиться этими странными кофейными напитками из бездушных кофемашин, — в ее голосе сквозило недоверие.
— Варят, — с широкой улыбкой подтвердил он.
— Да ладно? — тут же усомнилась она. — Вот прям настоящий кофе, прям вручную и все как полагается? Такие места еще остались?
— Остались. И кофе сварят и завтраком накормят и даже не отравят, — пообещал он.
— Тогда чего мы тут стоим?!
Все так же держась за руки они сбежали по длинному ряду широких ступеней от смотровой на месте старого замка и дальше очень удачно впрыгнули в вовремя подвернувшееся такси, так что не пришлось тащиться пешком три долгих квартала.
Маленькое кафе в неприметном переулке светилось тусклой зеленой вывеской с корабликом и набором цифр вместо названия, непонятных для непосвященных. Было уже открыто, Давос всегда открывался рано, еще до рассвета. Еще одно перерождение, встреченное им.
Крохотное это заведеньице уже давно было тем чем и заявлено, только так не всегда было. Когда-то это неприметное кафе служило прикрытием для всякого рода сомнительных дел, здесь можно было достать все, что было под запретом, хотя нет, здесь никогда не имели дел с живым товаром — ни в какой форме. Двенадцать лет назад Давос отошел от всех неправедных дел, передал в руки многочисленных сыновей все, что успел к тому моменту перевести в легальную форму, сам же наслаждался жизнью в тишине и покое, оставив за собой только это маленькое кафе, где сам с удовольствием работал пару дней в неделю — просто для души и чтобы форму не терять, как он говорил. Сегодня как раз был такой день, когда сам седовласый хозяин надевши большой поварской колпак пек блинчики, варил кофе и готовил десерты.
Внутри было как и всегда светло и уютно, в воздухе витал умопомрачительно вкусный аромат свежемолотого кофе. Ряд небольших столиков вдоль окон, отделенных друг от друга тонким резными перегородками — это было сделано давно и Давос оставил все как есть, добавив только на столы круглые рыжие светильники, а с окон снял ту чудовищную зеркальную пленку, что плохо пропускала свет, зато отгораживала непроницаемой стеной всех тут сидящих от любопытных взоров случайных прохожих. Сейчас же хозяин словно хотел сказать, что он человек честный и законопослушный, скрывать ему абсолютно нечего.
— Сколько я тебя уже знаю! — поинтересовался после первых приветствий Давос. — Лет семь? Совсем не меняешься!
— Это все здоровый образ жизни, — привычно отшутился Джон, а про себя вздохнул — начало, пока пунктиром и намеком, еще лет пять у него есть, ну может восемь, если отрежет волосы, он всегда немного постарше смотрелся с короткими волосами, а дальше — все.
— Да я вот тоже, знаешь ли, с подачи супруги давно перешел на этот твой образ, но не работает! — Давос звонко похлопал себя по лысеющей голове и расхохотался довольно.
Дейнерис… нет же! Дейнис. Ее зовут Дейнис. Не Дейнерис, не Дени — сам себя мысленно одернул Джон. Де-й-ни-с. Давай повтори — Дейнис. И еще раз — Дейнис. Уясни, запомни и привыкни — дал он себе внутреннюю установку.
Пока он себе это мысленное внушение делал, она неторопливо разматывала широкий и длинный шарф, поправляла волосы и осматривалась с интересом — судя по довольной улыбке ей тут тоже было хорошо и уютно и Давос тоже нравился.
— Нарушаешь правила, да? — хитро прищурился Давос. — Обычно ты своих подружек сюда не приводишь.
Действительно, сюда Джон всегда приходил один, на единожды заданный хозяином вопрос ответил, что любит это место и меньше всего хочет тут встречать разнообразных бывших, так что интерес Давоса был вполне понятен и закономерен.
А ведь ее он сюда привел не задумываясь даже, это казалось таким естественным и единственно правильным.
— Это особенная девушка и правила на нее не распространяются. Никакие, — с Давосом ему и в этом перерождении легко давалась откровенность. Один из немногих людей из той, далекой, жизни, что не оставил после себя горького разочарования, он был единственным кто писал ему на Стену и даже один раз доплыл повидаться. Единственный кто попросил прощения за малодушие и кто вообще о нем помнил.
— Да я уж понял, что ты попался, — хохотнул он беззлобно, — пойду стараться для вас, раз такое дело, а ты давай, иди к принцессе своей.
За окном таяла медленно туманная предрассветная дымка, фонари еще горели, рассеивая в пространстве золотистый свет, блики которого гуляли по пустым и мокрым от дождя мостовым. А они сидели напротив друг друга и говорили обо всем, она расспрашивала его чем он еще занимается помимо фотографии и делала большие восторженные глаза после полученного ответа.
— Серьезно?! Все эти битвы на экране, мечи, доспехи и все прочие… трюки, да?
— Да, это все я.
— Это все наверное ужасно интересно и увлекательно и жутко опасно… Тебе не страшно?
— Страшно всем и всегда, просто со временем уже не замечаешь, — улыбнулся он.
Какой уж тут страх, когда все максимально безопасно и куча подстраховок разных. Он вообще пришел во все это случайно, просто подался туда, где можно было делать то, что умел лучше всего. Надо же было куда-то деваться, когда мир изменился настолько, что привычное уже ремесло наемника, обрело форму крайне неудобную и откровенно мерзкую, вот и занесло его на съемочную площадку какого-то исторического фильма консультантом по фехтованию. Учил актеров держать меч и двигаться так, чтобы было похоже на правду, ставил бесчисленные бои и даже сам снялся в ряде эпизодов, с одним непременным условием всегда — глухой закрытый шлем, потому что светить своим нестареющим лицом в кадре явно было плохой идеей.
А потом она рассказывала о себе, в основном о музыке, о том как все началось, о том, что учил играть ее старший брат и потом тоже было много учителей и даже одна попытка учиться в одной из самых именитых консерваторий Эссоса, которая закончилась полнейшим фиаско. Поступила-то она туда легко, а вот дальше… она уже тогда начала понемногу выступать и конечно пропускала занятия, к тому же играла в своей собственной манере да и вообще сильно выбивалась из строгого академического мира, в результате промучившись три неполных семестра вылетела оттуда и никогда не чувствовала себя такой счастливой и свободной как в тот день, когда ей пришла бумага, уведомляющая ее об отчислении. О том что она играла нынешним вечером тоже рассказала — он все же спросил, не удержался.
— О, это из большого цикла «Пепельные сны», — засияла она улыбкой, — я играла предпоследнюю часть, называется «Дракон».
— Предпоследняя? А как называется последняя?
— Я не знаю, произведение не окончено еще, я играю его части иногда, потому что у меня есть разрешение автора.
— А автор…?
— Мой брат, я же всегда только исполнитель.
— Вам сироп к блинчикам кленовый или апельсиновый? — возник перед ними Давос в своем любимом поварском колпаке. — Еще есть тыквенный, но его не советую, я его только осваиваю, не уверен в рецептуре.
— А мы пожалуй рискнем, — решила она, — несите нам тыквенный! Примем посильное участие в акте сотворения!
— Вот это по-нашему! — тут же одобрил Давос, хлопнув в ладоши.
Ну кто бы сомневался! Есть все-таки в мире вещи незыблемые и не меняющиеся никогда и Джон тоже махнул рукой соглашаясь на экспериментальный сироп, добавил только поспешно в спину удаляющемуся Давосу:
— И апельсиновый тоже давай, на всякий случай.
— А почему не кленовый? — тут же спросила она.
— Слишком сладкий и слишком простой.
— И слишком прямолинейный, да?
— Ну вот, ты и сама все знаешь.
— Я хотела сравнить, — она подперла рукой щеку и чуть склонив голову смотрела на него, рукав ее свободного мягкого свитера немного сполз и обнажил запястье, открывая взору то, что было спрятано — татуировку.
— Что там у тебя? — удивительно как он ее не заметил раньше, особенно с его-то любовью к подобным вещам.
— Ах, это… — проследила она за направлением его взгляда и протянула ему руку через стол, поднимая рукав выше.
Драконы. Там были драконы. Три штуки. Три силуэта парили в небе, раскинув крылья и были настоящими. То есть это не были красивые и цветастые вычурные драконы, какими их любят изображать сейчас, нет, драконы на ее запястье были похожи на тех, что когда-то и правда жили и летали.
— А почему три? — спросил он, заинтригованный. Неужто все-таки какие-то отголоски памяти прежних жизней в них есть?
— Сначала был один и он ужасно скучал, поэтому я решила завести ему друга, пришла в тату-салон и уже там вспомнила, что ужасно не люблю четные числа ну и… — обезоруживающе улыбнулась она. — Тебе нравится?
— Очень, — он притянул ее руку поближе, склонил голову, целуя ее в ладонь, прижался губами к теплой гладкой коже. Прикрыл на секунду глаза.
Боги, как же она была прекрасна и как притягивала его вся — слушать ее, смотреть на нее, ощущать присутствие, вдыхать, прикасаться. Знать, что она есть, что она дышит.
— А у тебя есть татуировки? — весело спросила она.
— А ты не помнишь? — не удержался он от смешка.
— Там было мало света! И я… — вспыхнула она мгновенно. — Давай не будем про ту ночь! — выпалила она почти умоляюще.
— Все-все, прости, не буду, — поспешил он ее успокоить, снова целуя в ладонь.
— Ты мне покажешь? — в глазах ее горел неподдельный интерес. — Не здесь конечно и не сейчас…
— Ну конечно, — он так и не выпустил ее руку и теперь поглаживал осторожно дракона посередине — того, у которого едва заметный цветовой акцент был зеленым.
— Блинчики и сиропы прибыли, — громко возвестил Давос, ловко лавируя с подносом между пустых столиков, — еще кофе сейчас сварю.
Их руки расстались неохотно, освобождая место на столе, а за окном погасли фонари и вместе с тем пробился первый солнечный луч.

***

В наглухо затемненной комнате тихо пиликнул телефон и Джон, не открывая глаз, слепо пошарил по постели, ничего не обнаружил и рука его сползла на пол — там-то и нашелся искомый предмет. На экране висел значок непрочитанного сообщения от Сновидицы. Он долго мучился как ее записать, пока не остановился на таком вот компромиссном варианте.
Я бы тоже выбрала сегодня лилии. Сейчас засыпаю, а они смотрят на меня. Мне нравится.
И смайлик-поцелуй.
Значит угадал. И не зря провожать ее до самых дверей напросился. Джон улыбнулся, радуясь своей удавшейся шалости и быстро набрал ей короткий ответ:
Сладких снов, принцесса.
И сам, обняв подушку, провалился в глубокий и спокойный сон.

Примечание от автора: композиция Дракон, которую играет Дени — это Paint It Black в кавер-версии Дэвида Гарретта.

Отредактировано Без_паники Я_Фея (2022-01-15 16:11:16)

+1

5

Глава 3. Ожившая грёза и сгоревший пирог

Мое ли дело — кем была прежде?
Вздохи и листья — твои одежды
Тайну за тайной в рукаве прячешь
Голову склонишь будто бы плачешь
Пикник «Оборотень»

Ветер был капризен и все время менял направление, из-за этого казалось, что пушистые крупные хлопья снега летят сразу во все стороны. Сверкающее, призрачное, сказочное и таинственное, все насквозь пропитанное предвкушением некоего волшебства время. Время чудес, как она говорит. Джон улыбнулся и вдохнул холодный воздух, а вместе с ним коктейль, смешанный из множества запахов — кофе, выпечка, апельсины, шоколад, хвоя, согревающие пряности… Бесчисленные мигающие гирлянды, венки из остролиста и еловых веток, с россыпью кроваво-красных ягод или золотистыми крохотными колокольцами, цветные стеклянные шары, фигурки оленей и птиц — все это предпраздничное, казалось, захватило весь мир, вытесняя обыденное и серьезное. Хорошее время.
Ожил телефон, который Джон не задумываясь проигнорировал, если бы не скрипка, выводящая в его кармане мелодию требовательную и капризную.
И такой же требовательный и капризный голосок в трубке, лепечущий про миндальные лепестки и десять минут до закрытия. Она не успела еще договорить, а он уже бежал со всех ног в сторону кондитерского магазина — успеть за ее драгоценными нынешним вечером лепестками.
Он так уже второй месяц бегает по любому капризу, все бросает, обо всем забывает, когда слышит неземной голосок. Всех подводит, ради того, чтобы лишний раз ее увидеть, чтобы побродить по ночному городу держась с ней за руки, чтобы послушать как она говорит, играет или молчит. Вдохнуть сплетение розы и ладана, в обрамлении табачно-древесной дымки, вдохнуть ее всю, обнять, ощутить под руками биение жизни, поймать горько-сладкую иллюзию присутствия.
Когда в очередной раз что-то там сорвалось, несчастный его агент чуть не плакал в трубку:
— Где тебя носило?
— Летал в Дорн.
— Зачем?! — Джон прямо увидел как округлились глаза у его незримого собеседника.
— Если я скажу, тебя хватит удар, — попытался он сберечь чужую нервную систему.
— Меня и так скоро он хватит! Твоими молитвами! — обвиняюще высказала трубка.
Джон в ответ издал ироничный смешок.
— Ты хоть знаешь какая там грозит неустойка за сорванный…
— Знаю, — перебил он резко. — Не дороже денег. Это все пустое, забудь, — он от всей души не понимал как можно всерьез переживать из-за таких вещей.
— Она тебя совсем под каблук загнала, — обреченно и зло вздохнула трубка.
Наверное раньше он бы на такое что-то ответил, в запале возможно наговорив всякого неприятного, сейчас же рассмеялся и завершил этот, уже успевший его утомить, разговор. Невозможно же объяснить, да и нет ни нужды, ни потребности — у него в объяснениях, а у его собеседника в понимании.
А спонтанный Дорн случился лишь потому, что не видеть ее неделю — пытка. Джон сломался на четвертый день и улетел к ней, наплевав на все и всех. В Дорне было холодно, дождливо и хорошо. Она щурила на него глаза в обрамлении длинных густых стрелок из зеркала в гримерной, облаченная в темно-красное, обволакивающее ее фигуру кровавой мантией. Скрипка в ее руках в тот вечер выводила пронзительное и страшное, казалось, что струи крови стекают по стенам, срываются тягучими каплями с потолка, расползаются лужами по полу. Музыка пробивала грудную клетку и выдирала еще бьющееся сердце, вытаскивала его наружу, бросая в растущую гору таких же сердец. И как итог всего — спокойная, умиротворенная Дейнис, укутанная в мягкий белый свитер с высоким горлом, проспавшая у него на плече всю обратную дорогу. Уже ради этого стоило всех подвести и про все позабыть.
Он поступал ужасно. Некрасиво поступал. И ничего не мог с собой поделать — Дейнис перевешивала все, она была важнее всего на свете сейчас, потому что время было бесценно, оно улетало с дикой скоростью, утекало песком сквозь пальцы, оно было невосполнимо, его невозможно было купить, добыть, отнять, украсть, получить в дар, выиграть.
Еще немного. И еще. Еще неделя. Еще день. Еще одно соприкосновение рук, еще один взгляд, еще один поцелуй — так он себя уговаривал все эти два месяца, бесконечно самому себе давая отсрочки неизбежного. Понимал, что должен и обязан исчезнуть, оставить ее в покое, пока не натворил непоправимого, пока она не влюбилась всерьез. Потому что Джон не представлял — что делать дальше? Вырвать из ее жизни несколько лет, а потом уйти, причинив боль? Такого он даже представлять себе не хотел. Рассказать ей всю правду и остаться с ней до конца ее дней? Разумеется, сейчас все это будет казаться таким смешным и не имеющим значения, пока она молода, но она ведь человек и время рано или поздно начнет брать свое и каково ей будет смотреть в зеркало, видеть как меняется под натиском времени ее лицо, а после переводить взгляд него? Неизбежность старости и смерти людям принять и так непросто, а уж когда перед глазами маячит постоянное напоминание… он просто не мог подвергать ее такому.

А еще была память, что подбрасывала ему постоянно белые стены, белый потолок, белые шторы, белые простыни — белое все. И на этом белом тонкая и высохшая рука с сильно выступающими веревочками вен. Сухая, как пергамент, кожа. Жуткие багровые точки — следы бесчисленных иголок. Смерть уже протянула свою костлявую длань, уже прикоснулась и погладила черные как смоль волосы, оставила в них свой серебристый след, наложила печать на весь ее облик, выпила, иссушила, истощила, измотала и только глаза, огромные и теплые, оставались прежними. Он помнил запахи и звуки обреченности и безнадежности, помнил прикосновение ослабевшей руки к своим волосам, холодные пальцы на щеке — почему они вдруг холодные? Она всегда ведь была такой горячей, такой яркой, такой живой. Такие как она не должны умирать. Хотя бы потому, что за ее спиной и так всю жизнь маячила зловещая черная тень, дышала ей в затылок холодом. Такая постоянная близость смерти отточила ее взгляд на мир, сделала его невероятно острым, проникающим глубоко в суть людей, вещей и явлений. Каждая ее работа была обнаженным откровением и поражала воображение, выбивала дыхание. Не холст и масло, а плоть и кровь — исповедь мятущейся души, плач к небесам, молитва.
— Вот уж не думала, что ты будешь так страдать, когда придет время. Все было неизбежно, тебе ли не знать, — шевелились тонкие побледневшие губы беззвучно, а Джон смотрел и не понимал — почему? Отчего вдруг эти губы так бледны? Они ведь всегда были такими яркими, смеющимися, говорящими острые реплики, всегда бьющие точно в цель. Он помнил эти губы сочными и налитыми, помнил струйку едкого дыма между ними и яркий отпечаток помады на сигарете. Помнил как хорошо было эти губы целовать когда-то…
— Забери меня отсюда, — просила она, — не хочу умирать среди этих белых стен, в безликом и бесцветном.
Он бы забрал, наплевав на все правила, увез бы подальше от больничных стен и коридоров, от этих иголок, трубок, капельниц, куда-нибудь к морю, цветам, солнцу, старым руинам, персиковым садам и лимонным рощам… только вот она уже не находила сил даже на то, чтобы просто подняться с постели.
Игла вползала медленно под тонкую измученную кожу, в крови растворялся легкий дурман и она засыпала, а он продолжал смотреть на лицо, которое так сильно изменила болезнь, оставив нетронутым только одно — волю к жизни, силу, пламя души.
Она была единственным живым человеком, знающим о нем все, потому что лгать ей было невозможно. Когда они впервые встретились он был влюблен в нее всем сердцем уже целый год, это произошло на той судьбоносной выставке, куда его занесло от скуки, как и всегда. Внутренний огонь — вот что он увидел в ее работах, а после и в ней самой и влюбился так сильно, что не сразу понял кто перед ним, а когда понял, то пролетело уже восемь стремительных, сумасшедших и счастливых лет. В момент осознания он помнил только одну свою мысль — если оригинал был хоть на десятую долю таким же как она, то отец его был непроходимым идиотом без глаз и сердца.
Она столько раз выходила на битву со смертью и столько раз выигрывала, поднимала победно голову и смеялась, приветствуя новый день и вот — проиграла. И ничего нельзя было сделать — только отпустить и помнить. Он помнил каждое мгновение, каждый взмах ресниц, каждый день и каждую ночь, но ярче всего — последний их разговор.
— Те фотографии, — хрипло и тихо проговорила она уставшим голосом, — не забудь, что обещал — ровно через сто лет!
— Ты серьезно? — он ушам своим не верил.
— Ну конечно серьезно, черт тебя побери! — слова вылились из ее рта вместе с приступом кашля. — Раз уж ты и правда это можешь.
Речь шла о серии ее обнаженных фотографий, сделанных давно и убранных под замок навечно. В тот день был совершенно потрясающий свет, а тени резных листьев скользили по хрупкому стройному телу, расчерчивали узорами гладкую кожу, блики солнца играли в ее волосах, густая зелень контрастно оттеняла яркие сполохи крупных цветков магнолий. На уговоры раздеться перед камерой Джон тогда потратил пару минут, простое белое платье на тонких лямках легко улетело в сторону в обмен на шутливое обещание опубликовать эти фото через сто лет после ее смерти и ни на день раньше… она тогда еще не знала, что он и правда может это осуществить. Надо же, запомнила.
— Сделай их черно-белыми все, кроме одной, той — с цветком, ну ты понял, — ее глаза загорелись прежним озорством, а тень болезни будто отступила на миг. — И устрой все пафосно и громко — хочу еще раз потрясти мир! Ведь не бывает ничего невозможного…
Она выдохлась и прикрыла глаза. Устала. Просто от того, что говорила. Как он тогда не закричал и не разрыдался как дитя? Наверное удержало осознание, что сейчас из них двоих сильным может и должен быть только он.
— Ужасно, что людей вынуждают подыхать в этой стерильной белизне, — шептала она превозмогая боль. — И как хорошо, что ты здесь — приятно смотреть на красивое. Гнать бы тебя в шею, нечего тебе делать тут, — она закашлялась длинно и страшно и выплеснула с кашлем отчаянные слова, — как слаба я стала, подумать только! Принимаю жалость!
— Прекрати нести чушь, — он прижал ее руку к губам, ощущая как там еще трепещет жизнь под тонкой кожей, — я бы не посмел жалеть тебя. Откуда такие мысли?
— Глупый мой мальчик, — уголок губ дернулся в подобии улыбки, — ты просто никогда не был стар.
Слова эти резали его по самому сердцу еще долго, а сейчас — особенно сильно.
Он уже держал руку, неспособную больше поднять кисть и провести линию и не хотел спустя несколько десятков лет держать руку, неспособную поднять смычок и привести в мир звук.
Отпусти, отпусти, отпусти — настойчиво твердил его разум и эхом повторяла совесть, а сердце пело и шептало — не отпускай ни за что, держи крепче, целуй жарче.
Он любил ее, так сильно. Любил и сам не знал — кого? Дейнис, смешливую, нежную, задумчивую, порывистую, такую разную и очаровательную или ту, что стояла за ней, смотрела на него сквозь ткань времени? Ответа не было. Все сплелось и спуталось, два образа слились в один и Джон понимал только, что не хочет терять вот эту девушку, которая сейчас ждет его и миндальные лепестки.

Дейнис нравилось что-то печь, она говорила, что это магия. И варила идеальный кофе. Во всех прочих случаях ее лучше было не подпускать к плите, впрочем она и не рвалась. Интересно, а та, другая, Дени, много веков назад могла бы вот так колдовать над кексами или увлеченно имбирные пряники разрисовывать — тут он не мог не улыбнуться, вспоминая как их совместная фантазия сотворила из безобидных пряничных человечков какое-то совершенное непотребство неделю назад.
Снег похрустывал под ногами, снег летел в лицо, нахальные его хлопья норовили угодить прямо в глаза, ослепить, лишить ориентации в пространстве. Джон остановился под фонарем, запрокинул голову, глядя в бездонное серое небо, безуспешно пытался ловить ртом снежинки — они не успевали долететь до его губ, плавились от тяжелого разгоряченного дыхания, которое вырывалось облачками пара. Он конечно же успел — ровно за минуту до закрытия. Теперь вот отдышаться пытался, он и не помнил уже когда ему последний раз приходилось бежать со всех ног, путаясь в снежных вихрях. На секунду ему стало смешно — как все сейчас просто, как легко, а люди только и делали, что бесконечно ныли и жаловались, создавая проблемы на пустом месте, придавая значимость вещам второстепенным и постоянно обесценивая самое важное. Впрочем и сам он к пониманию пришел слишком поздно и через такой опыт, что врагу не пожелаешь.

А ведь точно такой же снег сыпал с неба когда они с Давосом виделись последний раз в Черном замке. Он тогда не просто повидаться приехал, он принес весть, которую доверять бумаге было неразумно — все рассыпалось, разбивалось на части, Вестерос трясло и лихорадило. Джон знал, что рано или поздно это произойдет, знал еще когда отплывал из столицы — пройдет год, два, может быть больше и начнется. Никакого мира нет, никто ничего не построил и не построит, потому что просто не умеют. Тем ударом кинжала он, помимо очевидного, подписал приговор целому континенту, обрекая многих и многих людей на бесчисленные войны. Они зализали раны, оценили силы и возможности, нарисовали мишени на тех кого назначили на роли врагов, заключили союзы, заранее просчитав моменты предательства и приступили к делу. Король не совладал со своими вассалами, не спасли мудрые советы и взвешенные решения, не помогла даже магия — могла бы помочь чья-то твердая рука на непокорных загривках, чья-то неукротимая воля, что прижмет к земле, обуздает эту алчущую власти свору. И Бран решил, что этой, так ему необходимой, рукой вполне может стать Эйгон Таргариен, что именно он стиснет всех в железной хватке, посеет страх в сердцах и снова поставит на колени. Джон тогда не знал смеяться ему или плакать. Бран и правда полагал, что может вот так его с дальней полки снять, пыль стряхнуть, использовать по назначению и вернуть на место. Действительно, для чего же еще нужны Таргариены?
Утром следующего дня он крепко обнял на прощание Давоса, простил все о чем старый его друг терзался уже не первый год и убрался прочь, все дальше и дальше на север, чтобы уже точно не вытащили на свет божий. От богорощ шарахался как от чумных мест, особенно после того как в припадке неконтролируемой ярости вогнал клинок Длинного Когтя прямо в вырезанные на белой коре кровоточащие глаза — дерево все затряслось, осыпая водопадом красных листьев все вокруг, а он бил снова и снова, вгоняя валирийскую сталь в белый ствол.
Ворону, что спикировал к нему с неба, позволил сесть на руку и смотрел пристально в блестящие глаза-бусины, а птица неистово орала ему в лицо и в птичьих истошных воплях улавливались вполне человеческие нотки. Ты что творишь? — словно бы кричал ворон.
— А что творишь ты? — стиснул он трепещущее и хрупкое тело в руках, сминая и надламывая с хрустом перья. — Неужто и впрямь решил меня себе в цепные псы забрать? Мне плевать на тебя, на Вестерос, на всех этих людей, — четко и медленно проговаривал он, всматриваясь в птичьи глазки и гнездящийся в них ужас, — да я жду не дождусь когда все рухнет и в пекло улетит! Я только ради этого и существую еще!
Птичье тело забилось в его руках, острый клюв силился ударить, ранить, когти старались разодрать кожу рук, но лишь скрежетали по грубой коже перчаток, когда он медленно сворачивал шею — не ворону, а тому кто таился за блестящими иссиня-черными перьями. Когда все закончилось он смотрел на свои руки чуть удивленно — в правом кулаке была крепко зажата воронья голова с раззявленным в угасшем крике клювом и мутнеющими глазами, за которыми уже никого, хвала всем богам, не было; с левой руки он стряхнул раздраженно в снег месиво из окровавленных перьев, переломанных костей и плоти. Голову отбросил подальше, не желая видеть остекленевшего взгляда. Наклонился, зачерпнул горсть снега, оттереть перчатки и горько усмехнулся — наконец-то он все сделал правильно. Жаль только, что слишком поздно. Жаль, что всего лишь с птицей.

Два знакомых полукруглых окна на втором этаже светились множеством разноцветных огоньков и Джон улыбнулся, вспоминая как они ходили за гирляндами. Она любила их до умопомрачения, говорила, что они все делают волшебным, превращают обыденность в сказку. Они долго бродили среди мерцающих огней, пока выбирали. Спешить было абсолютно некуда, вдвоем им было хорошо и на улицу они вышли когда уже совсем стемнело, после долго гуляли под падающим снегом. Она была абсолютно счастлива, потому что среди того десятка выбранных ими гирлянд была одна особенная в форме звездочек, на взгляд Джона мало чем отличимая от прочих, но…
— Ты ничего не понимаешь, — невозмутимо пояснила она, — гирлянда само собой самая обыкновенная, особенной ее делает воспоминание из детства.
Возможно так оно и было, Джон не знал — в его детстве не было гирлянд. Он смотрел тогда на ее хорошенькое личико, укутанное в белый мех капюшона и боролся с желанием ее немедленно поцеловать, борьбу эту проиграл очень быстро, обнял ее за талию, притянул к себе и поцеловал. У ее губ кофейный вкус и вишневый запах. Бальзам для губ, сколько его Джон за последние пару месяцев съел и подумать страшно, впрочем он не жаловался, а наоборот любил смотреть как она время от времени извлекает из кармана вытянутый цилиндр из желтого пластика с веселой вишенкой на нем, сдергивает крохотную крышку и не глядя в зеркало водит ярким стиком по приоткрытым губам, делаясь в эти моменты невозможно милой и какой-то потерянной, будто на самом деле зеркало есть, где-то внутри ее головы припрятано и она в него сейчас смотрится, не отвлекаясь на мир вокруг.
С трудом от нее оторвавшись он долго смотрел тогда в сияющие аметистовые глаза. Капюшон свалился с нее, пока они целовались, волосы слегка растрепались. В воздухе кружились снежинки, падали ей на ресницы и она моргала быстро-быстро, пытаясь стряхнуть снег. Он мог бы наверное целую вечность смотреть на ее лицо, только вот вечности не было. Была одна крохотная человеческая жизнь. Была она — бесценная девочка, ожившее чудо, сбывшаяся мечта и над ее головой висели часы, как топор палача. Приговоренная, как и все люди, уже до рождения. И был он, сверхъестественное бессмертное существо, проклятое всеми богами, слабое и жалкое. Никогда еще он не ощущал себя таким слабым как в тот момент, когда осознал, что беспомощен перед ликом смерти, перед ее неотвратимостью и что вот этот вот момент никогда больше не повторится, что других может и не быть. Ее красота и ее талант обострялись хрупкостью и конечностью человеческой жизни, приобретали за счет обреченности некую особую звенящую ноту притягательности. Джон с радостью обменял бы ее хрупкость и уязвимость на бесконечность, она не стала бы менее привлекательна, он в том был уверен. Только вот у него не было силы изменить ее природу, стереть ее смертность, выключить этот чертов таймер над ее головой, не слышать каждый час и минуту его угрожающего тиканья.

Он взбежал по лестнице, перескакивая через ступеньку и вот уже круглая кнопка звонка утонула в таком же круглом углублении и где-то в глубине что-то динькнуло коротко. Вязкая томительная минута ожидания и дверь распахнулась сразу широко и все померкло с ней рядом.
Улыбка сама собой наползла на его лицо и он с трудом сдержал смех, потому что нельзя было сохранять хотя бы какое-то подобие серьезности глядя на нее в этом умильном ярко-розовом бархатном комбинезоне с длинными кроличьими ушами на капюшоне.
— Привет, зайка, — не удержался он от этой банальной шутки конечно же.
— Ну привет, входи, — она, как всегда нетерпеливо, затянула его в прихожую и тот час же повисла на нем, обвивая руками за шею.
Джон успел захлопнуть дверь, прежде чем обнял ее и оторвал от пола, слегка покружив, насколько позволяло довольно стесненное пространство — она была легкой, он ее часами наверное мог бы на руках таскать, не уставая.
— М-м-м… — она втянула воздух и промурлыкала негромко, — ты вкусно пахнешь. Я тебя съем!
— Ешь! — разрешил Джон, ставя ее обратно на пол и не разжимая кольцо рук. — Я даже сопротивляться не стану.
Она прижалась теснее, шею обожгло горячим дыханием и сразу ее зубы прикусили чувствительно, сжались, плеснуло короткой болью и продолжилось тягучим и влажным прикосновением языка, цепочка коротких поцелуев пробежалась от шеи к губам и вот уже они целовались, забывая обо всем на свете. Что-то надломилось между ними в этот момент и стало не по себе. Барьер, что она выставила еще в Белой гиене стал таким привычным, что страшно было его разрушать — вдруг вместе с ним рассыпется прахом все, что между ними сложилось за эти два месяца? Ну и что уж греха таить — было что-то острое и будоражащее чувства в желаниях посаженных на короткий поводок. Смотреть, но не трогать. Быть так близко к кромке бокала, улавливать запах, ощущать вкус на языке, помнить прекрасно, знать его пленительную сладость — и отстраняться, так и не сделав глоток. Они прекрасно помнили все, случившееся в ту ночь — и молчали. Им обоим нравилась эта игра.
За секунду до того как все станет уже неподвластно никакому контролю он прервал поцелуй. Она медленно открыла глаза — зрачки были огромными, а взгляд затуманенным. Влажные губы подрагивали, словно пытаясь найти утраченное ощущение, вернуть его и так легко было бы сейчас поцеловать ее снова, перевернув страницу, но Джон сдержался. Не он начал эту игру — не ему и заканчивать.
— Ты успел? — хлопнула ресницами и прогнала наваждение.
Миндальные лепестки, как вовремя они пришли на выручку! Спасли их. А значит можно продолжать — пока хватает выдержки.
— Конечно я успел, — подмигнул он ей.
— Я знала, — улыбнулась она довольно.
— Вот, держ… — начал было он, но сам себя оборвал, потому что ноздри отчетливо резанул запах — что-то не просто пригорало, оно уже отчетливо горело! Что-то такое витало в воздухе уже не первую минуту, просто он никак не мог сконцентрироваться, отвлекаясь на поцелуи с Дейнис. — У тебя кажется что-то горит…
Она тоже принюхалась и глаза ее расширились в ужасе.
— Пирог!!! — ахнула она и выскользнув из его рук помчалась по коридору в сторону кухни, только розовые кроличьи уши на капюшоне плеснули из-за поворота.
Джон тихо рассмеялся, прикрывая рукой лицо. У нее и правда любая выпечка получалась божественной — если удавалось вовремя вытащить ее из духовки. Многочисленные таймеры и будильники не спасали, она отмахивалась от них раздраженно, после вздыхала над очередными извлеченными из духовки углями. Вот и сейчас забыла.
С кухни раздавались возмущенные возгласы, стук и грохот, через запах гари пробилась нота прохладной свежести. Джон отправился к ней — помогать устранять последствия очередной маленькой катастрофы.
Окно было распахнуто настежь и вместе с потоками чистого холодного воздуха в комнату залетали иногда крупные снежинки. Крышка духовки была откинута и пыхала жаром и клубами темного дыма, словно драконья пасть. Обугленные останки того, что задумывалось как пирог, траурно дымились в круглой металлической форме, бывшей некогда белой, а сейчас покрытой грязно-черными разводами копоти.
Все эти детали взгляд ухватил и расставил по нужным местам, выкладывая картину в голове, чисто механически. Внимание же все его было сосредоточено на одном моменте, самом ярком кусочке этого пазла, который наконец-то сложился — круглая форма со сгоревшим пирогом, металлическая и докрасна раскаленная. Она держала ее голыми руками и раскаленный металл не причинял ей ни малейшего вреда.
Аметистовые глаза смотрели на него непонимающе пару секунд, после взгляд ее опустился на свои руки и на сожженный пирог и снова перешел на него. Губы тронула легкая виноватая улыбка.
— Кажется я немного… как это сейчас принято говорить? Спалилась…? — тихо проговорила она.
— Во всех смыслах, моя королева, — так же тихо ответил он.

+1

6

Глава 4. Дракон, саламандра и (не)хрустальная туфелька

Есть только одна вещь, в которую имеет смысл не верить: смерть.
Макс Фрай «Книга огненных страниц»

Реакция — отточенная до совершенства и за долгие века доведенная до степени уже откровенно нечеловеческой — она спасала его много раз за бесконечную жизнь. Спасла и сейчас — от летящей в голову увесистой и раскаленной формы со сгоревшим пирогом, что метнули в него совсем с не девичьей силой секунду спустя после виноватой улыбки и милого признания.
Джон лишь на миг отвел от нее глаза, уворачиваясь, а укутанная в розовый бархат фигурка уже была возле окна и совершенно определенно намеревалась на подоконник вскочить и дальше видимо прыгать со второго этажа.
— Дейнерис Таргариен, которую я знал, никогда ни от кого не бежала! — он прекрасно знал как такие вот брошенные в спину слова цепляют, сам не раз попадался.
Попалась и она. Развернулась медленно и их глаза встретились. Улыбалась и в расширенных зрачках черти отплясывали лихо и беззаботно. Смотрела выжидающе и будто бросая ему вызов, будто бы говоря — ну да, устроила маскарад и что с того? Попался? Ну так сам дурак! Кто ж виноват, что ты от хлопанья пушистых ресниц голову теряешь?
Впрочем времени на раздумья сейчас не было, а если и было, то Джон предпочел не думать. Быстро преодолел разделяющее их расстояние и надежно ее в руках зафиксировал, обняв крепко — на случай, если все же решит бежать.
— Ты сейчас серьезно собралась в окно прыгать? В таком вот виде, с этими ушами? — смех сам собой прорывался у него.
— Угу, — подтвердила она радостно.
— Там снег и холод собачий, — напомнил он ей.
— И не из такого выбиралась, — спокойно и даже как-то горделиво заметила она.
Безумие! Чистое безумие! Они не виделись чертову тысячу лет, он считал ее мертвой, терзаясь и мучаясь все это время, игнорировал все странности и упорно думал, что это ее перерождение и вот пожалуйста — сама Дейнерис Таргариен, вся перед ним. Его бессмертная любовь, его неизлечимая боль, незаживающая рана, грех, страх, порок, проклятие, благословение, вечный соблазн и вечный же укор — все сошлось в ней одной. И были ведь, были многие и многие детали и мелочи — не видел! Боялся? Не хотел? Не мог поверить? Какая уж теперь разница…
Руки сомкнулись крепко на талии и он поднял ее, оторвал от пола, усаживая на подоконник распахнутого окна так быстро, что она только вскрикнула негодующе и рефлекторно ухватилась за него.
— Джон! Что ты делаешь?! — взлетел ее голос к потолку.
— Фокус показывать собрался, — коротко ответил он ей, — буду дракона из кролика доставать, — и решительно потянул за молнию на комбинезоне, расстегивая его сразу до самой талии, сдергивая с ее плеч розовый бархат.
На ней осталась только смешная какая-то и короткая, даже живот толком не прикрывающая, майка с короткими рукавами и низким вырезом, облепившая ее как вторая кожа и там под этой тонкой простой тканью… Джон на мгновение замер и даже дышать перестал. Это было возмутительно, недопустимо, ужасающе неправильно и он не должен был такого себе позволять, однако увидеть своими глазами, отнять даже самый малый шанс на иллюзию — было жизненно важно. Важнее чем дыхание.
Его пальцы скользнули по тонкой белой ткани, подхватили край, осторожно потянули вверх. Выше и выше. Еще немного и… ему захотелось зажмуриться, отпрянуть, убрать руки и не трогать, не срывать последний покров с тайны, но он конечно же этого не сделал, а наоборот резко и не давая себе ни секунды на сомнения, поднял майку на ней до самых ключиц, обнажая ее грудь и широко раскрытыми глазами посмотрел туда, где под левым полушарием белела тонкая и ровная полоска старого-старого шрама. Страшнее чем взгляд в глаза.
Все плыло и перемешивалось, мелькали образы в памяти, восставало из глубин прошлое неумолимо, он видел все как тогда и на секунду померещилось ему даже, что среди беспечных танцующих снежинок за окном затесались крупные пепельные хлопья и под руками разлилось страшное и горячее, а застывшие глаза посмотрели не укоризненно, не разгневанное, а как-то светло и растерянно, неверяще. И сразу захотелось сползти на колени, ниц перед ней рухнуть и вымаливать бесконечно, целую вечность выпрашивать то, чего не достоин…
Удивительно, но она все это время сидела тихая и послушная, прикрыв глаза и даже не дыша. Но вот ожила, вдохнула неслышно, ресницы дрогнули, являя миру и ему аметистовый блеск.
— Убедился? — тихо прошелестел над ним уже не тот невинный лепечущий голосок, а голос так хорошо ему знакомый, с оттенком неуловимой и тонкой очень иронии, только одно в целом свете существо могло так говорить.
Посмотреть на нее — надо было. Только вот Джон не находил сил с ней глазами встретится, но какое это имело значение? Он минуту назад тут ей высказал про попытки сбежать и сам бежал — от ее глаз. Поэтому сам себя быстренько сломал об коленку и посмотрел. И кивнул слегка — убедился.
Рука взметнулась молниеносно и вспыхнула пощечина — звонкая, хлесткая, болезненная, обожгла жаром и раскатилась после саднящим послевкусием. Заслужил конечно — за дурацкую свою выходку.
Пощечина словно оживила их окончательно, сбила оцепенение, разрушила хрупкость этих мгновений. Оба они задышали полной грудью, глаза наконец встретились без вкрадчивости и настороженности и он не знал разумеется что там у нее внутри творилось, а вот сам Джон отчетливо среди многих спутанных своих чувств ухватил одно особенно яркое — все перекрывающий и абсолютно детский восторг. Она была здесь! Живая и настоящая! Не копия, не перерождение, как многие они, а единственный и неповторимый оригинал, как и раньше способный войти в пламя.
— Прости, я… — Джон неуверенно и осторожно потянул розовый бархат на ее плечи.
Она сбросила его руки с себя, отмахнулась от нелепой попытки соблюсти никому не нужные приличия и принести никому не нужные извинения. Чары рассыпались, и теперь они смотрели друг другу в глаза без всякой дымки иллюзии. А потом и вовсе что-то надломилось внутри и хлынуло в мир чистое пламя — прямо из сердца. Не сдерживаться — наконец-то можно, наконец-то можно целовать так, как хотелось целую вечность, и ничего не говорить можно, не думать ни о чем, а только ощущать как все больше и больше они обнажаются и становятся все ближе. Как воскрешается почти стертое ощущение из прошлого — скольжение языка по раскаленной гладкой коже, ощущение как она поддается, как тянется за ним, как требует не останавливаться и как сама целует горячо и так глубоко, словно хочет вползти в него через горло, влиться расплавленным серебром и в крови раствориться, а может напротив — выпить его самого досуха, поглотить целиком, чтобы уже точно никуда не делся больше.
— Мой, мой, мой… — шептала она одно только слово, зацеловывая и не отпуская.
Конечно ее — чей же еще? Всегда так было. С самого первого мгновения она забрала его сердце и душу и тело — всего его без остатка.
На пару мгновений они выпустили друг друга, чтобы осознать — на них совсем не осталось одежды, ничего — ни одного клочка, ни единой нитки. Дени в этот момент оказалась сидящей на подоконнике окна, которое так никто и не потрудился закрыть, а он на шаг от нее отступил. Теперь уж точно никто не спрячется и ничего не сможет скрыть — все как на ладони, все залито ярким светом. Давно так надо было поступить — еще тысячу лет назад. Она усмехнулась так, будто прочла в его голове эту мысль, но не сказала ничего, а только поманила его к себе коротко и раздвинула широко ноги, открываясь окончательно. Вся она была совершенством и там тоже, как всегда гладкая, горячая, нежно-розовая и желающая сейчас только одного — чтобы он сделал шаг и уничтожил расстояние их разделяющее. Джон сделал этот шаг и они оказались совсем близко, губы соприкоснулись с губами, а его член соприкоснулся с ней, с небольшим усилием проскальзывая в тугое лоно, все глубже и глубже, пока не вошел в нее до упора и пока она не выдохнула громко, прерывая поцелуй. Он прижался лбом к ее лбу и чуть качнул бедрами, сразу вызывая ее негромкий не стон даже, а скорее его эхо — томное и с оттенком болезненной сладости. Глаза ее раскрылись, но на него она не смотрела, устремив взгляд туда, вниз, на точку соединения их тел. Джон вслед за ней опустил взгляд, да так и не смог оторваться от созерцания того как медленно проскальзывает в нее, как растягивается упругая нежная плоть и как поблескивает жемчужная влага. Они совпадали идеально, как будто кто-то нарочно такими их создал, а в некоторых, совершенно определенных местах, постарался особенно, подгоняя все с ювелирной точностью, сотворив гармонию, граничащую с безумием.
Ладони ее скользнули по бокам, ниже к талии, проследовали дальше, легли на поясницу, там замерли, вздрогнули и подтолкнули… этот жест выбил последнюю шаткую опору для разума. Ритм их сердец ускорился вместе с ритмом его толчков в ее теле, пространство заполнили протяжные стоны, внезапные резкие вскрики, звуки поцелуев и звуки звонко-влажные, от сильных и плотных, все ускоряющихся соприкосновений их тел — снова, снова и снова… до бесконечности. По коже скатывались капли пота и капли воды — снежинки, что долетали время от времени в открытое окно, плавились от жара их тел, а повлажневшие пряди волос липли к плечам и шее. Она закрыла глаза, откинула назад голову и кусала губы, выгибаясь в его руках и едва ощутимо двигалась ему навстречу, сводя этим неуловимым движением с ума окончательно. Сколько так прошло времени никто бы не смог сказать, время не просто приостановило свой бег, оно будто совсем существовать перестало. Единственная мысль каким-то чудом уцелевшая в голове и не сгоревшая в потоке огня — стоило два месяца ходить, держась за ручки и дразнясь невинными поцелуями, чтобы после вот так невыносимо остро сорваться и сорвать целую гамму ощущений совершенно дикой силы.
Время ползло, летело, бежало — где-то там, обходя стороной тех, кого уже давно отвергло, а они все никак не могли оторваться друг от друга, не могли остановиться, сменяя только ритмы и позы — теперь он брал ее сзади, сильно и жестко, крепко удерживая за бедра. Когда-то давно, в прошлой жизни, она так не любила, а сейчас вот сама, можно сказать, что попросила, когда повернулась к нему спиной и изогнулась призывно и сладко, упруго толкнулась ему навстречу, а после запрокидывала голову, стонала, вскрикивала и плавилась вся и горела, а внутри была такая огненная и влажная, что ни малейшего сомнения не оставалось в том, что одно ее предпочтение точно претерпело кардинальное изменение за долгие века. Волосы тяжелыми серебристыми волнами рассыпались по спине и все время лезли ему в руки, чтобы не прихватить их нечаянно до боли, Джон собрал все эти непослушные локоны и перебросил через ее плечо, открывая полностью гибкую спину и поясницу, выпуская на свет огненную саламандру — цветную татуировку-ящерку, укутанную сполохами огня, глазки бусинки блестели глянцево как у живой, язычки пламени того и гляди начнут выплясывать, а сама ящерка оживет и побежит стремительно и ловко по изгибающемуся телу. Она поймала его руки, накрыла их своими, сжала и поддаваясь ее подсказке, следуя ее желанию, он гладил ее тело, ласкал грудь, слегка сжимая напряженные соски, а губы сами собой прижимались в ее шее, целовали, сползали к плечу, прикусывали легонько нежную кожу. Напиться ей, насладиться, так чтоб стало достаточно, было невозможно и хорошо, что невозможно. Вот бы провести так вечность и черт бы с ним со всем миром, он лишь декорация, а реально только многократно повторяемое слияние их тел, сплетение сущностей.
Она вывернулась из его рук, заменяя одно умопомрачение на другое, и Джон оказался сидящим на тонконогом стуле, откинувшись на гнутую спинку, а она на нем сверху в плавном и медленно испепеляющем ритме выстанывала громкое и неразборчивое, путалась пальцами в его волосах, прижималась губами к шее, целовала и кусала так сильно, будто хотела прокусить и крови напиться, после зализывала места укусов, разгоняя контрастными ощущениями еще большее пламя по венам и так хорошо и так сладко было держать ее, чуть подталкивая под округлую упругую попу, гладить, ласкать, ощущать под ладонями атласную гладкость кожи, стискивать талию крепко, ускоряя ее и снова замедлять, отпуская и только слегка придерживая за спину, а если чуть отстранить ее от себя, то так удобно было языком и губами ласкать ее грудь, которая всегда была невыносимо чувствительной и вечность ничего не изменила. В самом Джоне тоже ничего в этом отношении не поменялось. Как и прежде он не мог на нее насмотреться, не мог напиться запахами и звуками, не мог оторваться от бесконечного бега по кругу ощущений, падал и тонул, летел куда-то в непроходимые глубины самого сердца тьмы — с ней вместе. И это «вместе» было единственным, что имело значение.
Когда открыл глаза, то пересекся с ее совершенно одурманенным и измученным взглядом, а движения ее бедер стали замедленными и тяжелыми — остановится или нет? — мелькнула мимолетная мысль. Рвано и тяжело она вдохнула несколько раз и — не остановилась, обивала его руками за шею, прижалась теснее, целовала в губы отрывистыми легкими поцелуями и сразу поддалась, когда он вовлек ее в поцелуй более глубокий, только прошептала на самой грани слышимости:
— Джон, я хочу еще, — так невинно и так соблазнительно это прозвучало, что только за слова уже можно было продать душу.
И это совершенно точно была она — его Дени. Не копия, не оттиск с оригинала, не призрачная иллюзия, а настоящая Дейнерис Таргариен, наполненная кровью и жизнью, огнем и желанием, которой всегда будет мало — о чем бы ни шла речь. И она снова с ним. И он не видел ее целую тысячу лет. И всю эту бездну времени любил только ее одну.
Усилием воли Джон сбросил с себя волны эйфории, немного приходя в себя — ровно настолько, чтобы уложить ее на глянцевую поверхность стола. Почему-то им за все это время ни разу не пришло в голову добраться до постели, ну хотя бы попробовать, словно они осознанно выбрали все эти неудобства, что придавали дополнительные краски и обостряли все еще больше, хотя казалось бы куда еще-то больше? Но такой вопрос был уместен для обычных людей, а они обычными не были никогда.

Расфокусированный взгляд постепенно собирался и охватывал пространство, очерчивал контуры предметов, улавливал формы и цвет, впрочем цвет пока был всего один — белый. Потому что смотрел Джон в потолок, лежа на полу той самой кухни, на в беспорядке разбросанной одежде. С потолка матовый круглый плафон изливал чуть розоватый свет. В окно по-прежнему залетали иногда снежинки и наверное они должны были бы жутко замерзнуть, но холод даже не чувствовался толком, так, приятная прохладная свежесть, как от мятного масла. Судя по тому, что лежащая с ним рядом Дени так же спокойно смотрела в потолок, ей холод тоже не причинял никакого дискомфорта. Ее рука была в его и он поглаживал ее, играя с невесомой тонкой кистью, перебирая пальцы — самая обычная девичья рука на первый взгляд и она же чудо не имеющее цены. Джон отчего-то вспомнил тот нечаянно подслушанный два месяца назад разговор в «гиене» про утраченную технику игры, которую использует одна очень талантливая девочка, если верить слухам. Девочка и правда использовала этот давно позабытый штрих — она его появление на свет наверное помнит, может даже непосредственно у самого творца училась, если конечно сама и не была этим творцом.
Она отняла у него руку, чуть приподнялась, опираясь на локоть. Прикурила две сигареты сразу, одну протянула ему. Он сам так постоянно делал, давняя привычка, которую он и сам не помнил где приобрел, а вот Дени так впервые сделала.
— У тебя научилась, — ответила она на его смеющийся взгляд. — Давно ты на эту дрянь подсел? — спросила она, улегшись обратно и снова уставившись в потолок.
— Да почти с самого начала, никто ж не знал, что просто новое ощущение обернется привычкой от которой не отвязаться.
— А трубка у тебя была? — он не видел ее лица, но голос звучал заинтересованно.
— И не одна! Ужасно надоедает на самом деле весь этот процесс и утомляет. Повыбрасывал все их без сожаления, когда люди додумались до сигарет.
— А я долго была равнодушна, пока не появились дамские мундштуки, ты точно должен их помнить, резные и длинные, очень изящно смотрелись. Мне понравилось и я тоже такой захотела. Мне вообще в том времени многое нравилось. Там были красивые платья с настоящим кружевом, чулки и корсеты, бархат и ручная вышивка. И маленькие очаровательные шляпки.
— Жуткие и бледные пудреные лица, кровавые рты и черные тени вокруг глаз прилагались, — исток его нелюбви к косметике на женских лицах определенно стоило поискать в том времени.
— Это да, — весело согласилась она, — на лицах тогда была полнейшая драма. А еще было модно обрезать волосы выше плеч и завивать их волной. Никогда так не делала. И не красилась сильно, помаду разве что использовала, она тогда была в таких милых маленьких картонных коробочках и кисточка прилагалась обязательно. Боги! Как она растекалась и размазывалась! Тогда и была придумана хитрость припудривать губы перед тем как красить… сущий кошмар.
— А еще в то время все дамы носили тонкие чулки со швом сзади. Мне они ужасно нравились, было в этих швах что-то гипнотическое, они заставляли понимать взгляд все выше и выше. Сейчас таких не носят почему-то… жаль.
— Я тоже такие носила, — улыбнулась она, — и тоже по ним соскучилась. Лет через десять, думаю, они вернутся. Мода циклична ведь.
— Совсем ничего осталось подождать, — у шутки был горький вкус. Джон снова поймал ее руку — правую, ту что с драконами на запястье. — И как я не понял? Перед глазами все ведь было…
— А у тебя была нужда в понимании? Мне кажется, что нет, — она всегда такой была, проявляя милосердие к кому угодно, кроме тех кто был ей небезразличен. — Нам обоим эта игра нравилась, не так ли? Нам с тобой хорошо вместе.
— Всегда было, — он оставил легкий поцелуй на ее запястье.
— Это все она — кровь, — сказала она таким тоном, словно открывала ему страшный секрет.
— Кровь?
— Ну конечно, — она перевернулась на бок и облокотившись на руку, наконец на него посмотрела. — Джон ты всегда был умным — умнее многих, никогда не поверю, что не сложил два и два за все эти годы. — Она чуть помолчала и со вздохом продолжила: — Значит не сложил, а скорее просто не думал о таких вещах. Ну хоть историю семьи-то, надеюсь, изучил подробно?
— Разумеется, — подтвердил Джон. Ему отчаянно нужна была хоть какая-то опора, что-то базовое и имеющее к нему непосредственное отношение, на чем можно раз за разом выстраивать свою жизнь, именно в истории семьи, своей настоящей семьи, он и отыскал необходимые силы, именно длинная череда королей-драконов и всех прочих пламенных родичей, сформировала в нем нечто такое, что помогло переосмыслить самого себя и пройти через вечность.
— Ну так складывай! Веками Таргариены делали — что? Женились на сестрах! А если заглянуть чуть глубже?
— Сохранение крови для контроля над драконами, это понятно. И после танца тоже понятно — надеялись вернуть драконов, попытки были постоянно, одна закончилась Летним замком. Пока не вижу связи.
— Смотри глубже, — посоветовала она. — Игнорируя власть, драконов и свадебные обряды.
— Влюбленность, — Джон тоже перекатился на бок, копируя ее позу, разговор захватил целиком, — слишком много влюбленностей внутри одной семьи.
— Ну вот ты и нашел, — обрадованно заключила она, — осталось сложить одно с другим.
— Намекаешь, что мы что-то вроде отдельного вида? — в голосе его звучало неприкрытое сомнение.
— Что-то вроде, только это завязано не на человеческой генетике, а на неком магическом аспекте — том самом, что позволял нам контролировать драконов. Что-то вроде магической аномалии, которую научились использовать и эта аномалия сама себе обеспечивала сохранность, подгоняя желания носителя под свои потребности, поэтому на сестрах не просто женились, а женились по любви. Не всегда конечно, но часто. У нас с тобой не было шансов.
— Надо было сразу звать тебя замуж, — с очень большим запозданием, в целую тысячу лет, признался Джон. — И ведь была мысль…
— Сначала под венец, а потом на войну с мертвыми? — со смешком уточнила она. — Это могло сработать, но все равно закончилось бы плохо — на момент нашей встречи ты уже был таким как сейчас.
— Удивительно, что никто не знал о таком… эффекте этих возвращений.
— Так неоткуда было узнать, — она протянула руку и погладила его по щеке, хотелось, чтобы она не разрывала прикосновения, но она все же его разорвала, — Джон, милый, до тебя такого не было! Ты конечно же не озаботился выяснением подробностей, видимо ждал пока я приду и все расскажу, ну так слушай. Владыка Света вернул очень многих — до нас и после тоже, но вот от крови дракона были только мы. Твоя жрица сама не знала что именно она делает, так же как не знала Кинвара — так звали мою. Сочетание именно нашей крови с магией Рглора и дало такой эффект, понимаешь?
— Понимаю, что ты всегда знала обо мне — и появилась только сейчас. Почему?
Она отвела глаза.
— Дени! Посмотри на меня и скажи — почему только сейчас?
Она медленно повернула голову и бросила на него короткий острый взгляд.
— Мне не сбежать от этого разговора, а история длинная, — проговорила она, будто обращаясь к себе самой. — Ты варишь кофе! — объявила она громко и решительно, поднимаясь.
Джон встал следом за ней. Пожалуй и правда надо сварить кофе, надеть что-то на себя, для разнообразия. Окно закрыть тоже не помешает.
Раскиданная одежда была собрана. Окно закрыто. Джон натянул джинсы и махнув рукой на все остальное, взялся за кофемолку.
Кофейная пенка медленно собиралась на поверхности и уже начала подниматься густой упругой шапкой, когда Дени вернулась, на этот раз одетая в длинный черный шелковый халат с широкими рукавами — хорошо хоть не в розовом с ушами, как-то не вязалось уже одно с другим и сама она наверное это тоже понимала. Подошла сзади, обняла, обхватила крепко, прижалась и по спине пробежалась легкая щекотка ее дыхания, прижалась губами между лопаток, повела цепочку поцелуев по позвоночнику вниз.
— Если не прекратишь, у меня сбежит кофе, — предупредил он ее.
Послушалась, оставив все-таки еще один поцелуй — горячий и влажный.
— Крылья взамен утраченных? — тихо спросила она, отстраняясь немного.
Вопросы про эту татуировку ему задавали постоянно и каждый новый вопрос звучал глупее предыдущих и только она спросила правильно. Рисунок создавал иллюзию раскрывающихся драконьих крыльев, на это было убито адское количество времени и конечно оно того стоило — иллюзия, вбитая в тело всего лишь краской и силой человеческого умения делать красивое. Это даже и не крылья были как таковые, а лишь основание их, но за счет объемности рисунка казалось, что у него и правда крылья, которые раскрываются во всю ширь и мощь за пределами тела.
— Что-то вроде того, — он грустно улыбнулся. Забыть Рейгаля было нереально, он до сих пор его иногда во снах видел.
— А это? — ее пальцы легко пробежались по руке и погладили отпечаток волчьей лапы на предплечье.
— Ну сама-то ты как думаешь? След Призрака…
Еще один вопрос и ответ, который могла понять только она.
— А здесь? — теперь она погладила его по левому плечу, по ярким акварельным переходам цвета. — Это же фрагмент картины…?
— Да, — перебил он ее, не желая сейчас про это говорить. Когда-нибудь он ей расскажет, но не сейчас. — И я не могу сейчас ни о чем кроме нас думать, поэтому давай оставим эту историю на потом, хорошо?
— Конечно, — легко согласилась она. — Каждый имеет право на свои тайны.
— Для тебя это не тайна, — он погасил огонь под большой медной джезвой, обернулся и наконец посмотрел ей в глаза, — просто не место и не время.

Густое кофейное зелье медленно льется в чашки, расплескивая в воздухе аромат чувственной горечи. Черная сигарета в белой руке, зажатая между тонкими пальцами, источает сдержанный и строгий аромат ванили. С негромким металлическим лязгом откидывается крышка зажигалки и Джон подносит ей огонек — она вдыхает пламя через сигарету и выпускает облако дыма, а аромат ванили усиливается.
— Что ты так смотришь на меня? — припухшие, истерзанные поцелуями губы чуть дергают уголком в намеке на улыбку.
— Странно видеть тебя такую. Непривычно. Весь этот мир и вдруг в нем — ты.
— Ты на меня такую уже два месяца смотришь, — допускает она сдержанный ироничный смешок. — И все никак не привыкнешь?
— Это была не ты… я так думал.
— Да, я понимаю. Сама привыкла не сразу, — призналась она. — Первое время все ловила себя на том, что ищу глазами рукоять меча у тебе на поясе…
— Как ты со мной рядом вообще можешь находиться? Прикасаться? Глаза закрывать? Тебе спокойно или…?
— Я не знаю, — пожала она плечами. — Ты притягиваешь меня, как десерт от которого невозможно отказаться, потому что он для меня персонально был приготовлен, с учетом всех моих предпочтений, слабостей, капризов, давних привычек и внезапных пожеланий. Мне хорошо с тобой. Мне приятно когда ты дотрагиваешься до меня, когда целуешь; мне нравится тебя чувствовать — во всех смыслах. Это не прощение, это что-то другое. Я вообще не уверена, что мы можем измерять все привычными человеческими категориями. Что они подходят нам. Наверное это время. А что ты?
— А что я? Я сейчас на небесах, связно мыслить не проси даже. Все затапливает осознание тебя — здесь.
— Откуда тогда столько боли?
— Потому что все было неправильно.
— Оно того совсем не стоило, да? — как всегда она догадалась обо всем, извлекла истину из пауз между словами.
— Да. И они тоже того не стоили. Они вообще ничего не стоили, — жестко прозвучало.
— Что с ними всеми стало в конце пути?
— Ты правда хочешь знать?
— Да, мне любопытно. Я никогда не интересовалась, но сейчас поняла, что хочу услышать — от тебя.
— Северу, после признания его независимым королевством, пришлось очень непросто, кто-то другой возможно справился бы, но… Санса переоценила себя, в итоге потеряла контроль над Севером полностью, попыталась сбежать в Браавос — Браавос ее не принял. Рассказывали, что ей даже с корабля сойти не позволили. Все повторилось в Пентосе, Мире и Тироше… надо говорить чем все завершилось? — не смог Джон сдержать усмешку — ни сейчас, ни когда только услышал эти новости. Некоторые люди не созданы для трона и взбираясь на оный подписывают себе смертный приговор.
— У акул была на обед редкая северная дичь? — аметистовые глаза ее прищурились внимательно. Она специально это сейчас произнесла — так. Этот нарочитый цинизм, пренебрежительный тон, кривая усмешка — это все провокация. Ей интересно, что же изменилось за прошедшие века в его сознании? Она пока еще не понимает — изменилось все тогда, когда ее тело повисло у него на руках безжизненно.
— Скорее речная форель, — отозвался он ей в тон и закусил губу, чтобы не рассмеяться.
Несколько секунд она соображала, недоумевающе хмуря брови. Поняла и рассыпался по комнате звонкий смех.
— А что случилось с Браном? — отсмеявшись спросила она, став сразу серьезна.
— С ним было странно… — Джон тоже стал серьезен. — Есть две версии. Первая банальна и скучна — слабый болезненный юноша не выдержал тягот власти, здоровье подкосилось окончательно, когда Вестерос стал распадаться на части. В одно скорбное утро он не смог подняться с постели, а после и вовсе уснул и не проснулся. Всем ужасно понравилась такая версия и ее радостно провозгласили официальной, правда очень быстро передумали и появилась еще одна версия, та, о которой шептались украдкой поначалу, а спустя немного времени заговорили в полный голос — короля отравил кто-то из ближайшего окружения. Медленный яд, что подтачивал и так не сильно крепкое тело. Эту версию тоже многие трепетно полюбили — она давала неплохой простор для дальнейших интриг и предательств. Именно так и свалили окончательно королевского десницу — прямо на плаху.
Она слушала чуть приоткрыв рот, с явным неподдельным интересом, глаза как у слушающего сказку ребенка горели. Джон забрал из ее руки давно потухшую сигарету, а в приоткрытый рот втолкнул круглую шоколадную конфету.
— Джон! — возмущенно пискнула она, не очень внятно правда.
— Прости, не сдержался, — тут же раскаялся он, — у тебя вид такой был, — он изобразил ее зачарованное сомнамбулическое выражение лица.
— А что думаешь ты? — ее язык прошелся по губам облизывая шоколад. — Потому что ты не веришь ведь ни в болезнь, ни в отравление.
— Я думаю, что он заигрался. Залез в такие области магии, куда людям, любым людям, нет пути, а он погрузился в них настолько глубоко, что его просто не выпустили. Сам привел себя к смерти — в понимании людей конечно же, сам Бран мыслил другими категориями — наверное как мы с тобой сейчас. Только мы чувствуем, а он…
— Тебе его жаль?
— Брана? Мальчика, которого я знал и любил, которого учил стрелять из лука и называл братом? Всегда было жаль и я всегда ненавидел то, что вернулось.
— Вместо него?
— В том-то и дело, что нет. Это всегда был он, понимаешь?
— Я понимаю, Джон, — она протянула руку и убрала с его глаз завиток волос. — Я часто о нем думала, он мне кого-то напоминал и мысль эта не давала покоя, пока я не поняла кого — другого мальчика, что остался один на один с миром и не выдержал свалившихся на него испытаний.
— Визерис? — догадался он.
— Визерис, — подтвердила она его догадку.
Обволакивающая тишина повисла между ними, только не было в той тишине никакой тяжести, а была она совершенно ненавязчива и ничем не тяготила. Хорошо когда есть о чем поговорить и совсем уж прекрасно когда есть о чем помолчать.
— Про Арью не расскажешь? — она нарушила эту тишину первой.
— Я ничего не знаю про нее, — он и правда не знал.
— Неужели неинтересно было? — глаза ее сощурились внимательно.
— После всего? Нет.
— Она же ничего не сделала тебе, да и мне тоже.
— Сделать что-то тебе у нее просто возможности и необходимости не было, а мне… она и правда ничего не сделала, если ты понимаешь о чем я.
— Я догадываюсь, — что-то в ее голосе было… опасное немного и настороженное. — Я знаю что с ней стало, я видела ее. Тебе интересно?
Джон пожал плечами и неопределенно встряхнул головой. Не знал он интересно ему или нет. Скорее было интересно откуда Дени знает о судьбе Арьи, нежели сама Арья.
— Расскажешь — послушаю, — голос был ровным и спокойным и сам он тоже был спокоен. Почти безразличен.
— Я встретила ее в Кварте, спустя немалое количество лет после событий в Вестеросе, — какую изящную и обтекаемую формулировку она выбрала!
— В Кварте?! — место его удивило, хоть он и помнил, что она уплыла на Запад, а по сути — в Асшай и дальше по кругу. Однако Кварт не казался ему тем местом, которое могла бы для себя выбрать Арья, как минимум потому, что его могла выбрать Дейнерис.
— Именно в Кварте. Я часто выходила на прогулки, разумеется не одна, а в сопровождении свиты из льстецов, ухажеров, скучающих бездельников, пары неглупых людей и личной охраны. В одну из таких прогулок я и встретила Арью Старк. Наполовину поседевшие спутанные космы, высохшее лицо, шрамы на руках и щеках, истрепанные лохмотья одежды… слепая нищенка у дверей одного из храмов в поисках подаяния. Но я узнала ее. Это несомненно была она — я проверила. Сказала громко — Винтерфелл! О, как она сразу дернулась! Как встрепенулась вся, выискивая на слух источник этого знакомого сочетания звуков. Я ушла тогда, но я помнила, что она когда-то спасла нас всех и я проявила милосердие.
— Милосердие? — по спине пополз холодок. Не потому что его пугала судьба Арьи, а потому что он сейчас наиболее остро осознал кто перед ним, картинка сложилась окончательно.
— Заплатила наемному убийце, — она смотрела ему в глаза не отрываясь и словно бросала вызов, а из аметистовой глубины выходила на свет та самая Дейнерис, что могла хладнокровно обрушить небо на головы тех, кто посмел пойти против ее воли. Дейнерис, что была способна на решения и поступки — страшные и необходимые.
— Я решила, что для нее этот исход будет наилучшим. Я хорошо заплатила — все сделали быстро. Тело предали огню, прах я сама развеяла над морем. Это было неправильно? Ты разочарован мной? Осуждаешь может быть?
— Ты все сделала правильно, — у него не было эмоций по поводу Арьи, он ее давно уже похоронил и оплакал, а еще раньше пережил сильнейшее разочарование — вот кто умел парой спокойных фраз растоптать душу, сделав это так, что понимание и боль приходили спустя время. Как яд, действующий не сразу, а спустя определенное количество часов или дней. Маленькая сестрица с большими глазами и темным сердцем. Ядовитая гадина, жалящая всех, кто не соответствовал ее представлениям о мире — Джону тоже достался ее ядовитый укус.
Вспыхнул огонек и между ними повисло густое облако табачного дыма, Джон словно бы спрятаться за ним попытался, сразу же себя одернув — он никогда не будет от нее прятаться.
— Кажется пришло время мне послушать твою историю с самого начала.
Она покрутила в руках чашку из-под кофе, рассматривая там что-то, будто на кофейной гуще погадать решила, насмотревшись, подняла на него взгляд.
— Сваришь еще? А я расскажу, постараюсь покороче, иначе мы тут просидим несколько дней безвылазно.
— Конечно, — он поднялся, собираясь идти снова к плите, но она его остановила легким прикосновением и посмотрела снизу вверх. Глубокий у нее взгляд, в нем на самом дне пылает пламя преисподней, способное и сейчас устроить пепелище на месте уютного и безопасного пряничного мир. Но миру повезло на этот раз — ей нравились пряничные домики.
Джон погладил ее осторожно по щеке, очерчивая контур лица, провел невесомо подушечками пальцев по губам, а она потянулась за ним, прижимаясь щекой к его ладони, прикрывая глаза, истаивая от прикосновения, поцеловала в запястье, после потянулась к нему ближе и запечатлела поцелуй четко над линией пояса джинсов, мягкие губы прижались нежно и горячо и язык скользнул, лаская выступающую косую мышцу живота и впадинку под ней. Джон безотчетно к ней начал склоняться, уже ощущая под скользким прохладным шелком горячую живую кожу, мысленно уже захватывая ее губы в долгий поцелуй, но она отпрянула резко, вжимаясь в спинку стула.
— Иди кофе вари! — попыталась она скомандовать, вышло плохо. Голос у нее подрагивал и сбивался в легкую хрипотцу.
— Иду, — послушно ответил он, склоняясь и целуя ее в щеку, — а ты давай начинай рассказывать.
В ее руке снова задымилась сигарета и голос полился негромко и ровно, рассказывая историю, которая наверное впервые звучала в полном объеме.
— Первые двадцать лет или около того я провела в Волантисе, в храме Рглора в состоянии близком к спячке. Ничего не хотелось, ничего не имело значения — кроме той темноты, что сразу после. Я будто родилась заново и весь мир был мне хоть и вполне знаком, но совершенно мною неизведан, ты наверняка понимаешь о чем я и тут мы с тобой не одиноки, это каждому кого Владыка возвращал когда-либо известно. Наверное я бы могла преисполниться желанием мести, могла бы собрать снова армию, могла бы и сама пройтись огнем по всем кто был хоть как-то причастен, но это все было так незначительно на фоне смерти и жизни. Я была слишком увлечена изучением хорошо знакомого мира и себя самой. Ты бы тоже был, если бы тебя не отвлекли сразу после возвращения и не затуманили голову всяким бредом. Меня никто не отвлекал. Каждый вкус, запах, каждое тактильное ощущение было откровением, все было непривычно ярким, я видела мир в деталях и вместе с тем во всей его всеобъемлющей гармонии, неким единым организмом, слышала его дыхание. Я в тот период могла стоять и несколько часов рассматривать цветок, могла всю ночь смотреть неотрывно на звезды или закрыв глаза слушать пение цикады, я могла куда-то идти и замереть, зачарованная игрой тени и света или тем как в полоске солнечного света танцуют пылинки… и Дрогон конечно, мое прекрасное дитя, я не могла насмотреться на него, часами лежала на его спине и тонула в невероятных ощущениях его присутствия в мире и конечно мы с ним летали подолгу. Это было время покоя, пока Кинвара не обратила мое внимание на прожитые годы и не подвела к зеркалу. Я словно проснулась и мы вместе начали искать ответ, вместе улетели в Асшай — там и выяснили все, доискались до драконьей крови. Еще десять лет. Я простилась с дорогой моей Кинварой, которая пожелала остаться в Асшае, и отправилась в Кварт. Они были напуганы, но после обрадовались даже, мы заключили весьма выгодную для обеих сторон сделку — они принимали нас с Дрогоном, предоставляя мне спокойную безопасную жизнь, я же в случае нападения должна была их защитить. Времена были неспокойные и они рады были привлечь единственного в мире дракона с всадницей на свою сторону. Тогда я и встретила Арью.
Она прервалась, замолчав на долгую минуту, прикрыла глаза, будто готовилась перешагнуть некую границу, переходя к чему-то очень для нее важному.
— Я покинула Кварт спустя еще пару десятков лет и отправилась в И Ти. Заглянуть в гости к ним я решила более чем удачно — у них там в самом разгаре была война, сцепились в схватке за трон наследник и наследница, естественно это развязало руки всем смутьянам и империю разрывало на куски, я могла бы поклясться, что слышала как трещит сама ткань мира, та ее часть из которой была скроена и сшита золотая империя.
— И ты конечно же вмешалась, — Джон не спрашивал, он утверждал, потому что это было ясно как день — она не могла пройти мимо.
— Ну естественно я не осталась в стороне и приняла участие. Я помогла ей, этой совсем еще юной девушке, посадила ее на трон и выложила перед троном оплавленные черепа ее врагов. Она сидела на троне и правила много лет. Я все это время стояла рядом с троном. Ближайшая подруга и советница императрицы. И командующая армией конечно же. Сколько раз я вела их в бой? Сколько крови и пепла на моих руках? Я не вела счета, когда бросала к ее ногам очередную связку непокорных голов. Она вставала со своего высокого трона и встречала меня, обнимала и в ее глазах стояли слезы. Она думала я для нее это делаю, а я не переубеждала.
Ошеломляющая правда и жестокая, если задуматься о причинах.
— Вы с ней… вы ведь любили друг друга? — вопрос сам собой напрашивался, вытекал из томной глубины ее взгляда.
— Она любила меня, — резко и безжалостно отрезала Дейнерис. — Я просто делила с ней ложе. Она была красива… и у нее было доброе нежное сердце, я никому не позволила его разбить, оставила эту привилегию себе и не воспользовалась. Держала ее за руку, когда она умирала, будучи уверена, что не только прожила великую жизнь, но и была возлюбленной бессмертной богини… Я посадила на трон ее дочь и советовала уже ей и ей приносила победы, сражаясь по-прежнему только ради себя.
Исповедь. Без прикрас, без попыток смягчить и сгладить. Вычурная и резкая правда, острые углы, ломаные края. Чтобы так говорить о себе надо прожить очень и очень долго, люди так не могут.
— Ты не думай, что я только воевала бесконечно, — вдруг улыбнулась она светло и сразу стало ясно, что эта часть воспоминаний доставляет ей радость. — Я по сути правила всем, так что наелась и власти и битв до тошноты! От такого может устать и бессмертный. А еще я писала законы, переписывая правила старого мира и устанавливая свои новые и да — никому не оставляя выбора. Я сделала там то, чего не смогла в Вестеросе — построила новый мир, заложила основы будущего, которое никто кроме меня не мог представить. И сейчас я понимаю, что многие, мною написанные, законы легли в основу мира нынешнего, потому что именно у И Ти их позаимствовали другие, адаптировав под себя. Вестерос многое потерял, когда оттолкнул меня и уплатил ужасную цену за косность своего мышления и когда все рушилось и летело в пропасть, когда Вестерос корчился в агонии, разлагаясь заживо и никак не мог подохнуть, золотая империя процветала, потому что у них была я. Я пришла когда все у них там на волоске висело, все расклеивалось, страна была истерзана междоусобными войнами, все было зыбко и ненадежно, когда я уходила — за моей спиной оставалась сильная империя. Единая. По сей день такой остается, они хорошо выучили мои уроки. Пожалуй самое выдающееся мое творение, не считая возрожденных драконов.
Джона почему-то совсем не удивляло услышанное, это было похоже на нее, это была она, это было для нее естественно и закономерно. Это была его Дени.
— Дени, а что стало с Дрогоном? — он поставил на стол две чашки с дымящимся кофе и сел напротив, глядя в затуманенные воспоминаниями глаза и протянув руку, смахнул слезинку с ее ресниц.
— Мы с ним покинули И Ти, когда совсем устали от бремени власти, — в ее голосе все еще слышались триумфальные ноты, она еще переживала все, что с ней было в И Ти. — Мы путешествовали — Соториос, Ультос, самые отдаленные и неизведанные уголки мира, мы побывали везде, видели много ужасов и много чудес. Когда он стал слабеть, я очнулась и подсчитала — триста семьдесят четыре года прошло с тех пор как в Дотракийском море треснуло в погребальном костре черно-красное яйцо и на свет вышел крохотный дракончик, размером с тощую кошку. Видел бы ты, Джон, каким огромным он вымахал! — ее глаза сияли счастьем и из них текли слезы, которые Джон уже не трогал, а просто держал ее за руки и слушал, слушал, слушал… каждое слово этой уникальной истории было драгоценностью.
— Край Теней. Страшное место, когда остаешься там совсем одна. Там и встретил свой закат последний из драконов, мое прекрасное пламенное дитя. Он оставил меня, замер и сделался неподвижен, заснул, а я сидела с ним рядом и не видела ничего, я будто ослепла от слез, все затмил холод его тела. Пламя, что неугасимо горело в нем так долго, слабело и угасало, пока не исчезло совсем. Время в Краю Теней отсутствует, там нет подвижности, нет жизни, там живет лишь мрак и только он вечен и способен сожрать каждого, кто ступил на эти гиблые земли… Время Дрогона вышло, но я была жива. Надо было выбираться, только вот крыльев больше не было, — она коротко засмеялась сквозь слезы, — были ноги и хвала всем богам, крепкие сапоги на ногах. Сколько я там блуждала среди мрака и безвременья, сколько насмотрелась и набегалась, сколько всего пережила… будь я обычным человеком, сгинула бы бесследно. Я выбралась. Ты знаешь ведь, что нам не нужно уже есть и пить как обычным людям? Голод и жажда у нас в голове по большей части, такие места как Край Теней способствуют пониманию и быстро ломают смертные привычки.
— Знаю конечно, — Джон прикрыл глаза, вытаскивая из памяти воспоминание и сразу ощутил песок на коже и в волосах, порывы горячего безжалостного ветра и палящее солнце, продирающий до костей холод и непроглядную тьму. — Угораздило как-то оказаться посреди пустыни, за спиной гора трупов, в руках мешок золота, в костре догорающая карта и ни малейшего представления куда идти. Не спрашивай только как я в это влип!
— А зачем мне спрашивать? — вскинула она недоуменно брови. — Будто я не знаю о твоей способности выискивать приключения на собственную задницу. Сама такая же. Я вообще сильно подозреваю, что у нас это семейное. И как тебе в песках блуждалось?
— Весело, — он там и правда уже смеялся в голос, запрокидывая голову и глядя в бездонное небо на котором не было ни облачка. — За глоток воды я бы отдал все то золото, не раздумывая, только вот некому было отдавать. Это был кошмар… мерещились колодцы и родники, слышался плеск воды…
— И треск костра, — рассеянно проговорила она.
— Треск костра?
— Ну да. У тебя не было? А я слышала все время, знаешь, как потрескивают сухие ветки в огне? Меня этот звук там преследовал постоянно и даже отблески пламени чудились за поворотом, бежишь, поворачиваешь, а там ничего — тихо, пусто и темно. Наверное это из-за постоянного мрака… долго ты в своей пустыне пробыл?
— Около месяца выбирался… а сколько ты?
— А я даже сказать не могу, там же ни дня, ни ночи, всегда все одинаковое.
— Но ты все же выбралась и куда пришла? В Асшай, полагаю.
— Да, именно туда, — подтвердила она догадку. — Успела даже застать последние дни жизни моей Кинвары. Жрецы Рглора живут много дольше обычных людей, но и они смертны. А после снова был Кварт.
— Этот город для тебя какой-то знаковый, — заметил Джон, делая глоток кофе, — преследует тебя в переломных моментах или рядом с ними.
— Да не было никаких знаков и никакой мистической связи тоже, — отмахнулась она. — Все намного проще и прозаичнее — куда монет хватило, туда и добралась.
Джону это было знакомо, сколько раз он сам вот так, отдаваясь в руки судьбе, ехал куда получалось, а уж там, на месте, начинал думать, что дальше делать со своей жизнью.
— До того момента судьба приводила меня в Кварт дважды. Первый раз я была измученной переходом через Красную пустошь девчонкой, на руках у меня были крошки-драконы, а за спиной едва живые люди моего крохотного кхаласара, на меня смотрели как на диковинку, как на забаву и средство для достижения личных целей. Второй раз они уже принимали королеву, всадницу грозного дракона и смотрели со страхом и трепетом, склонялись, хоть я и не требовала от них этого. В третий раз никто не заметил сошедшую с корабля девушку в темном плаще. Разве что иногда меня сторонились из-за одежды, принимая за асшайскую колдунью. Передо мной был весь мир, неограниченное количество времени и пара медяков в кармане. Чем могла заработать на жизнь красивая девушка, которая могла воевать, править, творить чудеса и ничего не умела делать руками? — голос ее сделался веселым и задорным даже.
Джон аж поперхнулся и распахнул глаза изумленно. Нет! Она его разыгрывает! Кто угодно, но только не она! Никогда Дейнерис Таргариен, от крови богов и драконов… додумать ему не дали.
— Ну и лицо у тебя! — ей было смешно. — Ты о чем подумать успел? Немедленно придумывай все в обратную и угадывай заново. Впрочем не угадывай, а то у тебя одна мысль хуже другой. Я прибилась к группе бродячих актеров, танцевала с огнем в руках, танцевала на раскаленных углях, жонглировала горящими шарами. Развлекала. Показывала чудеса. Фокусничала, а по сути — жульничала, используя уникальный дар на потеху толпе. Люди хлопали мне и кричали восторженно, кидали монеты, угощали вином, дарили дешевые безделушки. Им нравились мои огненные танцы и нравилась я. Одна из актрис научила меня смешивать особым способом тирошийские краски и волосы у меня были большую часть времени красивого сиреневого цвета, а еще я носила пояса из звенящих монет и много тонких браслетов на запястьях и лодыжках, одевалась в цветное и легкое… кто бы смог узнать в уличной танцовщице матерь драконов? Да и узнавать давно уже было некому. А потом я встретила его.
Она помолчала немного, прежде чем продолжить свой рассказ, а Джон понял, что сейчас услышит самое важное в ее истории, нечто, что и сейчас оказывает влияние на ее жизнь.
— Ты ведь тоже их встречал — повторы, перерождения, копии. Я никогда к ним не подходила, мне казалось это неправильным, но этот случай был особым, ведь это был мой брат… — она снова замолчала и после длительной паузы тихо уточнила, — Рейгар.
— Рейгар?! Как ты его…? — вымолвил пораженный Джон. — Ты же никогда его не видела…
— В жизни не видела, — подтвердила она, — видела в доме колдунов, все в том же Кварте кстати, много лет назад, в видении. Я сразу поняла кто передо мной, а он… он любил меня, любил всем сердцем и больше всего на свете. Я рассказала ему правду о себе — единственный раз за все время — и он не счел меня безумицей или лгуньей, он поверил мне. И кажется влюбился еще сильнее. Три безмятежно счастливых года и он сгорел от лихорадки за неделю. Умер у меня на руках. Ему было двадцать четыре — как и во время битвы на Трезубце. Я ему обещала, что не стану камнем, не разучусь чувствовать и не брошу играть. Это он положил мои руки на струны арфы…
— Подожди! — перебил ее Джон. — Ты говорила, что играть тебя учил брат и получается, что…
— Я говорила правду, просто не уточняла детали, — легко призналась она.
— Каким он был?
— Очень легким, будто не жил, а играл, словно знал как мало ему отпущено и не тратил времени на сиюминутное. Он был удивительным, очень открытым и чутким, веселым и смелым. Он вдохнул в меня жизнь, напомнил мне о вещах самых простых и важных, а после ушел, оставил меня одну, — она говорила ровно и казалась безразличной к своему рассказу, на самом деле причиной ее отрешенности было слишком глубокое погружение в прошлое. — Он влюбился в меня сразу, как только увидел, — вдруг сказала она таким тоном, что сделалось не по себе по необъяснимой причине, что-то пугающее пряталось между простыми и ясными словами, — он всегда влюбляется в меня в первые же мгновения.
Показалось, что в грудь ударило тяжелым молотом и выбило весь воздух. Магия момента была разрушена вмиг, осыпалась как сверкающие праздничные блестки, Дейнерис этого, правда, не замечала, смотрела в одну точку застывшим стеклянным взглядом и по щеке катился прозрачный кристаллик, прочерчивая влажную соленую линию.
— Дени, — осторожно начал Джон, — ты сказала, что он в тебя всегда влюбляется — в каком смысле?
— В самом прямом, — она говорила так, будто речь шла о каких-то вещах, всем понятным и в объяснениях не нуждающихся, — я встретила его после — еще раз. И все повторилось — мгновенно вспыхнувшее чувство, три года вместе и смерть. Ему снова было двадцать четыре. Третий раз я уже искала целенаправленно.
— Нашла? — севшим от накатывающего ужаса голосом тихо спросил Джон.
— Нашла-нашла… — медленно нараспев проговорила она, — искать его с каждым разом все легче.
— Сколько раз ты его находила? — он уже понимал, что ответ будет страшен.
— Двенадцать раз, — только она ничего страшного в своих словах не видела, — если не считать нынешнего. Он в Браавосе сейчас. Сидит и ждет меня, — она улыбнулась механической кукольной улыбкой.
— Охренеть… — больше и слов-то не было.
Джон поднялся и подошел к окну, стекло отразило его лицо и он опустил голову, не желая видеть этого отражения, оно ему сейчас чем-то мешало. Руки в прохладном шелке снова оплели его крепко, обнимая со спины, она прижалась к нему и закрыла глаза, последнее он не видел, но мог поклясться, что это так.
— Что ты здесь делаешь? — вопрос неприятный, жестокий даже в чем-то, но необходимый.
— Что? — встрепенулась она и разжала руки.
— Что ты в таком случае здесь делаешь? — повторил Джон медленно, проговаривая четко каждый слог. — Почему ты здесь, со мной, тратишь бесценное время?
Повернуться к ней и посмотреть в глаза — было тоже необходимо. Он не успел повернуться. В спину ударил крик.
— Потому что мне страшно!!! Я запуталась! Увязла как мотылек в паутине!
Она отпрянула от него и сейчас ходила туда-сюда стремительно, глаза горели лихорадочным больным блеском, руки дрожали, а голос звенел высоко и громко.
— Все повторяется раз за разом и я не могу разорвать этот чертов круг! Понимаешь?!!! А мне надо! Мне необходимо! Боги! Я смогла на судьбу целого мира повлиять и ничего не могу сделать с судьбой одного единственного человека. Разве я так много прошу? Скажи мне, Джон! Скажи! Это много?! Он умирает и умирает, как заколдованный. Предпоследний… нет, это кажется был восьмой… или девятый… я не помню точно, но когда он появился, я предусмотрела абсолютно все, оградила от всего и что ты думаешь? В одно прекрасное солнечное утро он просто упал и все. Сердечный, мать его, приступ! В двадцать четыре года. Молодой, здоровый мужчина, на самом пороге расцвета, он даже на банальную головную боль ни разу не жаловался и вот так, в один миг — раз и все! — она звонко щелкнула пальцами.
Она смеялась смехом отчаяния. Схватилась за сигарету, руки у нее дрожали и она никак не могла удержать огонек зажигалки, бросила все на стол и тут уже Джон вмешался. Подошел, положил руки ей на плечи, нажал с силой, заставляя ее опуститься на стул, прикурил две сигареты, одну отдал ей и сам сел напротив.
— А теперь успокойся и все же ответь — зачем ты здесь? — слишком резко, но иначе с ней сейчас нельзя.
— Я искала везде, ходила по всем дорогам, стучалась во все двери — и ничего. Ты моя последняя надежда.
— Надежда на что?
— Неужели ты никого не хотел здесь задержать? Никто не был настолько дорог?
— Один раз думал о чем-то таком — в самый темный момент, но спустя время понял, что не хотел бы. Каждый должен прожить свою жизнь. То, что происходит у тебя, то, что ты делаешь… я не знаю даже как реагировать, но знаю точно — это все неправильно. Так быть не должно.
— А как должно? — насторожилась она.
— Я не знаю — как! — он невольно повысил голос.
— Значит придумай! — немедленно завелась она вслед за ним, вскакивая и начиная нервно расхаживать по комнате.
— Что придумать?! Формулу бессмертия для черт знает какого по счету перерождения Рейгара Таргариена?! — вскочил и Джон, поймал ее за плечи, разворачивая к себе.
— Я не знаю! — выкрикнула прямо в лицо дрожащим голосом. — Но ты мне должен, Джон! Не за то, что лишил меня трона и жизни, не за предательство, а за кошмар на который обрек после смерти! Ты затащил меня в этот ад!
— Прости! — сгреб ее в охапку, прижимая к груди крепко-крепко. — Это не имеет никакого значения, потому что такое не прощают — я знаю. И все равно — прости меня. Я не должен был оставлять тебя одну — из-за этого все и случилось.
— Пожалуйста, Джон, придумай что-нибудь, — зашептала она отчаянно, — только ты и можешь что-то сделать.
И глазищи — огромные, сияющие, больные и измученные. Как? Ну как сказать, глядя в эти бездонные аметистовые омуты, что он ничего не может сделать? Не может он удержать очередную копию Рейгара, не может продлить ему жизнь, даже вернуть после смерти не может. А она так измучилась от бега по личным своим кругам ада, где каждый круг лишь на первый взгляд новый, что не хочет и не может его услышать.
— Дени, милая, не все в этом мире можно победить, понимаешь? — попытался он до нее достучаться.
— Нет, не понимаю, — капризно-встревоженный голос и широко распахнутые глазищи снова. Она правда не понимала, потому что она всегда побеждала, даже когда теряла все, находила выход там, где его не было. Не умела она проигрывать.
Джон вдруг почувствовал свинцовую усталость, придавливающую его сверху. Эта безумная ночь слишком затянулась. Руки разжались, выпуская ее — все равно ведь не удержит.
— Почему ты сразу не сказала мне все? — странно, но его и правда это волновало. — Зачем нужно было все это разыгрывать и терять время?
— Я должна была убедиться, что еще что-то для тебя значу, что ты вообще помнишь меня, — и не лукавила и не шутила ведь, правда так думала.
— Ну как я мог забыть? — он не знал смеяться или плакать от таких ее предположений. — Я же люблю тебя, — он сделал шаг вперед, уничтожая расстояние между ними, — всегда любил.
— В тот самый момент тоже любил? — взгляд ее прищуренных глаз полоснул острым лезвием.
Страшный вопрос и такой же страшный ответ:
— И в тот момент тоже, — удивительно как легко он выговорил эту правду, которую всегда знал и в которой она оказывается сомневалась.
Глаза напротив закрылись, из-под ресниц выкатились первые слезинки, заструилась по щекам соленая влага… она слишком много плачет сегодня. Смотреть на ее слезы невыносимо, но выбора она не оставляла.
Джон взял ее за руки, осторожно, будто опасался, что она вырвется, если он сожмет слишком сильно. Выдохнул и заговорил, совсем-совсем тихо.
— Давай ты никуда не поедешь. Не станешь возвращаться в Браавос.
— Я не могу, — как эхо, призрачный отголосок, будто ее здесь уже нет.
— Или поедем туда вместе.
— Это невозможно, — откуда выскочила эта внезапная безжизненность в ее голосе?
— Почему? Нет, я понимаю и полностью согласен — я виноват бесконечно, мне не замолить, не искупить и не исправить ничего. Я не прошу меня прощать, я прошу дать шанс — один! Пожалуйста! Что мне сделать, скажи — я сделаю. Я все сделаю, чтобы ты согласилась, — а вот сам Джон говорил быстро и эмоционально, весь горел и пылал и наверное это было неправильно и надо было оставаться спокойным, в руках себя держать, только не получалось.
— Ничего, — все тот же мертвый голос. — Я же сказала — это невозможно.
— Да почему?! Дени, девочка, родная моя, ну зачем? Ты же все уже там видела и наперед знаешь и тебе туда не надо, — не мог он сдаться и отступить. — Тебе же хорошо со мной рядом, так хорошо как ни с кем больше — не смей отрицать, потому что это правда.
— Правда, — мокрые ресницы согласно моргнули и она немного ожила, — но я все равно не могу.
— Ты можешь абсолютно все — это во-первых, — решительно возразил он ей, — а во-вторых, хотя бы подумай, хорошо?
— Хорошо, я подумаю, — эта ее непередаваемая интонация! Этот иронично-равнодушный оттенок в ее голосе рвал сердце и вместе с тем был усладой, потому что это были ее неповторимые интонации, лишнее подтверждение, что он не спит и все происходящее ему не снится.

Больше она ничего не говорила, обняла, запутываясь руками в волосах у него, как всегда любила это делать, прижалась, изогнулась, лизнула в губы прямо, жарко и сладко, давая понять, что никаких больше разговоров не будет. И пожалуй она была права, самым простым из всех возможных способов, лишая их возможности и дальше продолжать разговор.
Все эти вычурные позы на столах и подоконниках на сегодня себя уже исчерпали и Джон, подхватив ее на руки, на этот раз все-таки дошел до постели.
Холодная предрассветная прохлада струилась через окно и это освещение придавало ее красоте совсем уж божественный ореол, а глаза в те редкие мгновения, когда она их открывала, завораживающе таинственно мерцали. Когда-то давно последний король Севера переступил порог тронного зала Драконьего Камня и все заранее заготовленные слова вылетели из его головы, а осталась там только одна мысль, что даже если он проживет тысячу лет — не встретит никого красивее той, что сидела на строгом обсидиановом троне. Тысяча лет прошла. Он не встретил никого красивее.
Прежнее пламя схлынуло, уступая место тягучей и неспешной нежности, будто в замедленном полусне.
Невесомость тела и прикосновений. Острота каждого жеста и взгляда. Соприкосновение ладоней и переплетение пальцев. Легкая щекотка от волос, скользящих по обнаженной коже. Все стало важным, все приобрело некий глубинный сакральный смысл.
Мягко и ненавязчиво она опрокинула его на спину, с чувством абсолютного превосходства занимая свою любимую позицию сверху и плавно двигалась, вверх — почти полностью позволяя ему из нее выскальзывать и в самый последний момент — мучительно медленно вниз, до упора и снова и опять и так до бесконечности, не нарушая медитативного ритма. Джон откинул голову назад с самого края кровати так сильно, что волосы упругими спиралями свесились вниз. Идеально. Еще руки раскинуть в стороны и не дотрагиваться до нее, позволяя ей самой делать все, забирать его без остатка — ей всегда нравилась эта игра. Не прекращая сводящих с ума ритмичных движений, она склонилась к нему, прижалась к шее горячим ртом, заскользила языком по линии ключиц, волосы ее прошлись шелковистой щекоткой по груди и закрыли их обоих, занавешивая густыми волнами от мира, а по его рукам пробежались легким прикосновением кончики пальцев, совсем невесомо, будто крылья бабочки — от плеч к запястьям.
Он вынырнул из своей безмятежной эйфории, обнимая ее, поднимаясь навстречу, сжимая ее бедра крепко и тут же получил протест, высказанный негромким шепотом и с придыханием:
— Ну куда ты собрался? Тебе же самому так нравится…
— Нравится, — не стал он с ней спорить, легонько целуя в шею и осторожно снимая с себя, уложил ее на спину.
— Джон… — так очаровательно капризно и соблазнительно простонала она, что впору сдаться немедленно на волю всех ее желаний, только вот он слишком хорошо знал ее и иногда — лучше чем она сама.
Потому томного ее возражения даже слушать не стал и уже через минуту ноги, разведенные восхитительно широко, вздрогнули и колени стиснули его бока сильно и одна нога обвилась тут же вокруг бедра, не задержалась там, поползла выше, скользнув по ягодице и наконец крепко и плотно оплела поясницу, притискивая к себе теснее — ловушка, сладкая и желанная. Угол проникновения какой-то болезненно-глубокий вышел в этот раз — до крика и широко распахнутых глаз с расширенными зрачками и сразу за этим нежный и тихий выдох:
— Не останавливайся… — и упругие ритмичные сокращения стенок горячего лона.
Хорошо, как же им было хорошо вместе! И никто никогда не был им нужен. А сейчас кажется и мир утратил необходимость, только они двое имели значение, только сплетение их тел, только жидкий огонь, бегущий по венам.

Солнце уже катилось к полудню, когда их руки наконец смогли разомкнуться и они выпустили друг друга. Дени расслабленно опустилась на постель, выскальзывая из его объятий и сразу же улеглась удобно по диагонали, подтянув к себе подушку, рассыпала спутанное серебро по черному. Джон тоже вот так бы поступил, но нашел в себе силы подняться, сделать два шага до окна, задернуть шторы и только после этого упал с ней рядом, подтягивая ее к себе поближе, обнимая со спины, зарываясь лицом ей в волосы, вдыхая аромат и не желая ни за что отпускать.
— Останься со мной, Дени, — наверное его шепот прозвучал умоляюще, ему было все равно, он готов был стоя на коленях ее упрашивать, — мы отправимся куда только пожелаешь, сделаем все, что захочешь и ты больше не будешь одна, не будет больно, не будет страшно — больше никогда. Я обещаю, любимая. Только останься со мной…
Она ничего не ответила — уже спала и не слышала его слов, но это было не страшно, он повторит, когда она проснется — десять раз, сто, тысячу — столько сколько потребуется, чтобы она поверила и дала шанс сделать ее счастливой. Джон поцеловал ее в затылок и тоже закрыл глаза, сразу проваливаясь в сон.

***

Проснулся глубокой ночью. Темнота, тишина и пустота. И легкий холодок понимания, что он совершил фатальную ошибку, когда не устоял перед ней — не собирался даже попытаться и ошибку еще более фатальную когда заснул.
Щелк, щелк, щелк — темнота комнат рассеивалась, когда он включал свет и высвечивал везде пустоту.
Строгий женский голос в телефоне отчеканил ожидаемое «вне зоны доступа». И никогда уже в этой зоне ее номер не окажется, тут можно было не сомневаться.
Она просто сбежала пока он спал — как в дурацком дамском романе. Сейчас ее скорее всего уже нет в городе, а может быть даже и в Вестеросе — погода, как назло, была идеальна, ночное небо было чистым и ясным, так что она вполне могла успеть уже впрыгнуть в первый подвернувшийся самолет, неважно куда — в таких ситуациях никогда не имеет значения куда бежать, главное, что оттуда, где ты сейчас. Он тоже так умел — срываться с места, моментально собираться и бежать, исчезать, растворяться в мире, теряясь на его многочисленных дорогах. Сколько раз он так делал? Не счесть. Теперь вот сбежали от него и сбежала та, единственная, кого хотелось удержать. Но как удержать того, кто так отчаянно стремиться воссоединиться со своим повторяющимся кошмаром? Как оторвать ее от живой куклы с лицом Рейгара? Потому что надо называть вещи своими именами — они игрушки в ее руках и одновременно пыточные инструменты, терзающие ее душу, к которым она привязалась и никак не может выбросить дурную привычку. Джон возвел глаза к потолку, словно там мог быть написан ответ на все его вопросы, и рассмеялся, хоть ему было совершенно не смешно. Плохо ему было, пусто очень и холодно.
Взгляд его скользнул по комнате бездумно и зацепился за яркий предмет, бывший явно не на своем месте — на прикроватном столике белела записка, прижатая красной туфлей на высокой шпильке. Эти туфли были на ней в ту ночь, когда они встретились. Нет, все-таки бессмертие сформировало в них отвратительное чувство юмора. Потом он обязательно оценит иронию и считает подтекст, если таковой тут имеется, но сейчас ему было не до того.
Записка развернулась с приглушенным шуршанием — ничего. Ну помимо ерунды про ключи, которые надо отдать владелице квартиры и скормить ей какую-нибудь байку о том, почему душка Дейнис так спешно уехала. Конечно, он все сделает, уладит все ее дела здесь, ведь она так спешила, сбегая от него, что у нее совсем не было времени.
Это походило на дурной сон, только вот он не спал — какая радость. Выспался уже. Так выспался, что впору в петлю лезть, правда никакой уверенности, что сработает.
Джон закрыл глаза и вдохнул глубоко — аромат ее духов еще витал в воздухе. Прикосновение призрака. Интересно, что она сделала прежде чем уйти? Поцеловала его спящего? Просто погладила по волосам? Или ограничилась всего лишь взглядом? А может и взгляда не было… просто ушла, чтобы не утомлять себя разговорами.
Наверное он сейчас сам себя накручивал, рисуя все излишне черной краской, потому что главное и самое прекрасное осталось неизменным — она была здесь, ходила по этой земле и под этим небом, жила, дышала, думала, чувствовала. И всему этому надо радоваться, потому что пока ее бытие остается неизменным — есть шанс. Только вот не получалось у него сейчас себя пересилить и думать в более-менее разумном ключе. Он любил ее всегда, любил с первого мгновения, а может и раньше, просто не знал об этом, он любил ее все эти годы и века, но никогда не ощущал эту любовь так остро и так страшно как сейчас — когда потерял ее сразу после того как нашел.
Джон бесшумно и медленно прошелся по всем комнатам, погружая их во мрак.
Завтра, он все сделает завтра. И подумает обо всем тоже завтра.
Почему-то в темноте было немного легче, хотя ничего ровным счетом не изменилось и он все так же был один, а Дени, его Дени, была далеко. Так далеко от него.
Джон медленно опустился на колени прямо там где стоял, обхватил себя руками и низко опустил голову. Закрыл глаза.
Не думать ни о чем и прежде всего — о Дейнерис. Только не сейчас.
Просто дождаться рассвета. Сделать то, о чем она просила. Уйти наконец отсюда, из этого пространства, ставшего таким чужим и враждебным без нее.
А дальше… дальше он обязательно что-нибудь придумает, в конце концов теперь у него для этого есть целая вечность.

Отредактировано Без_паники Я_Фея (2022-01-15 15:54:07)

+1

7

Глава 5. Больше никогда

Wilder Wein — vor diesem Dunkel
Wilder Wein — von Licht geheilt
es bleibt verborgen — sonst konnten wir uns wehren
ich warte auf dich — am Ende der Nacht
Rammstein «Wilder Wein»

Самое острое одиночество всегда на рассвете. Мир выбирается из объятий ночи, наполняется светом и красками; люди просыпаются, запускают привычный круговорот самой обычной жизни, в котором давно уже нет места такому как он. Сколько рассветов он встретил? Не счесть. Вот и сейчас смотрел на сверкающее утро, на мягкое осеннее солнце, заливающее еще сонный город, что медленно пробуждался ото сна, стряхивая с себя буйное и звенящее послевкусие истаявшей ночи.
За окнами древний как сам мир Волантис, прекрасный и сильный город, большой, многоликий, переменчивый и Джон в самом его сердце, в древнейшей части, опоясанной легендарными черными стенами, стоял возле распахнутого окна в мансарде старинного особняка с витыми колоннами и смотрел туда, где на противоположном берегу Ройны утопали в туманной дымке высокие зеркальные здания нового города, где была она — его Дени. Она засела среди звезд, облаков и неонового света, будто принцесса в башне и выводит там колдовские мелодии, заманивает своей музыкой неосторожных путников. Джон уже не раз подумывал, а не забраться ли к ней прямо туда, сведя в единое безумие сказку и жизнь? В конце концов не так уж это и сложно — Стена, на которую он когда-то взбирался, была выше чем ее нынешний тридцать седьмой этаж, а металл, бетон и стекло всяко надежнее льда, не говоря уж о том, что альпинистского снаряжения люди напридумывали на все случаи и капризы. Дурацкая идея захватывает его целиком, но вместо того, чтобы с головой уйти в ее осуществление, Джон ждет. Стоит перед раскрытым окном под прицелом ее взгляда — утро за утром. Он конечно понимает, что она не может его видеть на таком расстоянии, но ему нравится думать, что она видит, что стоит сейчас там, на вершине своей башни и смотрит снисходительно, улыбается, покручивая в руках кофейную чашку.
Они здесь уже давно — не вместе и не порознь, в одном городе, но каждый на своем берегу. Иногда между ними пролетают короткие сообщения — и ни одного звонка. Ни единого слова. Ни одного случайного соприкосновения.
Иногда она выбирается из своего добровольного заточения и играет прямо посреди улицы, на шумных площадях, на широких парапетах набережной, среди цветных фонтанов, в осеннем парке. Игра на улице — отдельный вид искусства и неизменное испытание. Попробуй-ка захватить случайного человека, бегущего по своим делам, поймать его в капкан звуков, пленить за несколько секунд настолько, чтобы заставить замедлить шаг, остановиться, а после забыть про все, стоять и зачарованно слушать игру уличной скрипачки — у нее такое проделывать получалось. Случайные люди, слушающие ее, уходят очарованные и одухотворенные каждый раз, а Джону каждый раз страшно и каждый раз хочется зажать руками уши и зажмурить покрепче глаза, потому что он слышит растущую внутри нее пустоту. Можно вообще не приходить, игнорируя скупые сообщения от нее, где нет ни единого живого слова — только информация где и когда она в очередной раз выйдет и сыграет. Он приходит всегда и всегда не отрывает от нее глаз и всегда слышит то, что она прячет внутри музыки. Она импровизирует, ни разу не повторившись и каждый раз — это история, идущая из самой глубины ее сердца. Никогда не смотрит она в лица людей, всегда только в себя саму, всегда закрывает глаза. Струна лопается и больно хлещет по рукам, иногда режет и на белой коже проступают капельки крови — только тогда она приходит в себя, открывает глаза, обводит собравшуюся толпу удивленным взглядом и уходит.
Джон отвернулся от окна и взгляд его прошелся по комнате, надолго задержавшись на двух фотографиях на стене — обе были сделаны во время ее уличных выступлений. Летняя, на ней она кружится в легкой юбке чуть ниже колен, на лице нежная улыбка, рука со смычком выводит что-то задорное и невыносимо легкое, настолько, что жизнь видится тяжкой обузой и хочется сбросить смертное тело, чтобы воспарить над землей беспрепятственно. Колдовская песнь беспечной сильфиды, способная затянуть за границу между жизнью и смертью. Джон внимательно всматривался в пойманный момент на плотной матовой бумаге — достаточно ли она воздушна и бесплотна получилась? Потому что тут должна быть ужасающая невесомость, что заставит человека оставить смертное тело без сожаления — чтобы последовать за ней. Потому что именно это она сыграла в тот солнечный день. Музыка-приманка. Музыка-ловушка. Крошки-фэйри, выпевающие нежными влекущими голосами песнь смерти. На втором фото глубокая осень и она на фоне тревожного мрачного неба. Джон поймал краткий миг ее открытых глаз — прожигающий ледяной взгляд, опасный и затягивающий. Музыка в тот холодный день была такой же. Она делает это все чаще — выпускает нечто древнее, что они оба в себе несут незаметно для мира, живая память о временах страшных и легендарных. Снова появляется это угрожающее тиканье над ней, только сейчас это не часы, отмеривающие время смертной жизни — это часовой механизм готовой взорваться бомбы.
Джон заставил себя отвести взгляд от фото, пока не прилип намертво. Было уже, когда он вот так же посмотрел, отпустил контроль и опомнился лишь когда за окном темнеть стало. Он знал прекрасно, что все будет именно так, когда еще только вешал эти фотографии на стену, знал, что ему для одержимости совершенно не обязательно было ее образ перед собой держать постоянно и все равно повесил. Будто мало ему игр собственного разума. Стоило закрыть глаза и сразу услужливая память подкидывала реалистичное до боли воспоминание ее присутствия рядом, чудился ее голос, ее шаги, сам собой откуда-то возникал аромат ее духов. Как наваждение — не спрятаться, не отвлечься, не убежать.
И снег вперемешку с пеплом, снова летит с неба и скалит острые зубцы железный трон и она снова с ним рядом, смотрит огромными сияющими глазами и предлагает ему весь мир, а он так измучен и потерян, что не слышит ее, но — целует. А рука тянется к кинжалу, пальцы уже обхватывают рукоять и начинают тянуть из ножен… она смотрит недоумевающе и испуганно. Она не понимает. Руки ее рефлекторно пытаются удержать падающее тело, но у нее не хватает сил и она беспомощно смотрит как падает тот, кого она целовала мгновение назад. Черные растрепанные кудри рассыпаются по снегу, на губах выступает кровавая пена, глаза медленно утрачивают признаки жизни и подвижности. Разжимается рука, что так и не успела даже кинжал вытащить — Джон нынешний быстрее Джона прежнего.
— Что здесь…? Кто ты? Или… он? Я не понимаю, Джон… — она шепчет едва слышно, голос дрожит от шока, она даже испугаться как следует не успела.
Он опускает взгляд и видит свои руки — они залиты кровью. Странно, он давно научился убивать, не оставляя следов, особенно на себе самом.
Взгляд его перебирается на умирающего себя и с ужасающим каким-то спокойствием наблюдает как черные завитки волос светлеют, выцветают, выпрямляются, становятся длиннее и наконец рассыпаются прохладной платиной, как светлеют глаза, теряя привычную тьму и наливаясь глубоким фиолетовым, как борода на его лице исчезает, уступая место матовой гладкости кожи, контуры меняются, лицо становится другим и последний глоток воздуха хватает окровавленным ртом уже Рейгар.
— Джон… — аметистовые глаза напротив расширяются от ужаса. — Что здесь происходит? Кто он? Зачем ты убил его?
— Он стоял между нами, — Джон уверенно перешагивает через мертвое тело, — а теперь нет.
Губы у нее теплые и нежные. Податливые. А внутри стучит драгоценное сердечко — живое и нетронутое.
Сон этот никак его не затрагивает, хоть и снится с завидным постоянством. Ни разу Джон не проснулся в холодном поту и с криками, ни разу ничего не дрогнуло в нем. Он прекрасно понимал о чем этот сон, почему снится ему и терпеливо ждал когда событие, ставшее причиной навязчивого сновидения, соизволит уплыть в глубины подсознания и там без следа растворится. Это все отголоски той зимы, в начале которой Дейнерис сожгла очередной пирог и сбежала, предварительно перевернув всю его жизнь.

В ту ночь тоже шел снег — тихими мягкими хлопьями засыпал город. Позднее время, безлюдные улицы и сквозной двор, где в покосившихся от времени домах никто не живет, потому что их скоро снесут и построят на их месте что-то новое, жильцов расселили давно и на полуночного прохожего смотрят только пустые и черные провалы оконных глазниц. Пустота и тишина. Из всех звуков только поскрипывание снега под ногами.
Идеально. Лучшего момента нельзя и желать.
Успокаиваться и собираться с духом ему уже давно не надо. Поэтому просто вдохнуть медленно морозный воздух — по привычке. Выдохнуть. Натянуть поглубже капюшон и вывернуть навстречу. Идти быстрым шагом, отлавливая тот самый момент — поймать. Ударить плечом в плечо — достаточно сильно, чтобы заставить развернуться.
Он даже рот успел открыть и начать говорить:
— Ох, простите! Я задумался… так ужасно рассеян последнее время, — улыбка у него красивая и совершенно обезоруживающая и теперь Джон точно знает от кого у него самого умение улыбаться так, что устоять невозможно.
Больше сказать он не успел ничего — рука взметнулась, тонкое острие блеснуло в свете фонаря.
Темно-красное, почти черное, расползалось по белому, плавило снег своим жаром, чуть дымилось, разливало в холодном воздухе сочный аромат соли и металла. Кровавая пена на губах, что-то силящихся сказать. Попытки ухватить глоток воздуха и приглушенный зловещий хрип как предвестник безнадежности. И удивленное выражение в застывающих фиалковых глазах.
Уходя, Джон не обернулся ни разу. Не взглянул даже. Ему было не нужно, он и так знал, что все сделал как надо. Остальное закончит лучший друг и союзник всех убийц — снег.
Снег падал, кружился и заметал следы, засыпал серебристые волосы и налипал на ресницы. Остановившийся взгляд слепо смотрел в ночное зимнее небо. Большое кровавое пятно остыло, горячий пьянящий запах схлынул, уступая место чуть сладковатому и прохладному. Безжизненному.

Мелодичная трель звонка прорезала пространство квартиры. Дверь распахнулась приветливо и наступила изумленная тишина. Улыбка таяла на ее губах.
— Джон…? Откуда ты здесь?
— Он не придет, — под ноги ей упала тонкая и жесткая спица, самая обыкновенная вязальная спица — можно связать милейший сентиментальный шарфик, а можно вбить выверенным отточенным жестом в чье-то горло, обрывая жизнь. Удивительно сколько разных смертоносных предметов люди доверчиво поместили рядом с собой, почитая их безопасными. Впрочем в его руках почти любой предмет обретает смысл иной и очень злой.
Дени медленно опустилась на колени, чуть подрагивающими руками подняла спицу с темно-красными разводами. Сделать все это Джон мог десятками разных способов — бескровных, в крайнем случае мог просто безыскусно пустить пулю в затылок, но не стал. Эти следы высохшей крови были важны и были необходимы, сама кровь была необходима, она должна была пролиться — как жертвоприношение.
— Ты говорила, что тебе больно бежать по этому кругу, — ответ на незаданный вопрос. — Я не могу разорвать твой круг, могу только сократить.
Она судорожно и рвано выдохнула. Поднялась на ноги, игнорируя протянутую ей руку. Джон усмехнулся едва заметно, он бы тоже наверное не захотел до самого себя дотрагиваться после такого. Впрочем все это не имеет значения — ей просто надо немного времени.
Он сделал несколько шагов — до маленького круглого столика в углу и выложил на мозаичную поверхность телефон.
— Там в памяти только один номер — мой, — объяснил он, встречаясь с ее вопросительным взглядом. — Будешь готова — позвони. Если будут какие-то трудности — позвони обязательно. И не исчезай, очень тебя прошу. Я, разумеется, найду, где бы ты ни была, но давай избавим друг друга от бессмысленной нервотрепки. Хорошо?
— Хорошо, — первое слово, которое она вымолвила, после того как поняла что случилось и что он сделал.
Он позволил себе подойти близко и не позволил дотронуться, хотя отчаянно хотелось. Рука поднялась в машинальном жесте, чтобы погладить ее по щеке, может быть прикоснуться к локону волос, но он себя одернул за секунду до.
— Люблю тебя, — слова вырвались легко и повисли между ними сверкающей кровавой дымкой.
Больше на сегодня ему нечего тут делать. Развернулся резко и пошел к дверям.
— Джон! — всего лишь голос, а такое чувство, что схватила его сзади, останавливая.
Он обернулся и сразу утонул в ощущении ее близости, воздух наполнился ароматом розы и ладана, вокруг шеи обвились руки, скользнули по волосам, а губы прижались к губам, горячий язык требовательно вторгся в его рот, увлекая в сводящий с ума поцелуй, по венам моментально разлетелись обжигающие искры. Им даже сейчас вместе было божественно хорошо.
Их губы расстались, глаза открылись.
— Спасибо, — едва слышно шепнула она и снова поцеловала.
А после он ушел. Остаться с ней было бы самым простым решением, самым легким, но — неправильным. Ей требовалось время — осознать случившееся и прийти в себе. Оплакать, если надо. Джон сильно сомневался, что ей надо. Вероятно еще перестать на него злиться, что тоже сомнительно — он сделал только то, о чем она его просила.
Все случившееся в Королевской Гавани, само ее появление в его жизни — это крик о помощи. Не более долгой жизни для очередного воплощения Рейгара она искала и уж тем более не бессмертия для него же — зачем безвольной игрушке бессмертие? Ему и жизнь-то не нужна давно. Она искала освобождения, потому и желала убедиться, что любима им, ведь только по-настоящему любимое существо станешь вытаскивать из ловушки любой ценой и как только она нашла искомое — сбежала, предоставив ему самому все сделать, отдала в его руки все решения и действия, снова доверила свою жизнь. На этот раз он ее не подвел.
После были похороны, была скорбящая семья и была убитая горем невеста — белокурая красавица под черной вуалью, чтобы спрятать сухие отстраненные глаза. И была гнетущая тишина, словно она размышляла и наконец короткое сухое сообщение от нее: «я в волантис. ты со мной?».
Глупый вопрос — конечно он с ней. Он с ней теперь всегда и везде, независимо от ее выборов и желаний. Тень за ее спиной, дыхание в затылок, взгляд с противоположной стороны улицы — потому что ее нельзя оставлять одну.

Стук в дверь застал его на выходе из душа и Джон отбросив в сторону полотенце и поспешно натянув черные спортивные штаны, которые первыми подвернулись под руку, отправился посмотреть кого там принесло к нему. Строго говоря принести к нему не могло никого, здесь, в Волантисе, он жил уединенно и незаметно для окружающих. Дверь открылась и Джон замер пораженный — ее он точно не ожидал увидеть на своем пороге.
— У тебя звонок не работает, — сообщила она ему так, словно виделись недавно и говорили.
— Знаю, — он кивнул наверх в сторону собственноручно перерезанного провода и признался: — Терпеть их не могу.
— Понимаю, — она проследила за направлением его взгляда, — у всех есть свои маленькие причуды, не так ли?
Дверь за ней закрылась, а она вручила ему прямоугольную коробку.
— Я принесла черничный кекс, — снова таким тоном, будто она эти кексы ему каждую пятницу приносит, а после они пьют чай на балконе и смотрят на закат.
— С какого раза получился? — не мог он удержаться. — С третьего? С четвертого?
— Со второго, — важно сообщила она, самодовольно улыбаясь.
— Прямо на глазах растешь, — оценил он достижение.
— Дай мне еще сотню-другую лет и все будет прекрасно с первого раза, — пообещала она и сбросив серебристый плащ, процокала высоченными каблуками вглубь, а Джон забыл как дышать.
Черное платье слишком короткое, на самой грани приличного и разумного — чтобы эту грань перешагнуть ей достаточно слегка наклониться вперед. И чулки — со швами сзади, которые притягивают, гипнотизируют и заставляют поднимать взгляд все выше и выше. Это определенно был удар ниже пояса.
Джон прикрыл глаза на секунду.
Вдох-выдох.
Как там говорят? Все, что вы скажете, может быть использовано против вас?
Вдох-выдох.
Роза и ладан повисли в воздухе, на этот раз настоящие, а не иллюзорные, вызванные игрой его воображение.
Джон не глядя поставил коробку с кексом на стол, следуя за Дейнерис, которая уже пересекла все пространство мансарды и перегнулась через широкий подоконник, выглядывая в окно.
— Какой у тебя тут оказывается замечательный вид на парк, — она и правда говорит про парк напротив.
— Да, вид и правда чудесный, — а вот Джон совсем про другой вид, открывающийся ему.
— Знаешь, Джон, ты — отрава. Медленный наркотик, забирающий в вечный плен и тело и душу, — внезапное откровение. — Я никогда от тебя не избавлюсь, да? — она отвернулась от окна и прищурилась на него выжидающе.
— Так же как и я от тебя, любимая. Даже если убью тебя, я пробовал — не сработало, — Джон сам себе язык готов откусить, но неосторожные слова уже сорвались и ничем их обратно не вернуть. Бессмертие и отвратительное чувство юмора и впрямь идут рука об руку.
Он готов к любой ее реакции, но, хвала небесам, она лишь громко хохочет в ответ на это откровение и мгновение спустя он тоже начинает смеяться с ней вместе.
— Что же мы с тобой такое, Джон? — она сразу стала серьезна.
— Не знаю, — пожал он плечами, — я остановился на случайности, глубже предпочитаю не задумываться и тебе не советую.
Она предпочла промолчать. Чуть подумала и уселась удобно на подоконнике, сбросив туфли. Дышать и думать стало чуть легче. Джон отвернулся, ощущая на себе ее взгляд, взгляд этот был почти осязаем, скользил по коже, Джон мог почувствовать его прохладное прикосновение. Взгляд вспоминал, пробовал на вкус, вдыхал. Прощупывал его всего, пробирался под кожу настойчиво и полз глубже — к самому сердцу. Джон почувствовал на секунду прикосновение ее рук, будто она обняла его со спины — как тогда. Иллюзия. Она все так же сидит на подоконнике позади него.
С глухим хлопком пробка выскакивает из бутылочного горла и вино льется неспешной темно-кровавой струей в большие округлые бокалы.
— Что это? — в аметистовых глазах искрится интерес.
— Пей, тебе понравится. У нас с тобой очень похожие вкусы, ты не заметила?
— Заметила, — долгий глоток и такая же долгая секунда в раздумье, — мне нравится. Никогда не понимала как люди могут не просто пить, а искренне и от всего сердца любить сладкие вина…
— Итак, что привело тебя ко мне? — Джон решил не давать ей возможности пуститься в пространные рассуждения о винных вкусах.
— Это мне тоже нравится, — ее рука с бокалом указывала куда-то ему за спину, — но ты мог бы и спросить меня, хотя бы ради приличия.
Это она о фотографиях на стене. Не любит до ужаса когда ее снимают без ее ведома.
— Да, извини, — тут же раскаялся Джон, — я решил, учитывая все обстоятельства, что мне можно. Хотя спросить и правда не помешало бы.
— Не помешало бы, — снисходительно улыбнулась она и тут же подтвердила то, что Джон и так знал, — но тебе можно — даже без учета обстоятельств. У тебя получается ловить неуловимое, — глаза ее вдруг вспыхнули, загорелись внезапным интересом. — Джон, а как бы ты меня хотел сфотографировать? Если не случайно ловить, а…?
— Если я скажу правду, то ты врежешь мне по лицу и будешь права, — признался он, — так что лучше я помолчу.
— Даже так? — ее глаза наполняются совсем уж нестерпимым жаром, который Джон предпочел до поры до времени загасить. — Теперь ты просто обязан мне сказать! Джон! Что там у тебя в голове? Я же теперь вся сгорю от любопытства и попутно сама напридумываю такого…
— Дени, прекрати. Мы обсудим во всех подробностях вино, фотографии, рецепты кексов, струны для скрипки, мои эротические фантазии и вообще все, что пожелаешь, но сначала ты скажешь мне что случилось, — теперь он уже отчетливо видел — случилось.
— С чего ты взял? Ничего не случилось, все в порядке… относительном, — она лжет как дышит, только вот он слишком хорошо ее знает и слишком сильно любит.
— Оставь эти сказки для обычных людей, а мне скажи как есть.
— Ничего не случилось, — она произносит это медленно, чуть не по слогам и Джон понимает, что случилось и еще как.
— Дени, пожалуйста… — закончить она ему не дала.
Соскочила с подоконника, начала надевать сброшенные ранее туфли, в спешке не удержала равновесия на высоком каблуке, предсказуемо подворачивая ногу, ухватилась за стену, отталкивая его руки в попытке ее поймать и все это время говорила, не прерываясь, говорила быстро и нервно, каждым словом подтверждая — случилось.
— Мне надо идти, правда надо, Джон, и прекрати придумывать — ничего не случилось, все в порядке, все хорошо, а если и правда что-то случится, ты узнаешь об этом первый, ну же, прекрати наводить панику на пустом месте. Я пойду, я правда ужасно спешу, я уже опоздала наверное, а все из-за тебя, всегда про время забываю, когда ты рядом. Я правда только на минуточку собиралась зайти. Так что я пойду, я напишу позже — обещаю. Или позвоню. Так что не волнуйся за меня. И съешь кекс! Попробуй хотя бы, зря я что ли старалась?
Джон от нее готов был терпеть многое, только не этот приторный поток из лжи и паники.
— Ты никуда не пойдешь, — он преградил ей путь и пока просто положил руки на плечи, — пока не расскажешь мне правду.
— Джон, пожалуйста, — умоляюще прошептала она. — Я не могу…
— А я не могу тебя отпустить в таком состоянии.
— Со мной все в… — начала было она.
— С тобой все не в порядке, — перебил Джон и сказал правду вместо ее лжи. — Девочка моя, ну скажи мне уже и вместе мы все придумаем и все решим, слышишь? — руки его переместились с плеч ей на талию и она стала еще немного ближе, не отталкивала, не сопротивлялась и выглядела при этом так словно внутри себя ведет битву не на жизнь, а на смерть с самой собой.
Они ничего не ответила, только упрямо головой тряхнула и осторожно прикоснулась к нему. Руки у нее сильно дрожали и сама она вся была как туго натянутая струна.
— У тебя руки дрожат, — зачем-то сказал он.
— Знаю, это из-за тебя, — трепещущие прикосновения скользили по коже, заставляя кровь бежать быстрее по венам.
— Сложно сохранять спокойствие, когда я так близко?
— Да, — беспомощно, капризно и совсем по-детски как-то.
— А если так? — выдохнул он у нее над ухом, прижимая к себе совсем тесно.
— Джон! Это нечестно! — вырвалось у нее с придыханием.
— Кто бы говорил! — он чуть отстранился, поймал ее взгляд и улыбнулся.
— Один — один, — подвела она итог.
— Иди ко мне, — притянул он ее обратно.
Стена, которую она так старательно между ними силилась удержать, рухнула и внутреннюю битву себе самой она проиграла — или выиграла, тут зависит от точки с которой смотришь.
Из платья она выскользнула легко и быстро, сбросила эти туфли дурацкие, из-за которых чуть ногу не вывихнула, отвечала на поцелуи, обнимала, гладила его всего, будто вспомнить хотела какой он на ощупь, прижалась тесно обнаженной грудью — кожа к коже и сразу же закружилась голова и по телу расползлось сладкое томление. Необходимое количество шагов до кровати они сделали безотчетно, не осознавая, подолгу зависая на месте, целуясь и всматриваясь друг другу в глаза.
В другой раз он бы скорее всего ее оставил в чулках с этими умопомрачительными швами на какое-то время, но сейчас хотел ее всю обнаженной, чтобы никакой даже самый крохотный и тонкий кусочек ткани не стоял между ними. И еще дико соскучился по ощущению шелковистости ее кожи, когда она обнимала его ногами крепко, в том, что она скоро это сделает можно было не сомневаться.
Она следила за ним из-под полуприкрытых ресниц, чуть покусывая губы и немного приподняла бедра, когда его руки скользнули под широкие полоски эластичного черного кружева, подхватили и потянули вниз, стащили с нее последнюю деталь одежды. Уселась перед ним и уверенно потянула с него штаны, высвобождая пульсирующий болезненным желанием член, гибкие пальцы охватили и пробежались прикосновениями ласкающими и нервными так, что само собой напросилось сравнение — как по струнам на грифе любимой скрипки. И чудесный взгляд глаза в глаза — снизу вверх. Взгляд требовательный и умоляющие одновременно — дивное сочетание, лишающее рассудка.
Он склонился к ней, высвобождаясь из ее рук, поцеловал согнутое колено и нога сразу отодвинулась в сторону, он поцеловал второе и отодвинулась уже вторая нога — путь был свободен, он открыл эти ворота. Прошелся цепочкой неспешных поцелуев от колена по внутренней стороне бедра, замер ненадолго, глядя прямо между ног — у нее было идеальное строение, так и тянуло дотронуться, погладить, лизнуть, поцеловать, прижаться ртом, лаская долго и страстно и не отрываться пока не станет умолять и конечно хотелось до головокружения ощутить как раздвигаются и растягиваются медленно тугие мышцы внутри, как обхватывают член плотной перчаткой. Все эти яркие образы пролетели в голове мощной стремительной волной, заставили его вздрогнуть всем телом и прильнуть к ее нижним губам жарким поцелуем. Облизать нежные лепестки, протиснуться языком прямо в разгоряченное лоно, вызывая ее долгий и протяжный стон. Она раздвинула ноги еще шире и Джон почувствовал ее руку на своем затылке. Прижала крепко, подаваясь навстречу, подставляясь под ласкающий ее язык и учитывая в каком она состоянии это все не надолго, если конечно не мучить ее, не позволяя выйти на самый пик ощущений — конечно он не стал, перехватил ее под бедра чуть удобнее и сконцентрировал движения языка на одной точке; еще одна длинная минута ее сладких стонов, еще чуть быстрее и… да! Она выгнулась, вскрикивая в голос и застонала сдавленно — кусает губы, сама не отдавая себе в этом отчета. Джон вскинул голову — ну точно, закусывает до боли нежно-розовые губы и они наливаются цветом более ярким. Теперь можно и выше подняться, оставляя медленные тягучие поцелуи на всем ее теле и наконец встретиться с затуманенным взглядом.
— Мне так не хватало тебя все это время, — шепнула она ему, обнимая за шею и притягивая для поцелуя.
— Я знаю, — ответил он таким же тихим шепотом между поцелуями.
Она была такая мокрая, что он проскользнул в нее без усилий и сразу же почувствовал как тугой узел в самом низу живота, завязавшийся как только она переступила порог, немного развязался, чтобы спустя время затянуться еще сильнее, желание обладать ей горело, пульсировало и билось в каждой капле крови, уже не контролируемое ничем и не сдерживаемое.
Его в ней движения, медленные и плавные, перетекли довольно быстро в резкие и сильные, ускорились; руки их расстались, перестали обнимать и ласкать друг друга, Джон подхватил ее под колени, выгибая послушное тело и еще сильнее раскрывая ее себе навстречу, заполняя ее до боли, до сладких стонов и криков.
Густые сиреневые сумерки сменились чернильной темнотой, когда все закончилось и вздрагивающая всем телом Дени обвила его руками и ногами. Джона и самого всего перетряхивало и никак не отпускало томное расслабленное чувство и он целовал ее снова и снова, сцеловывая с ее ресниц соленые слезы — единственные ее слезы, на которые он мог реагировать спокойно. Они просто реакция на яркий оргазм, выплеск переполняющих ее эмоций. Единственные слезы до которых хотелось ее доводить.
— Темно совсем, — неслышно почти шепнула она.
— Пусти меня, — попросил он, чуть качнув бедрами.
Был он зажат ее ногами намертво, ни разу еще вырваться из этой хватки не удалось, так что оставалось только просить смиренно.
— Нет, — она сплела ноги еще крепче и Джон почувствовал как под гладкой кожей напряглись стальные мышцы.
— Выпусти, Дени, пожалуйста, — продолжил он выпрашивать свою свободу, — я включу свет и вернусь.
— Зачем тебе свет? Он яркий и противный, — мурлыкнула она ему в шею, осторожно прикусывая у самой точки пульсации.
— Я люблю на тебя смотреть, — сказал он то, что она и так знала, — и ярко не будет, зажгу свечи или гирлянду, ты меня заразила любовью к ним.
— Гирлянду! — тут же выпалила она, разбивая всю томность и плавность момента и разжала наконец ноги, милостиво выпуская его на волю.
Маленькие круглые лампы из матового стекла залили пространство приятным серебристым светом, рассеянным, мягким, призрачным.
— Слушай, потрясающе, — Дени приподнялась, усаживаясь на постели, обняла обеими руками подушку с кистями и взгляд ее снова и снова блуждал везде, впитывая этот свет, — а я всегда золотистые и разноцветные хватаю, такие казались почему-то всегда холодными, какими-то не домашними что ли… а они оказывается волшебные.
— Я тоже думал, что будет холодно, — Джон открыл окно, впуская сухую осеннюю прохладу и скользнул искоса по ней внимательным взглядом.
Вроде бы успокоилась немного, бежать точно никуда не собиралась. Тоже поднялась, потянулась как довольная кошка, правда довольство это долгим не будет, а к насыщению они оба и близко не подошли. Она скрутила волосы в густой растрепанный узел, который закрепила ненадежно выхваченным со стола остро заточенным карандашом, Джон хмыкнул, не удержался, вспоминая ее прежние аккуратные косы и изящные заколки.
— Знаю, что смешно, — тут же отреагировала она, — зато удобно.
— Да я и сам так иногда делаю, — махнул он рукой и склонил голову, прикуривая.
Чуть щурясь смотрел сквозь сигаретный дым как отливает перламутровым блеском ее обнаженное тело в прохладном освещении. Она удивительно гармонична была этому месту, словно всегда тут жила и неслышно вздохнув он подумал как бы было прекрасно ей тут остаться… Джон отвернулся к окну и смотрел невидящим взглядом в темноту улицы, на свет фонарей, на осень и ночь, на беззвездное небо и тихий засыпающий город. Посмотреть назад было страшно, он уже почти ощущал ее у себя за спиной — невыносимую мучительную пустоту. Потому что Дени ему приснилась. А может он и вовсе с ума сошел и она — плод галлюцинации, порожденной измученным разумом. И если это так, то вполне им заслужено — когда-то давно он не смог ее защитить, после оттолкнул ее любовь и предал ее доверие и если ад существует, то ему место на самом нижнем его круге. Как у него хватает смелости думать о том, что у них возможно какое-то будущее? Джон опустил голову, закрыв глаза и сжав руками виски до боли и сразу же почти сзади его обняли крепко, прижались обнаженном телом, раскрытые ладони огладили грудь, нащупали сердцебиение и замерли.
— Прекрати, — прозвучало как приказ. Ровным отрывистым голосом. — Не смей, слышишь?
— Как ты все-таки меня рядом терпишь? — он обернулся и посмотрел в смеющиеся глаза.
— С чего ты взял, что я терплю? — ее брови изогнулись иронично. — Я уже говорила ведь, что мне с тобой хорошо. И потом, если бы не твоя ошибка ничего не было бы — ни моей вечности, ни этой удивительной жизни.
— Ты мне еще спасибо скажи, — впору рассмеяться горьким и отчаянным смехом.
— За такое не благодарят, — глаза ее весело щурятся, ей нравится этот разговор и на самом деле он очень им обоим нужен, — а если серьезно, то мне нравится моя форма бытия и другой я не желаю. И я бы не обменяла свою вечность со всеми ее страданиями, болью, предательством, смертью, одиночеством и вечным поиском даже на самую блестящую, долгую и счастливую смертную жизнь. И сознательно прошла бы весь путь заново, ничего не меняя — от рождения на Драконьем Камне и до смерти у подножия железного трона, чтобы снова уйти в вечность. А ты сам? Обменял бы бессмертие на простое и человеческое? Только честно?
— Нет, — шепнул он на самой грани слышимости, — теперь, когда ты тоже здесь, точно нет.
Он бы тоже ничего не стал менять теперь, сознательно совершая все ошибки, включая самую страшную — чтобы сейчас стоять тут и смотреть на нее. Потому что то, утраченное, безусловно могло быть прекрасно, но так коротко и так обычно… можно сколько угодно скорбеть о смертной доле и простом человеческом, но в итоге с их стороны это будет чистейшим лицемерием. И даже неприятной правдой не назовешь — просто правда.
Обнял ее, уткнулся в шелковистые волосы, рассыпая их снова по плечам и тут же внутри что-то стукнуло тревожно и неприятно — напоминание о том, о чем она пока молчит и это нечто висит над ним неизвестностью и отравляет каждый глоток воздуха, потому что он не знает что случилось, что привело ее к нему так внезапно и чего она ищет сейчас, кроме очевидного.
Дени будто почувствовала его неспокойные мысли и взгляд ее потемнел, но голова все-таки чуть заметно и согласно кивнула.

Винный бокал в ее руке мерно покачивался, полупрозрачное темно-красное вино омывало стеклянные бока неспешно раскручиваясь по бесконечной спирали.
— Все таки удивительный вкус, — задумчиво заметила она, — не тяжелый, но насыщенный, многослойный… ягодная корзина. Из леса. И сухой, чуть горьковатый, травный дым.
— Можно сказать, угадала. Дикий лесной виноград в основе, — Джон склонил голову набок, если смотреть с такого ракурса, то у нее ужасно длинные ресницы, похожие на кукольные.
— Где ты отыскал такое чудо?
— Здесь недалеко, в паре кварталов. Это же старый город, исторический центр, здесь такого добра на каждом углу и на любой вкус и я сейчас не только про вино. Впрочем это ты и без меня, думаю, знаешь, — легкий укол в сторону ее выбора нового города.
— Да, я тоже не особо люблю всю эту суету на том берегу, — этот легкий укол она считала моментально и истолковала верно, — но у меня не было уверенности, что смогу тут хорошо себя чувствовать — здесь живут воспоминания, хорошие, но грустные — как и у тебя, наверное.
— И что в итоге? Нормально себя чувствуешь на этой стороне?
— Да, — кивнула она, — хорошо и спокойно, а воспоминания придают атмосфере особую ностальгическую ноту, — задумалась на минуту и добавила признание: — И мне почему-то очень хорошо здесь, с первых же минут появилось чувство, что я пришла домой и не приписывай пожалуйста это себе, тут что-то… — глаза ее заискрились привычным интересом, — тебе тоже тут хорошо, верно? Что не так с этой мансардой? Почему мы ей нравимся? — она как всегда задавала вопрос в безошибочно правильной форме.
— Мы не живые, поэтому с нами спокойно, но и не мертвые, поэтому с нами не скучно, — поделился он своей догадкой с ней. Давно пришел к этой мысли.
— Та-а-ак, — протянула она. — Давай рассказывай. Нет, прямо сейчас. Хотя бы вкратце.
Выпрямилась и уставилась ему в глаза выжидающе — она обожает слушать интересные истории и всем кто рядом с ней волей-неволей приходится учиться рассказывать. Когда-то, много лет назад, когда все у них только началось, для него эта ее особенность была сродни пытке — с его-то тогдашней немногословностью. Джон улыбнулся своим мыслям.
— Иди ко мне, — позвал он, отставляя в сторону бокал с вином и отодвигая ногой низкий столик на который они исхитрились в кратчайший период времени натащить кучу всего.
— Если я пойду к тебе, то ты ничего уже мне не расскажешь, — справедливо заметила она, чуть выгибая бровь и делая глоток вина.
Как будто ему сейчас спокойно, когда она вот так сидит, откинувшись на подлокотник дивана и уложив ему на колени стройные гладкие ноги, а из одежды на ней только его рубашка в черно-красную клетку, под которой ничего.
Джон запрокинул голову и уставился в потолок, стараясь выровнять дыхание. Она терпеливо ждала. Ее нога чуть покачивалась, Джон поймал ее за точеную изящную ступню и сразу услышал протест:
— Ай! Прекрати! Я же боюсь…
— Щекотки, я помню, — закончил он за нее, осторожно поглаживая ее вздрагивающую ногу, готовую в любой момент вырваться. — Я привез твою туфельку, кстати.
— Правда?! — она так искренне обрадовалась, будто это было чем-то невозможным.
— Ну, а что мне с ней нужно было, по-твоему, делать? — рука остановилась на лодыжке, пальцы осторожно погладили и замерли.
— Как это замечательно, что ты ее привез, — счастливо вздохнула она, — эти туфли такие удобные, не смотря на высокий каблук, — и тут же поинтересовалась, выгибая ногу и демонстрируя высокий, почти балетный, подъем: — Примерять будешь?
— Зачем? — не сразу понял он.
— Проверить! — ровная бровь выгнулась при этом чуть насмешливо. — А вдруг ты ошибся и я не твоя принцесса?
— Ты — моя, — заявил он твердо.
— Откуда такая уверенность? — тут же поставила она это под сомнение.
— Потому что других таких нет.
— Надо было раньше к тебе прийти.
— Надо было.
— Ты наконец расскажешь мне про это место?! — тут же сделала она вид, что обижается, только искрящиеся весельем глаза выдавали.
— Ты уверена, что хочешь слушать про это сейчас? — последняя попытка не начинать это все.
— Да, я уверена, потому что мне и правда как-то подозрительно хорошо здесь — я хочу знать в чем причина. Так что не отстану, можешь даже не надеяться, — пообещала она.
Глядя в преисполненное решимостью лицо, Джон понял, что и правда не отстанет.
— Ты наверное помнишь, одно время жутко модно было проводить сеансы по вызову духов умерших? — начал все-таки он эту историю.
— Помню, — она протянула ему уже зажженную сигарету, опять прикурив две сразу, по у него же подхваченной привычке, — даже сама на такие ходила, хоть и знала, что все это чистейший обман, да все знали, но кого это волновало? Весело же!
— Ну да, свечи, полумрак, ползающая сама по себе стрелка, отрешенное лицо и чужой голос в устах медиума… — усмехнулся Джон, выпуская в потолок густое облако ментолового дыма, — здесь тоже так себя развлекали частенько, пока не случилась одна странность. Во время одного из сеансов сюда, в мансарду, пробралась маленькая девочка, дочь хозяев дома. Как и всем детям ей просто было любопытно, а потом она висела над полом с абсолютно белыми глазами и говорила чужим голосом… очевидцы рассказывали, что ее будто какая-то невидимая сила схватила и подвесила как марионетку на ниточках. Сбылось абсолютно все, что она сказала в ту ночь.
— Подожди! — перебила Дени. — Я что-то определенно припоминаю… — она защелкала пальцами в нетерпении, силясь вытащить из памяти нужное. — Кукольное пророчество! — выпалила она. — Пророчество малышки Бесс!
— Именно! Кстати, приглашенного медиума что-то вышвырнуло вот из этого самого окна, каким-то чудом он уцелел после падения… лучше бы уцелел витраж в окне, там была загадка в рисунке спрятана.
— Какой ты добрый! — не удержалась она от колкости. — Хотя мне наверное тоже больше жаль витраж, — не стала она скрывать, — его можно восстановить?
— Витраж или медиума? — не смог он сдержаться.
— Витраж конечно! Зачем мне какой-то медиум-недоучка? — говорила она серьезно, а в глазах отплясывали мерцающие веселые искры.
— В прежнем виде нет, — вздохнул Джон, — не сохранилось ни подробных записей о нем, ни копий рисунка…
— Значит вот где все случилось, — она зачарованно смотрела вокруг себя, будто могла увидеть саму Бесс, что притаилась когда-то за тяжелой бархатной портьерой и с замиранием сердца ждала когда начнется магический сеанс, не зная еще, что именно она станет главным событием той ночи и что эта ночь станет роковой для самой Бесс.
— Дени, — он погладил ее по колену, возвращая к реальности. — Что стало с самой Бесс знаешь?
Она отрицательно качнула головой, глядя на него во все глаза и уже понимая, что ничего хорошего не услышит.
— Сказанное ею сбывалось постепенно, в течении многих лет, а сразу после… все случившееся сочли дурной выходкой избалованного ребенка, про то как она висела над полом предпочли просто забыть. Люди всегда с легкостью заметают в углы подсознания то, что искажает привычную картину мира. Только дар был настоящий, она видела будущее, была сильным медиумом и в ту ночь, сама того не желая, заглянула за грань.
— А обратного пути нет, — прошептала Дени, уже все понимая наверное окончательно. — И она была всего лишь маленькой испуганной девочкой…
— Да, контролировать дар она не умела и остановиться уже не могла. Все списали на жажду внимания, избалованность, противный характер и в итоге просто на расстройство психики, которые и сейчас-то лечить толком не научились, а уж тогда… и с учетом того, что никакого расстройства у нее не было, а был страх от открывающихся граней мироздания, которые люди видеть не должны, и уж точно не должны видеть маленькие девочки.
— Нет, Джон, — в уголках глаз у нее блестели слезы, — скажи, что все закончилось хорошо, пожалуйста…
— Не могу, потому что это будет неправда, — обнял ее, притягивая ближе и когда она тихо всхлипнув уложила голову ему на плечо, со вздохом напомнил: — Говорил же сразу — иди ко мне.
— Ты не сказал, что все так плохо будет
— А в таких случаях хорошо не бывает никогда.
— И что с ней стало?
— Она провела много лет взаперти, в том числе и здесь, в этой самой мансарде, — он невесело улыбнулся. — Иронично, да?
— Иронично и страшно. Какой был итог?
— Самоубийство, — кротко ответил он. — Не здесь.
— Жаль ее… — из мерцающих аметистовых глаз выкатились слезы и прочертили влажные дорожки по щекам. — Сколько ей было?
— Семнадцать. Девять лет наедине с кошмаром.
— А что с этим местом?
— А здесь жить стало невозможно, до недавнего времени отсюда все бежали, а когда оставались, то все заканчивалось плохо — видения, голоса, как итог полная потеря связи с реальностью. Тут было три пожара, одно убийство, шесть попыток суицида и две из них удачные, несколько случаев непоправимо поврежденной психики и много нервных срывов. Всякую мелочь вроде взрывающихся ламп и упоминать не стоит.
— Ты понимаешь ведь, что фактически живешь возле открытого портала?
— Разумеется, понимаю. Поэтому нам с тобой тут так хорошо — пограничье. Можно сказать, естественная среда обитания, очень созвучная нашему состоянию.
— Не первый раз замечаешь? — проницательно прищурилась она.
— Не первый, — оставалось только подтвердить. — Я много всяких мест с аномалиями облазил и каждый раз одно и то же — мне там хорошо, а все эти ужасы как будто утихают. Здесь вот тоже тишь и благодать мгновенно наступили.
— Несъедобные мы для них. И сами в определенном смысле создаем аномалию в пространстве вокруг себя, не нарочно конечно и не заметно, пока не сравнивать. Думаю, это ты тоже замечал…
— Замечал, — Джон красноречивым взглядом обвел свое жилище.
— Либо хаос — либо вакуум. Радуйся, что у тебя хаос. У меня сейчас вакуум. Мерзкое ощущение.
— Ты всегда можешь остаться в моем хаосе, — напомнил он, — надеюсь, ты это понимаешь?
— Я только не понимаю, зачем тебе это все нужно.
— Вариант, что я просто люблю тебя рассматривается?
— Рассматривается, но… ты же знаешь, есть определенная проблема, — она многозначительно замолчала.
— А у меня есть решение, — голос прозвучал спокойно и вкрадчиво.
— Да, решение у тебя есть, — она смотрела так, словно впервые его видела. — Скажи, сколько еще раз ты готов его убить?
— Столько, сколько потребуется — тебе. Чтобы отвыкнуть. Научиться мимо проходить.
— Он ведь твой отец, Джон…
— Мой отец погиб много веков назад в битве на Трезубце. Твой брат погиб там же. А тот кто тебя спас от внутренней пустоты и напомнил о красках жизни — умер от лихорадки в Кварте, тоже очень давно. Ты не можешь не понимать.
— Я понимаю и не могу сопротивляться. Это как… как… я иногда думаю, что это мне проклятье такое за грехи, — она высвободилась из его рук и села рядом, не прикасаясь.
— Нет никакого проклятья. Только твои решения и мне страшно представить куда они тебя могут привести, — он развернул ее за плечи и посмотрел в глаза. — Поэтому я буду его убивать — снова, снова и снова.
— Почему? — на лице ее отразились сразу и сомнение и недоверие и тень догадки. — До чего ты додумался и чего не рассмотрела я?
— Тебе самой не страшно с ним? — ответил он ей вопросом на вопрос. — Оставаться наедине? Ложиться в постель? Засыпать рядом? Поворачиваться спиной?
— Джон, ты поставил цель меня напугать, да?
— Нет, милая, я не хочу тебя пугать, — он взял ее за руки. — Просто подумай — хоть раз за долгие годы подумай о нем не как о своей личной игрушке, которую у тебя все время отнимают, а как о живом существе. Как думаешь, от него много осталось? Давай, скажи мне — то, что я уже знаю и о чем ты говорить не хочешь.
Она вскочила с дивана и нервно заходила перед ним. Джон оставался спокоен и неподвижен.
Хотелось подойти. Обнять. Успокоить и отвлечь. Вот только нельзя. Эту рану надо вскрыть, выпустить загустевшую мертвую кровь, пока она не отравила все ее существо.
Остановилась. Стащила с дивана подушку, бросила на пол — прямо перед ним, уселась, скрестив ноги. Сразу захотелось сползти к ней или наоборот ее к себе затянуть. Сдержался. Сейчас нельзя.
— Последние два раза, — начала она говорить медленно, кусая губы между словами, — я не искала. Нельзя сказать, что я отказалась от своей привычки, просто не успевала начать… время для нас ведь идет иначе. Он сам появлялся, как будто его притягивает ко мне какая-то злая воля.
— Эта воля — твоя, — не хотел ей этого говорить и все равно говорил, потому что никто кроме него не скажет ведь.
— Как ты понял? — такой знакомый прожигающий взгляд.
— Ты сама сказала — искать его с каждым разом легче, — он улыбнулся ей, просто потому что не мог не улыбаться глядя на нее, а внутри расползались тревожные льдистые побеги, опутывали сердце. — Дени, ты же понимаешь, что когда от него ничего не останется, он придет все в том же облике? Ты посмотришь на красивое лицо, на серебряные волосы и успокоишься, ослепленная привычкой… я не хочу выяснять, что будет дальше. Давай ты поставишь точку и отпустишь его — пока это еще он. Все, что должен был сделать рядом с тобой — он сделал в Кварте. Дай ему пойти своим путем. Пожалуйста.
— Джон, чего ты боишься? — взгляд у нее сияющий и теплый, а на самом дне зрачка плещется бездонная тьма.
— Не успеть, — он склонился к ней и ладони обхватили ее лицо, — больше всего я боюсь не успеть, если случится что-то непоправимое. А оно может случиться, потому что ты…
Джон замолчал, ошарашенный внезапно пришедшим на ум сравнением — не человека, качеств и методов, а самого действия — вмешательство. Попытки нанести на ткань мироздания свой собственный узор. Дени терпеливо ждала, все так же тихо сидя перед ним.
— Не превращайся в трехглазую птицу, — он легко коснулся ее лба, — мы ведь оба знаем, чем оно заканчивается.
Зрачки в обрамлении аметистовой радужки расширились. Рот схватил судорожно глоток воздуха. Джону же показалось, что он физически ощутил как она вся внутри похолодела и застыла.
Тишина оглушала. Секунды катились медленными каплями по стеклу — начался дождь и его приглушенный шум был единственным звуком в мире.
Она наконец ожила и обрела подвижность. И долго еще не могла заговорить. Сделала долгий медленный глоток вина и обрела дар речи наконец.
— Джон, я… пару недель назад, просто гуляла, бесцельно бродила по улицам. Я так устала от своего идеально пустого пространства, мне захотелось спуститься с небес. Там недалеко от моста есть кофейня, может быть ты даже знаешь, у них на вывеске сова с чашкой кофе. Я бежала из этой кофейни так, будто за мной сотня разъяренных демонов гналась и все из-за парня с длинными светлыми волосами. Когда он обернулся, я увидела, что даже слабого сходства нет, что он и вполовину не так красив, совсем другие глаза, да и волосы просто очень светлые, а не серебряные… но первые моменты, Джон! — ее всю трясло, говорила она быстро, лихорадочно, будто боялась передумать рассказывать. — Меня всю затопила только одна мысль — почему он вернулся так быстро? Я понимаю, что это был не он, но все эти дни меня преследует мысль. Ощущение тех самых нескольких секунд… я поняла, что я не хочу! И поняла, что не справлюсь с собой.
— Ты поэтому пришла? — он сполз к ней на пол, крепко хватая ее, сжимая и не давая возможности отвернуться.
Она впрочем и не вырывалась, попыток отвести взгляд тоже не делала, а наоборот смотрела широко раскрытыми глазами и кивнула едва заметно, подтверждая — из-за этого.
— Надо было убедиться, что я снова его убью — если потребуется? — ему сейчас надо было услышать от нее правду.
Ресницы опустились, прикрывая глаза и она обреченно кивнула — да, ей надо было знать, что при необходимости он все повторит. Ну почему она опять ему верит и так слепо доверяет — абсолютно во всем? И где берет на это силы?
Из-под плотно сомкнутых век выкатились слезы и слова потоком хлынули из нее.
— Прости меня, Джон, прости пожалуйста, но мне нужно, мне так нужно было знать! — у нее дрожали руки и дрожал голос, слезы лились, уже ничем не сдерживаемые, выливались из нее потоком соленой боли, горячие вздрагивающие губы прижимались и шептали, шептали… выпевали страшную откровенность. — Когда ты зимой появился у меня в Браавосе, когда бросил к моим ногам эту спицу со следами крови… мне стало так хорошо, так спокойно, так легко… когда ты ушел, я кружилась в ритме какого-то безумного вальса по комнатам и была такой счастливой, такой свободной! Лучше мне было только с тобой… я так не хотела уезжать от тебя! Правда! Ты же веришь мне? Веришь? Я все смотрела и смотрела на тебя и не находила сил уйти! Мне пришлось и я так хотела, чтобы ты меня нашел! И так боялась, что не станешь искать. Ты нашел…
Истерика нарастала, она захлебывалась словами, всхлипывала, тесно к нему прижавшись и плакала без остановки, будто вместе со слезами выливала все, что переживала раз за разом внутри себя и теперь вот избавлялась от сжирающей ее отравы.
Оставалось только обнимать ее и принимать всю эту дикую истерику, потому что если она не выплачется в конце концов, то просто не выдержит. Даже у бессмертных есть наверное какой-то предел и проверять его наличие не стоило.
Наконец она утихла, вытерла слезы и посмотрела на него — обычно так совсем маленькие дети смотрят, когда уже способны понять, что натворили что-то.
— Я ужасна, да?
— Конечно нет, — он пригладил растрепавшиеся волосы. — Ты просто очень долго была одна. Тебе надо было прийти ко мне раньше.
— Я тоже думала, прямо из той кофейни к тебе бежать, — она улыбнулась. — Сочла этот порыв слабостью и не побежала.
Говоря «раньше» Джон имел в виду — раньше на пару столетий, но это уже не имело значения, она пришла тогда когда пришла.
— Могла просто позвонить, — сказал он, целуя ее в висок, — и тогда побежал бы я.
Джон поднялся и протянул ей руки, она легко вскочила на ноги, чисто номинально взяв его за руку, за самые кончики пальцев ухватившись.
Конечно на этом переживания и волнения этой ночи не завершились. Уже через десять минут после того как вроде бы успокоилась, Дени снова рыдала взахлеб у него на руках. Как-то унять эти слезы Джон даже не пытался, бесполезно было. Иногда надо просто вот так вот длительно выплакаться, выпустить стресс. Но все когда-нибудь заканчивается, закончились и эти слезы. Она сходила умылась, вернулась, скрутила волосы в тугой узел и взялась варить кофе.
Глядя как она невесомо колдует над огнем, отвечая на вскользь заданный вопрос где у него кардамон, слушая как она тихо напевает что-то хоть и мелодичное, но жутко сложное, Джон вдруг понял почему ему так хорошо с ней, почему от одного ее присутствия все встает на свои места, а мир наполняется гармонией и светом — он чувствовал себя завершенным с ней рядом. Цельным. Исчезало чувство, будто у него от сердца кусок откололи, он так привык к этому ощущению разбитости, сжился с ним, принимая как нечто неизбежное, научился с ним выживать, что когда она появилась — просто боялся поверить. И как же все причудливо сложилось в итоге — через боль, любовь и предательство, через смерть и громадный пласт времени — они снова вместе.
— Джон! — она вздрогнула, когда он подошел неслышно и обнял сзади. — Не смей ко мне подкрадываться!
— Прости, — он поцеловал бьющуюся на шее венку. И снова. И еще.
Она притягивала его как магнит. Повернулась и сама потянулась с поцелуем, руки погладили плечи, перешли на грудь, скользнули ниже, к животу, тонкие пальцы пробежались легкими прикосновениями, очерчивая рельеф пресса, будто проверяли, что все на своих местах и ничего не изменилось, а потом ее ладонь уверенно и крепко огладила его член через тонкую джинсовую ткань так, что у него дыхание перехватило.
Он погасил огонь у нее за спиной. Кофе уже не хотелось.
— Ничего не меняется, — мурлыкнула она ему в губы, — ты просто смотришь на меня и все — уже готов. Хотя казалось бы — тысяча лет прошла…
— Тысяча лет слишком ничтожный срок, чтобы убить мое желание любить тебя — во всех смыслах, — его ладони провели с сильным нажимом по ее бокам, по линии талии, опустились к бедрам, перешли на поясницу и там замерли.
— Ну давай уже, — предложила она ему, кусая губы и пряча за этим усмешку, — я же знаю, что ты хочешь сделать.
— Какие мы догадливые, — с такой же смешливой иронией отозвался он, подхватывая ее и отрывая легко от пола, сразу ощущая как она сильно сжала его коленями.
— Это потому что я легкая, — успела она сказать, прежде чем он ее усадил на стол, — поэтому ты все время так делаешь.
— Это потому что я люблю тебя.
Он расстегнул последнюю пуговицу на рубашке, открывая ее грудь и сразу склонился, обводя языком напряженные соски, целуя ее снова и снова, лаская губами нежную кожу, пока не осознал и не замер — его язык нащупал шрам. Маленькая, едва ощутимая, неровность на идеальной гладкости кожи…
— Джон, — простонала она, поймала его руку и потянула к горячей влаге меж ее ног, — ну не мучай, пожалуйста.
Ощущение ее пульсирующего желания мгновенно затуманило голову и отвлекло от шрама и всего с ним связанного. Умница. Хорошо его знала и еще лучше чувствовала… А ее руки уже скользнули нетерпеливо к ему, расстегивали молнию, стягивали с него джинсы, гладили по ягодицам, сжимали член, рассыпая по всему телу мириады сладких покалываний.
Между тягучими плавными движениями проскочила мысль, что опять на столе — вот уж где истинное проклятье, потому что в свое время не наигрались в такие вот игры. Дыхание сбивалось и опаляло кожу, рассыпалось огненной дымкой, растворяя время, растаскивая каждую секунду на части и отчетливо слышалось исходящее из самой глубины ее тела — биение сердца. На мгновение Джону показалось, что он может увидеть как бежит внутри ее тела кровь, ощутил под руками у себя пульсацию кипящего огненного потока. Жива. Она жива и здесь, с ним — томно гнется у него в руках, дышит, стонет, шепчет ему что-то неразборчивое, растекается послушным горячим воском, снова и снова доверяя ему себя безоговорочно. Никогда больше не отпускать, не терять, не позволить оборваться их связи и удержать в руках танцующее пламя — любой ценой. Темнота накрыла внезапно, обволокла плотно жидким огнем, выломала, выгнула, прогоняя через кровь сладкий и острый импульс. Колени предательски дрогнули и он наконец отстранился и перестал ее обнимать, ухватившись за край стола, опираясь на него обеими руками, чтобы не сползти на пол. Перед глазами постепенно прояснялось и выплывала из мерцающей дымки вздрагивающая и вздымающаяся высоко грудь, полуприкрытые аметистовые глаза и рассыпавшиеся в беспорядке серебряные волосы.
— Джон, — позвала она севшим неровным голосом.
— Знаю, — не стал он дожидаться того, что она скажет, — хочешь еще. Дай отдышаться, имей снисхождение к несовершенному мужскому организму.
Они помолчали секунду, заглянули наконец друг другу в глаза и тихо рассмеялись.
И конечно же отдышаться она ему не дала, разве что до кровати все-таки дошла с ним. Перевернула на спину и очень похоже на него самого прижала крепко за руки и проговорила негромко:
— Лежи спокойно, — имитируя его же собственные интонации.
Кажется он что-то хотел ей ответить, пусть даже и не имеющее смысла и важности, но она закрыла ему рот поцелуем, вытянула из него весь воздух и вдохнула огонь, а после начала спускаться ниже и ниже — к шее, к груди, к животу, целуя горячо и расплескивая по венам эйфорию. Мягкие нежные губы сомкнулись вокруг члена и мыслей совсем не осталось. Джон чуть приподнялся на локте, но долго смотреть на нее не получилось, от остроты ощущений разум уплывал, глаза сами собой закрывались, дыхание вырывалось хриплыми стонами и напрочь сбивалось, а она все не останавливалась и каждое скользящее движение ее губ по члену заставляло вздрагивать, вынуждало запрокидывать голову и хватать ртом воздух так, будто его здесь катастрофически мало, а сердце колотилось в сумасшедшем ритме. А она снова не останавливалась, губы обнимали член горячо и нежно и скользили медленно от головки до самого основания, поднимались вверх и снова спускались вниз, гладкие стенки горла расслаблялись, впуская глубже и сжимались в будоражащей, сводящей с ума вибрации, язык вытанцовывал легкими прикосновениями вокруг, после облизывал тягуче… она так может очень долго, удерживая его на самой границе между блаженством и пыткой и стоя на этой острой грани Джон окончательно голову терял.
С громким влажным звуком она все-таки выпустила его, перекинула ногу через бедро и Джон расслабленно рухнул на спину, а ему в грудь уперлись ее руки. Глубокими горячими толчками она насаживалась на его член разгоряченным лоном и даже в такой позе он чувствовал как она внутри вся горит и как вздрагивает, запутываясь в ощущениях. Аметистовые глаза распахнулись широко на громком вскрике и почти сразу закрылись, когда Джон крепко удерживая ее за талию вскинул бедра вверх, ей навстречу, усиливая все, что она чувствует. Удивительный женский организм, в котором все устроено так сложно и так красиво, подумал он, глядя из-под ресниц, как сменяются эмоции на ее лице — она всегда все чувствовала особенно ярко. Можно сделать еще ярче. Его руки легли на ее бедра, схватили крепко и он резко сдернул ее вверх, снимая с себя, оставляя внутри нее пустоту, поднял ее чуть выше и сполз вниз, между ее ног, прильнул губами к ней, целуя жарко и страстно, вылизывая ее всю. В ее лоно резко и сильно вошел язык, а волна горячей пульсации прокатилась по члену, будто он и не покидал ее тела. Крепко ее удерживая за бедра, он чувствовал как она дрожит от такой перемены ощущений, а еще наверняка она кусает сейчас губы, раскрывает широко глаза и смотрит в потолок невидящим взглядом, задыхаясь в путанице всего, что чувствует. Она захлебнулась в крике, когда язык затанцевал вокруг клитора, раздразнивая ее и измучивая уже совсем невыносимо нарочитой аритмией, подводя к самому пику и не давая на него выйти. Колени у нее начинали слабеть и разъезжаться, и наверное стоило перестать ее мучить, хоть и не хотелось и сам он мог бы вот так долго еще с ней играть, но… язык задвигался ровно и меньше чем через минуту она выгнулась, вздрогнула и даже никаких звуков не издала, кроме негромкого вздоха. Как только Джон из-под нее выскользнул и выпустил, она не удержалась и рухнула лицом вниз и так замерла, а когда Джон погладил ее по линии позвоночника, вся снова вздрогнула судорожно. Приподнялась на руках и с трудом подняв голову, посмотрела на него через плечо.
— Нет, любимая, это не все, — он притянул ее к себе, заставляя приподнять бедра выше и раскрывая ее себе навстречу, провел головкой члена между ее нижних губ и проскользнул выше, размазывая скользкую влагу ее желания между упругими ягодицами. Она на мгновение вся напряглась в его руках и почти сразу же снова доверчиво расслабилась, укладывая голову на скрещенные руки.
На пару секунд он задумался… в принципе ее тело сейчас в достаточной мере и разогрето и расслаблено, а уровень эндорфинов такой, что сотрет все болезненные ощущения, после они конечно догонят вместе с непременным приятным томлением, но это будет уже после. Только у нее сейчас и так эмоций через край, совсем острые могут просто все испортить и будет плохо.
— Джон, — протяжно позвала она, пропуская в голос ноту вопросительного веселья.
— Просто дразнюсь, — успокоил он, хотя в успокоении она явно не нуждалась.
— Можешь не просто дразниться, — соблазнительно и томно мурлыкнули ему в ответ, — если хочешь.
— Хочу, но не сейчас, — и плавно вскользнул в нее, ощущая привычное сжатие обхвативших его горячих стенок лона.
Поначалу, когда движения его были неглубокими, плавными и осторожными, она утопала в эйфории, тихо выдыхая, дрожа ресницами и иногда по ее губам пробегала легкая улыбка, но как только он чуть ускорил ритм, поднялась, опираясь на руки, сильно прогнулась в пояснице, запрокинула голову назад и сама толкнулась ему навстречу и в этот момент Джон сорвался окончательно. После на ее светлой нежной коже долго будут оставаться покраснения от неосторожной крепкой хватки, а он будет себя за это корить, но сейчас даже и мысли не осталось быть посдержанней, хотелось только брать ее снова, снова и снова, до крика, до боли и до слез. Звуки хлестких ударов влажной кожи о кожу перемешивались с громкими выдохами и всхлипами, капли пота скатывались по его груди, бежали вниз, лавируя между переплетениями напряженных мышц живота, по ее пояснице тоже скатывались капельки пота, поблескивали на гибкой спинке саламандры, а волосы змеились потемневшим серебром, опутывая ее. По телу пробежала дрожь, ритм их слияния сорвался на совсем безумный, она изогнулась еще сильнее, превращаясь вся в ожившее пламя.
Время схлопнулось, мир померк, они остались только вдвоем в густой темной невесомости, утопая в ее пепельной нежности. В реальности же они лежали совсем близко, тяжело и прерывисто дыша, Дени смотрела в потолок расширенными зрачками и снова по ее лицу катились слезы, те самые, из-за которых не больно и не страшно, которые хочется снимать с ее ресниц поцелуями и ждать когда успокоится, что он и делал, а под ладонью у него бешено колотилось ее сердечко, стучалось в ребра неистово. Джон слегка подул на ее ресницы и она тут же взмахнула ими удивленно, приходя в себя окончательно.
Обняла, обвилась крепко руками и ногами и зашептала совсем-совсем тихо, перемежая шепот судорожными вдохами.
— Тш-ш-ш… говорить можно только тихо. Совсем тихо. Никто не слышит нас ведь? Нельзя чтобы услышали…
— Почему? — таким же шепотом спросил Джон, прижимая ее еще теснее.
— Потому что они всегда слушают — враждебные нам боги, служащие им демоны — они всегда слышат слова.
— Ты думаешь им есть до нас дело?
— Им до всех дело есть. Они слушают о наших страхах и приводят их нам на порог, слушают наши мечты и преподносят нам их в искаженном виде.
— Чего ты боишься? Не говори им — скажи мне.
— Я боюсь проснуться, — он это скорее по губам прочитал, чем услышал.
— Нечего бояться, — так же одними губами шепнул он ей. — Ничего не изменится.
— Правда? — вот как она делает свои и так громадные глазищи еще больше?
Джон кажется знал теперь с кого рисовали некоторых персонажей мультфильмов с нереально огромными, заглядывающими прямо в душу глазами, несомненно художники эти имели счастье вскользь встретится с Дени, которая со своим ангельским личиком и большими выразительными глазами, стала несомненным прототипом всех этих хрупких принцесс и маленьких богинь, размахивающих боевыми веерами, выплясывающих с тонкими изящными клинками, хлещущих во все стороны серебристыми цепями, а то и вовсе вздымающих руки к небу и призывающих мощь и ярость всех стихий на головы своих недругов.
— Правда, — уже не стараясь говорить шепотом, а просто очень тихо, сказал он, не переставая любоваться на ее лицо и такой неземной цвет глаз.
— Погаси свет, — с непоколебимым спокойствием и вместе с тем экзальтированным каким-то таинственным придыханием попросила она.
— Сейчас, — он поцеловал ее в лоб и поднялся, высвобождаясь из обнимающих его рук.
Как она с такой склонностью мистифицировать все, что под руку попадается, ухитряется одна жить и хорошо себя чувствовать? Впрочем у них даже страх выражается иначе чем раньше.
Джон вернулся к ней, снова обнимая, на этот раз сзади — и сразу полоснуло по сердцу. Тогда в Королевской Гавани он вот ровно как и сейчас ее обнимал, целовал в затылок и после проснулся один.
Он сжал ее совсем-совсем крепко, закрыл глаза, вдыхая ее, вбирая в себя отголосок аромата духов, от которого осталась лишь смолисто-дымная прохлада ладана, переплетенная с огненным запахом ее самой.
— Дени, — зашептал он отчаянно, — девочка моя, пожалуйста, не делай глупостей. Умоляю тебя, просто останься со мной и я обещаю — тебе не придется больше бояться. Не придется быть одной — больше никогда. Тебе же так легко со мной, так хорошо нам вместе, ну не разрушай — пожалуйста, любимая!
Он боялся, боялся отчаянно, панически, что она снова исчезнет. Найдет. Конечно он ее снова найдет, но как же страшно! Глаза предательски ожгло преддверием слез и он стиснул зубы, сжал руки еще сильнее вокруг нее.
Она ничего ему не сказала, только взяла за руку, заставляя ослабить хватку, подтянула себе под щеку, улеглась на ладонь, поцеловала запястье. Молчала минуту. Вторую. Третью.
Молчал и Джон, только целовал снова и снова ее волосы, плечи, шею… наконец ее дыхание выровнялось и стало совсем тихим — уснула.
Джон тоже засыпал, хоть и пытался бороться со сном, но его неумолимо сваливало в туманное забытье и он в него проваливался, понимая, что может завтра утром проснуться с ней вместе — или снова один.
И ничего сейчас он не может сделать. Не может повлиять ни на что. Только слепо довериться — ей. Как она доверялась ему. Потому что доверие — единственный проводник сквозь вечность.

+1

8

Арт, который как влитой пришелся в атмосферу этой главы, поэтому пускай лежит здесь. Ну и Дикое вино слушать, оно тоже немалую роль сыграло в создании атмосферы тут))
https://i.imgur.com/4dtWQrYm.jpg

+1

9

Эпилог

Когда чего-нибудь сильно захочешь, вся Вселенная будет
способствовать тому, чтобы желание твое сбылось.
Пауло Коэльо «Алхимик»

В сердце любого города никогда не бывает настоящей ночи. Густая чернильная тьма, задуманная как непроглядная, разбавлена светом фонарей и ночь больше не таит в себе смертельной опасности, не наполняет сердца тревогой, не подтачивает душу страхом. У ночи шоколадно-апельсиновый запах и тонкий винный вкус. Ночь танцует в зеркалах огненными язычками, мерцает на многочисленных медальонах, развешанных на кованом изголовье кровати. Дени протянула к ним руку и цепочки отозвались на касание тоненьким жалобным перезвоном. Она никогда не считала сколько здесь медальонов и никогда не открывала их. Внутри, между металлическими, чуть выпуклыми створками — память. Один медальон — одно имя. Медальон получал каждый, кто не оставил ее сердце равнодушным, кто был ей чем-то дорог и значим. Ее личная стена памяти. Если смотреть глазами смертных, то кажется, что медальонов много, вечность рассеивает иллюзию и выводит на свет правду — их мало, как и тех, кто достоин памяти.
Мертвые бесполезные безделушки. Сколько ночей она тут провела в одиночестве, теша себя иллюзией присутствия людей, от которых и праха давно уж не осталось? Утопит. Она утопит их все в ближайшем же канале и даже первого рассветного луча дожидаться не станет.
В аметистовых глазах загорелось привычное упрямство и привычная же порывистость и вот уже она выскользнула из постели и натягивала на себя первое, что рука вытащила из шкафа, даже не осознавая, что именно надевает. Одежда — это лишь условность смертного мира. Ее руки уже нетерпеливо срывали с изголовья медальоны, дергали за ленты раздраженно. Быстрее, быстрее, еще быстрее. Она не желает ни секунды лишней держать тут этот хлам. Наконец последний медальон покорно соскользнул ей в руки и она увязав всю эту груду в широкий шарф, поспешила к дверям, прижимая чуть позвякивающий узел к груди. Ноги в мягких туфельках без каблука бесшумно скользили по ступеням. Грохнул ключ, скрипнула дверь и она оказалась на улице, в паутине из тьмы, света и пляшущих теней. Ускорила шаг, почти побежала, будто кто-то незримый может выйти вдруг из темного угла и отнять у нее все эти осколки памяти, спасти их от забвения, удержать ее голову вполоборота назад.
— Если я оглянусь — я пропала, — шептала она себе под нос, переходя на быстрый бег. — Пропала, пропала, пропала…
Когда она успела позабыть о самом главном? Когда позволила медлительной и вязкой вечности утянуть ее в губительные лабиринты памяти? Когда девочка, что смотрела всегда только вперед, научилась оглядываться? Да неважно уже! Важно, что проснулась вовремя, что выбралась, ухватилась за пылающую огненную нить, выползла по ней из непроглядной тьмы.
Дени уложила шарф прямо на низкий каменный парапет, развязала узел и ухватила дрожащими от волнения пальцами первую цепочку. С тихим всплеском медальон ушел под воду. Второй. Третий. Она не смотрела что именно берут ее руки, не смотрела какой именно медальон летит вниз, только к темной воде был прикован ее взгляд. Вода в каналах Браавоса всегда такая — тянет. Заманивает. Обещает покой на осклизлом темном дне — лжет. Какой может быть покой среди мертвецов? Тут же все кишит неупокоенными душами, они и тянут вниз, в стылую мрачную сырость — мертвым тоже надо что-то есть, например, тепло живых.
Последний медальон с обрывком алой ленты улетел во тьму, булькнул что-то протестующее напоследок и исчез.
Не было ни восторга, ни ликования, ни желания прыгать, бежать, танцевать, кричать — ничего, кроме спокойствия и осознания, что абсолютно все она сделала сейчас правильно. Чуть подумав, она и шарф спихнула вниз, словно он мог быть осквернен соприкосновением с теми предметами, что она сейчас выбросила из своей жизни без сожаления.
Вот теперь точно все. На темную гладь воды не бросила даже последнего прощального взгляда, когда уходила. Там не было ничего к чему хотелось бы вернуться и о чем она могла бы сожалеть.

План тихо прокрасться и улечься обратно в кровать был с треском провален. Они столкнулись на улице, недалеко от дома и спустя несколько секунд тишины и неподвижности дикая бешеная сила схватила ее, смяла, стиснула, прижала и сразу стало тепло и хорошо.
— Ну и что это за полуночные блуждания? — он смеялся, когда целовал ее.
— Медальоны. Пришла пора с ними расстаться и я утопила их все, — она старалась не смотреть на него, не попадать под бархатную тьму взгляда. — Ты разве не заметил, что их больше нет?
— Я заметил, что нет тебя! На этом фоне все остальное уже не имеет смысла, знаешь ли, — он старался говорить серьезно, но у него не получалось совсем. — Ну неужели нельзя было разбудить?
— Нельзя. Есть вещи, которые непременно надо делать в одиночестве.
— Понимаю. А дождаться утра конечно же было никак невозможно, да?
— Ну вот, ты и сам все знаешь, — обрадовалась она и тут же перешла в наступление. — А как ты понял, что я именно с этой стороны пойду?
— Учитывая сколько я в свое время за тобой по всему миру побегал… — он не договорил, многозначительно выгибая бровь.
Побегать ему и впрямь пришлось немало, как и ей — только от него. Или от себя? Она поняла только когда остановилась, что на самом деле все это время бежала к нему, избрав самый странный путь из всех возможных.
Он смеется, целует ее. Он кажется таким легким и беспечным, но в самой глубине глаз разгорается ровно и страшно темное пламя, угасающее постепенно лишь когда они оказываются дома, когда проговариваются снова и снова слова про сумасшедшую женщину, любовь к которой видимо послана ему богами в наказание за все грехи.
Темно-янтарная густая жидкость перекатывается по стенкам тяжелого стакана в ее руке, льется в горло, обжигает огненно-пряным вкусом, остается на губах хмельным горьким послевкусием. Дени сделала еще глоток, раскатывая на языке вкус медового пламени и посмотрела на Джона, застывшего возле окна в клубах табачного дыма.
Ненавидит просыпаться один. До слез, истерик и скандалов, которые каждый раз заканчиваются одинаково. Или вот до такого сдержанного молчания, как сейчас и неизвестно, что хуже.
В отличие от нее Джон наливанием в стакан не озаботился, влил в себя залпом несколько глубоких глотков прямо из горлышка бутылки и рассмеялся приглушенно и хрипло. Смех нервный и очень искренний.
Дени тихо отставила стакан в сторону и подошла к нему, забрала сигарету, затушила и притянула его к себе, целуя.
— Прости, не подумала о твоих кошмарах, пока избавлялась от своих призраков.
— Ты ни в чем не виновата, — ожил, улыбнулся, склонился к ней, вдыхая ее, обжигая дыханием кожу на шее. — Я люблю тебя, — шекочущий горячий выдох.
Конечно он прекрасно понимает, как ей было жизненно необходимо утопить к чертовой матери эти круглые изукрашенные куски металла, понимает, что совсем не каприз, не придурь, потому держит себя в руках и все равно весь на взводе, весь неспокоен.
Туго сжатая пружина у него внутри разжимается не скоро и окончательно отпускает только когда он засыпает, крепко обнимая и прижав ее своим телом к постели, так что теперь уж точно никуда не убежишь. Бежать Дени не собиралась, а вот поспать бы не отказалась, но уснуть не могла, долго смотрела в потолок невидящим взглядом, перебирала шелковистые кудри, ощущала приятную успокаивающую тяжесть его тела, слушала дыхание и биение сердца.
И вспоминала, последний раз возвращалась мыслями к жарким солнечным дням в Миэрине. Как давно это было? Давно, но она помнит так четко и ясно, будто все было вчера. Шальные фиалковые глаза, тонкие черты лица, чарующий голос, улыбка, жесты, взгляд — все было знакомым и привычным. Дени знала его так, как он сам себя никогда не узнает. Слышала явственно учащающееся сердцебиение, видела как расширяются зрачки, чуяла как бежит, все ускоряясь, кровь по венам, понимала, что все готово повториться, взойдя на привычный круг.
— Нет, — отчеканенное тихим ледяным голосом, это короткое слово поставило окончательную точку.
— Но… как же так? — фиалковые глаза распахнулись удивленно и сам он сделался похож на потерянное дитя.
Не привык быть отвергнутым, не знает даже, что это такое, не испытывал ни разу — слишком сильно избалован красотой, храним ей и ей же проклят. И где-то в самой глубине своей истрепанной измученной души не привык от нее слышать — нет. Она никогда ведь не проходила мимо. Никогда не отворачивалась. Никогда не оставляла его наедине с собственной судьбой. Никогда не давала возможности пройти по другой дороге.
— А вот так! — ей сделалось весело, она улыбнулась и подмигнула ему задорно, а после поманила к себе, вскинула руки на плечи, потянула, вынуждая его склонить голову и зашептала на ухо: — Это только в сказках принцессы мечтают о прекрасных принцах и на край света с ними бежать готовы, а в жизни они становятся королевами и выбирают драконов. Потому что принцев много, а дракон всегда один, понимаешь? — она заглянула в растерянные глаза.
— Нет, не понимаю… — тихо и совсем расстроенно проговорил голос, каждая интонация которого была ей знакома в разы лучше, чем его законному обладателю.
— Все будет хорошо! — прокричала через плечо, убегая от него навсегда.
Наверное он долго смотрел ей вслед, наверное, даже когда она исчезла из поля зрения, продолжал смотреть, наверное ждал, сам того не понимая, что со скрипом и скрежетом завертится тяжелое колесо привычного проклятия. Она же бежала по круто уходящей вниз, узкой мощеной улочке, легкие сандалии бесшумно скользили по разноцветным камням, за спиной плескался лазурный шелк, бумажный пакет в руках издавал одуряющий запах кофейных зерен, солнце светило ярко, а мир был прекрасен и полон чудес.
Свободна, свободна, свободна — пело ее сердце, а за спиной раскрывались крылья. Как же она была счастлива в ту весну, когда взлетела по узкой извилистой лестнице, утонула в сияющей тьме взгляда, бросилась навстречу, повисла на шее, а руки, надежные и крепкие, подхватили ее, оторвали от пола, закружили стремительно…
Глаза, затуманенные воспоминанием, прояснились и сразу же наполнились мягким сиянием. Дени осторожно, чтобы не разбудить, приподнялась на локте и долго смотрела на темные ресницы, на точеные скулы, на губы, скользила взглядом по ладно скроенному телу, сейчас расслабленному и неподвижному — она всегда любила на него смотреть, впитывая глазами его красоту, мягкую и резкую одновременно, которой никогда не бывает много, от которой никогда не устаешь. Она всегда его любила — даже после того удара в сердце. Даже когда злилась и бесилась, когда ненавидела его до дрожи — все равно продолжала любить. Презирала себя за слабость, боролась с собой, оттаскивала себя от него много раз, разбивая раз за разом собственное сердце, которое все равно оказалось сильнее и получило свое — молитвенную одержимость, любовь, прошедшую сквозь время.
***

Тихо и безветренно. Тепло. Солнечный свет удивительно мягко обнимал город, золотил стены домов, отражался от водных и стеклянных поверхностей. Пахло влагой от каналов и свежей весенней прохладой. Было хорошо и немного грустно.
Дени плотнее укуталась в невесомую кашемировую шаль и продолжила созерцать город. Рядом с ней в большой глиняной кадке весело помахивало листочками лимонное дерево и даже пара мелких плодов горели ярко-желтым среди пышной зелени. Ну дерево, это она конечно сильно преувеличила, скорее уж лимонный куст. Кустик. Небольшой такой, зато внезапно стойкий и неунывающий, вон даже пару лимонов вырастил. Она улыбнулась своим мыслям и протянув руку ласково погладила упругую веточку.
— Надо будет найти ему новый дом, — мягкое низкое мурчание у нее за спиной.
— Надо будет, — она отвернулась от лимонного деревца и внимательно взглянула на подошедшего к ней Джона.
Тревоги прошедшей ночи остались позади и сейчас он выглядел полностью спокойным.
— Не хочешь уезжать, — не вопрос, а утверждение. Он хорошо ее знает и еще лучше чувствует.
— Не хочу, но это необходимо, — прохладная строгая интонация не для него, она для самой Дени. — Люди начинают замечать.
Уже выслушала она пару безобидных пока что шуточек про вечную молодость и проданную душу и один вопрос приглушенным шепотом заданный и стыдливую просьбу одолжить телефончик своего косметолога. Отшутиться мрачновато про кровь девственниц и жертвоприношения можно раз, два и даже больше. Можно списать все на мифического несуществующего косметолога с золотыми руками или даже гениального пластического хирурга, которыми не желаешь по причине природной мерзости характера делиться, но рано или поздно до окружающих дойдет, что ты перешагнула за порог однозначной и непобедимой старости и за порогом этим двадцатилетнее лицо есть нечто противоестественное, потому что никакие хирурги и косметологи не способны одолеть время. Лучше не доводить до греха. В прежние времена это заканчивалось нехорошо у них обоих — нехорошо для людей. Чем может закончится сейчас лучше не думать даже, собрать пару чемоданов всегда проще, чем прибирать потом последствия своей неосторожности.
— Мы вернемся, — напоминает он ей и нервная усмешка пробегает по губам, — когда их всех не станет. И пока мы не уехали… — начинает и замолкает, смотрит на нее внимательно. Пляшущие в глазах искры выдают некий бесячий замысел в его голове.
— Я слушаю тебя очень внимательно, — она чуть подалась вперед заинтересованно. — Что там, пока мы не уехали?
— Ты знаешь, я никогда не умел выбирать те самые, правильные, моменты, — он смеется, запрокидывает голову, глядя в потолок, — и если не научился за все это время, то уже не стоит и пытаться. Так что наверное просто надо сделать и не думать, — смеющиеся глаза посмотрели на нее, а его рука нырнула куда-то в задний карман и извлекла маленький предмет, который сразу же взлетел высоко подброшенный. Джон поймал его и еще через мгновение сделался серьезен и опустился перед ней на одно колено, а красный бархатный футлярчик раскрыл свою хищную пасть и рассыпал бриллиантовый блеск с тоненького обруча.
— Дейнерис Таргариен, ты станешь моей женой… — очень серьезно начинает он, но губы кривит улыбка и срывается сдавленный смешок, — в третий раз? — заканчивает он, уже не пытаясь сохранять серьезность.
— Стану, Джон, — она не думает и секунды, — и в третий и в четвертый и во все последующие.
Кольцо покидает бархатное гнездо и скользит по пальцу, вставая на свое место — рядом с двумя такими же тонкими кольцами с мелкой бриллиантовой россыпью. Руки привычно впутываются в черные завитки волос, губы соприкасаются, приоткрываются, сливаются в бесконечный поцелуй. Весеннее солнце рассыпает золотистые блики. Где-то в небесной синеве выводит тоненькую трель невидимая птица. Ветер чуть покачивает листочки лимонного деревца. Мир, как и прежде, прекрасен и полон чудес.

Отредактировано Без_паники Я_Фея (2023-03-24 23:23:39)

+2

10

Я до последнего не знала, принесу или нет сюда этот фанфик. Когда закончила и прочла, то поняла - надо нести. Потому что я нечаянно написала идеальный джонерис - исключительно в моем понимании конечно же)) Ну кто бы сомневался, да?)) Вечно молодые, вечно прекрасные, вечно влюбленные и бессмертные))) Совершенная форма бытия, все как я люблю))
Так что пусть это будет здесь)) Потому что самым вкусным надо делиться с близкими, а эта работа для меня прям десертом оказалась внезапно))) smalimg

Отредактировано Без_паники Я_Фея (2022-01-15 16:09:40)

+1

11

Спасибо, что принесли. Это очень классная вещь, имхо. smalimg  Начала сегодня читать, и читаю потихоньку, с огромным удовольствием. Утонченный авторский стиль, прекрасно подобранные эпиграфы, интригующий сюжет - всё нравится. smalimg

+3

12

Ооо, леди. Только недавно дочитала эту прелесть на фб, но отзыв и не оставила. Надо исправить это недоразумение. Прекрасное исполнение прекрасной заявки от такого же прекрасного автора заявки)))

Ваш джонерис так же прекрасен, как и ваш слог — от него я получаю истинное наслаждение. Эстетично и чудесно.

+2

13

И ничего сейчас он не может сделать. Не может повлиять ни на что. Только слепо довериться — ей. Как она доверялась ему. Потому что доверие — единственный проводник сквозь вечность.

О Мартин, как же хорошо сказано, как красиво и афористично.  smalimg  smalimg  smalimg

Отредактировано Gurvik (2022-01-18 23:36:21)

+2

14

28905,65 написал(а):

Спасибо, что принесли. Это очень классная вещь, имхо.   Начала сегодня читать, и читаю потихоньку, с огромным удовольствием. Утонченный авторский стиль, прекрасно подобранные эпиграфы, интригующий сюжет - всё нравится.

Я рада, что вам нравится, леди, ну и надеюсь, что финал этой истории тоже порадует))

28932,65 написал(а):

О Мартин, как же хорошо сказано, как красиво и афористично.

Ну так на том все и стоит ведь, а для таких как они - тем более. Доверие - себе и своему восприятию, миру, людям, некоему провидению, что ведет нас за собой, небу, ветру, мечте, любви, желанию, всему, что делает нас живыми - это все база, фундамент на котором все держится, выбей его и все рухнет.

+1

15

28927,5 написал(а):

Ооо, леди. Только недавно дочитала эту прелесть на фб, но отзыв и не оставила. Надо исправить это недоразумение. Прекрасное исполнение прекрасной заявки от такого же прекрасного автора заявки)))

Ваш джонерис так же прекрасен, как и ваш слог — от него я получаю истинное наслаждение. Эстетично и чудесно.

Благодарю, леди, захвалили)) smalimg
Этот джонерис и мне самой оказался каким-то особенным, вот буквально некоторое время назад писала на фб как раз в комментах, что эта работа меня уравновесила, привела в чувство. А то Тьма из меня столько крови попила, что я натурально тапку откидывала на эмоциональном уровне, а теперь можно с новыми силами в ад)) smalimg
А у этой истории будет позже что-то вроде дополнения-продолжения, но не уверена, что сюда принесу... или буду носить не все главы, не решила пока))
зы: чего-то смеюсь)) если зайти в заявку и листать снизу вверх, то там рейтинг каждой новой работы все выше и выше, начиналось все с безобидного G, потом PG-13 от леди Алоры, сир Райдер поднял до R, закончилось моим NC-17)) Следующий автор, если он будет, просто обязан писать NC-21)))

Отредактировано Без_паники Я_Фея (2022-03-31 02:05:40)

+2

16

Весеннее солнце рассыпает золотистые блики. Где-то в небесной синеве выводит тоненькую трель невидимая птица. Ветер чуть покачивает листочки лимонного деревца. Мир, как и прежде, прекрасен и полон чудес.

Здорово как! Приятное очень послевкусие от чтения.  smalimg smalimg Еще раз спасибо за чудесное, прекрасное произведение.

28935,37 написал(а):

А у этой истории будет позже что-то вроде дополнения-продолжения, но не уверена, что сюда принесу... или буду носить не все главы, не решила пока))

А может - да, сюда, и все главы? Хочется продолжения литературного банкета!  smalimg  smalimg

Отредактировано Gurvik (2022-01-21 00:55:03)

+1

17

28987,65 написал(а):

Здорово как! Приятное очень послевкусие от чтения.    Еще раз спасибо за чудесное, прекрасное произведение.

Я очень рада, что вам пришлось по душе, леди)) Да, я иногда очень "быстро" отвечаю)) smalimg

28987,65 написал(а):

А может - да, сюда, и все главы? Хочется продолжения литературного банкета!

Ну я просто не думаю, что здесь все задуманные главы будут уместны, например, глава про Тириона и Серсею, если случится или история любви Джона и реинкарнации Элии, ну и выгул некоторых авторских кинков тоже, а все прочие задумки почему нет?) Принесем, как будут готовы))

Отредактировано Без_паники Я_Фея (2022-03-31 02:13:29)

+1


Вы здесь » Лед и Пламя » Творчество фанатов » Фанфик: Благие проклятые


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно