Глава 15. Тайна в красном переплёте
Никогда не следует делать того,
о чем нельзя поболтать с людьми после обеда…
Оскар Уайльд «Портрет Дориана Грея»
Свеча не спешила разгораться, крохотный огонек, зажженный чуть подрагивающими руками, никак не желал подрасти хоть немного и еле теплился, обещая вскорости и вовсе погаснуть. Санса снова и снова подносила тонкую лучину к горящему факелу, снимая с него крохотные язычки огня и пыталась пересадить их на свечные фитили, но пламя не желало подчиняться и словно бы издевалось над ней. Сухой треск переломленной в раздражении лучины утонул в тихом мраке крипты. Санса оставила свое занятие и невзирая на холод опустилась на колени прямо на пол, уселась, разметав вокруг себя оборки юбок и кисти ажурной шали. Холод, пыль, неудобство — все это сейчас не заботило совершенно. Взгляд ее приковался к лицу из камня — вытянутое и худощавое, с красивыми, но суровыми и жесткими, тонкими чертами, оно неизменно ее завораживало сдержанной силой и ледяной яростью, что угадывались в нем, потому и приходила она сюда снова и снова. Голос ее тихо шелестел под каменными сводами, когда она рассказывала о своих горестях и радостях, не утаивая ничего и выводя откровенность в абсолютную степень. Безмолвный собеседник внимал, каменные очи смотрели с интересом, уголок рта дергался в насмешке. Наверное и впрямь была она ему немного смешна, яркая, хрупкая, красивая, так неподходящая этим неласковым землям, этому мрачному замку, этой темной крипте и всем этим суровым и жестоким людям, что называли себя королями зимы. И все же это был ее дом, ее земли, ее народ и ее корона. Под роскошной южной красотой бежала все та же кровь, а в крови этой сверкали опасными острыми гранями осколки льда.
— Так и живу, твое величество, — продолжала она свою негромкую исповедь. — Скажешь — дура-девка и прав будешь! Дура! Ну так ведь сердце у меня живое, оно стучит и трепещет, оно не теряет надежды, оно такое горячее… непозволительно горячее. Протянул бы ты что ли руку сквозь время и смерть, сжал бы сердечко мое вечным холодом. Не можешь? Ну так я и думала, а мне бы помогло… — протянула она задумчиво и после небольшой паузы вскинулась задорно и даже кокетливо: — Скажи, нравятся тебе мои кудри? Смотри как они горят, как рыжее пламя костра в ночном лесу! И платье нынешнее мое — синий бархат в цвет глаз. Ты заметил, я видела как самодовольно ты ухмыльнулся. Правильно ухмыляешься — для тебя наряжалась. И волосы вот так свободно распускаю тоже для тебя, знаю, что нравится тебе, любуешься беззастенчиво, ну насматривайся на красу мою, мне не жаль, мне нравится даже как ты смотришь. Я вот думаю, как было бы прекрасно тебе из тени выйти, предстать передо мной живым и дышащим. Я бы ни минуты не думала тогда! Я бы мигом за тебя замуж вышла! Стали бы мы с тобой тогда вместе править северными землями! Ах, как было бы славно! Ах, как бы мы тогда позабавились! Молчишь? Ну молчи, — Санса тоже замолчала, потеребила кромку шали и вздохнув поглубже снова заговорила. — Я нескоро теперь к тебе приду. На юг я еду. Вот не начинай даже! Сама все знаю! Только меня не спросили, ясно тебе?! Я совсем-совсем одна здесь. Ты же ведь не встанешь между мной и моим братом, не оградишь от мира, не убьешь всех моих врагов, так что не смей меня осуждать! Да, сейчас я подчиняюсь, но я клянусь тебе — я вырвусь и обязательно вернусь обратно домой.
Она погладила припыленный шершавый камень, смахнула слезу и бросила еще один взгляд на лицо статуи.
— Не скучай тут без меня, — улыбнулась, взяла начинающий уже неприятно чадить факел и не оборачиваясь медленно пошла в сторону выхода, оставляя за спиной каменного Теона Старка.
Она уже не первый и далеко не второй раз к нему приходила, высказывая и выплакивая Голодному Волку все, что ее мучило, выливала на него все свои мысли, сомнения, у него она искала ответы на вопросы, утешения в горе — и находила. Безжизненный камень, повторяющий черты давно сгинувшего во мраке истории короля Севера, словно таил в себе некую скрытую силу и силой этой с ней охотно делился, помогая не сойти с ума и жить дальше во всем круговороте, свалившихся в последнее время на нее событий, перечеркнувших и так хрупкий баланс ее неспокойной жизни.
Когда-то давно она в крипту боялась спускаться, боялась до слез и до крика, за каждым поворотом ей чудились подстерегающие ее опасности, каждый шорох впивался когтями страха в ее сердечко, каждая мелькнувшая тень представлялась жутким монстром и конечно же все, что жило в этой посмертной тьме жаждало добраться именно до нее, именно ее они все стремились утащить в непроглядный мрак, пожрать с аппетитом, предварительно хорошенько помучив, в ее перепуганном воображении она рисовалась самой желанной и сладкой жертвой для них. Ничего не изменилось и сейчас — она была все той же желанной жертвой, только вот чудовища эти не обитали во мраке крипты и не струились там тенями по углам, они вполне уверенно на двух ногах ходили и имели вид совсем не страшный, а то и вовсе красивый. Крипта же сейчас была для нее одним из самых спокойных и безопасных мест в мире. Привел ее сюда как ни странно сон, скорее даже загнал — в самом что ни на есть прямом смысле. Сон тот повторялся раз за разом, разнясь многими деталями и будучи неизменным в главном — она снова и снова убегала по внезапно опустевшему Винтерфеллу от человека в черном, чей силуэт неотступно следовал за ней везде, шаги его были неспешны, но он никогда не отставал, даже если она со всех ног бежала. Походка его была легкой, местами даже немного танцующей, он был весел и беспечен и даже насвистывал негромко незнакомый мотивчик. Она была беспомощна и напугана, охвачена паникой и потому металась беспорядочно, как дикий зверь, которого загоняют охотники. Всегда одинаковое легкое ее одеяние каждый раз цеплялось за что-то острое, рвалось с обреченным треском, соскальзывало и она вынуждена была убегать уже обнаженной, от холода и страха трясущейся и в наготе своей еще более беззащитной. Реалистичность снов этих была максимально высока и она всегда живо ощущала сбегающие по спине на поясницу капельки холодного пота, чувствовала как упруго бьют кудри по обнаженной груди и по плечам, а под босыми ногами — гладкий камень. В одном из снов страх привел ее ко входу в крипту и она бросилась вниз, в спасительную, как ей показалось, темноту. Черный силуэт за ее спиной последовал за ней и она поняла, что прибежала в ловушку и впервые за все сны смогла накинуть узду на свой страх, остановилась и обернулась. Если это смерть, то она примет ее с открытыми глазами — так она решила. И так слишком часто жизнь помещала ее в положение дрожащей улепетывающей трусихи, может быть хотя бы смерть позволит сохранить каплю чести и щепотку гордости? Блики неясного света упали на лицо ее преследователя и Санса вскрикнула — она знала эти глаза, сверкнувшие обсидиановым глянцем, знала эти черные кудри, стянутые сейчас в туго на затылке. И даже темные доспехи были ей знакомы, хоть она и не видела их ни разу в жизни, а уж скалящийся и изгибающийся гибким телом маленький рубиновый дракон у левого плеча и подавно. Перед ней стоял Джон. Тот самый Джон, который когда-то крепко ее обнял во дворе Черного замка и прогнал прочь мерзенький грызущий душу страх, что найдут, поймают и вернут обратно, там в его руках она поняла — даже если и найдут, то не посмеют и прикоснуться, потому что Джон всегда сможет ее защитить. Джон, стоящий сейчас перед ней был другим. Он не был больше ее Джоном. Чужой и непредсказуемый, утративший, исходящее от него ранее ощущение чего-то надежного, устойчивого и безопасного. Джон, в котором не осталось ни капли Севера.
Санса зажмурилась, когда он улыбнулся и сделал шаг вниз по ступеням, протягивая ей руку… нельзя. Ни в коем случае было нельзя поддаться его притяжению и сделать шаг навстречу — она откуда-то совершенно точно это знала, только вот тянул он так, что противиться было все тяжелее и невозможнее. Глаза ее распахнулись, голова безвольно откинулась назад, рот чуть приоткрылся, выдыхая облачко пара… сейчас она пойдет, сама добровольно влезет в пасть дракона, уляжется там среди острых клыков, отдавая себя его воле…
Он замер вдруг на полушаге и по лицу его скользнуло легкое недоумение. Полуистлевший клинок будто из воздуха соткался и застыл угрожающе у самого его горла, сделав дальнейший путь в крипту невозможным.
— Тебе не место тут, драконий выродок!!! — грозно прорычали из темноты.
Наваждение схлынуло. Секунды в тишине падали, звонко ударяясь о ступеньки и раскатывались в разные стороны как жемчужины с порванной нити.
Глаза Джона на миг полыхнули неприятной злой досадой, он вздрогнул всем телом, рот его искривился в попытке что-то сказать, но сказать он уже ничего не успел, потому что какая-то неведомая сила схватила его и поволокла прочь из крипты, выбросила наружу, куда-то в густой сумрак без следа его поглотивший. Санса же обернулась к своему спасителю наконец и увидела лицо — худое, суровое, с вытянутыми чертами, словом — то самое. Серые льдистые глаза посмотрели на нее, тонкие губы усмехнулись, взметнулся тяжелый бархат и плечи ее укутал плащ, прерывая неприятную и унизительную наготу, мех воротника приятно щекотал щеку, по телу разливалось приятное тепло, а в душу потихоньку прокрался и там утвердился уверенный покой.
Она после того сна всю крипту вдоль и поперек излазила со светильником, всматриваясь подолгу в каменные лица предков и наконец отыскала его, а отыскавши стала приходить почти каждый день. Поначалу просто молча сидела перед ним, но молчание довольно быстро перетекло в первые робкие слова, а после и в длительные монологи. В обществе Голодного Волка было ей хорошо, чего нельзя было сказать про статую отца — там она испытывала стыдливую неловкость и потому старалась мимо как можно скорее пробежать, глядя себе под ноги сосредоточенно. На статую Лианны Старк и вовсе глаз поднять не смела, она ее пугала от чего-то, в причинах своего страха Санса разбираться не желала, а просто пролетала вихрем мимо и забывала до следующего своего визита в крипту о том, что вообще была когда-то такая вот Лианна Старк. Лишь раз она посмотрела ей в глаза — когда уложила рядом с ней меч, призванный сдерживать неспокойный дух, пусть сидит себе рядом с каменной своей копией, а не по замку разгуливает.
Подобные мечи она разложила на колени всем статуям, хоть формально в том уже и не было никакой нужды после того как во время битвы Король Ночи поднял все мертвое и даже кости ее предков призвал себе на службу. Тут все так смешалось, что разобрать кто есть кто в кучах праха и тлена не было никакой возможности и потому она приказала сложить одну большую усыпальницу в нижнем зале крипты и туда поместить потревоженные и оскверненные некромантией останки. Статуи тоже приказала привести в порядок, все вокруг тщательно прибрать, вымести и вынести весь мусор, кузнецам же был дан приказ изготовить множество одинаковых добротных мечей с выгравированным под гардами лютоволками. Мечи эти она сама разложила на колени и к ногам статуй, чтобы духи мертвых не беспокоили живых. Она присылала сюда служанок время от времени, с наказом возложить цветы на общую теперь усыпальницу и зажечь свечи, сама же и носа сюда не совала, до того момента как Теон Старк вмешался в ее ночной кошмар.
Сон тот, к слову, больше не тревожил и постепенно ужасающая его реалистичность перестала терзать ее, а после того как Санса убрала с каменных коленей короля Теона меч, позволив тем самым его духу бродить беспрепятственно где только он пожелает, то перестала нервно оглядываться и чутко прислушиваться, когда случалось ей идти в одиночестве через замок. Пару раз и вовсе позволила себе баловство — приподнимала руку, чуть сгибала локоток, вкладывала кончики пальцев в воображаемую призрачную руку и могла поклясться, что оба раза слышала негромкой довольный смешок. Меч же, убранный с колен Теона Старка, она под лапы его волка подсунула и строгим голосом свое решение пояснила:
— Не хватало еще, чтоб твоя зверюга тут бегала беспрепятственно и за подол меня хватала!
И в тот же день пообещала себе приложить все усилия к поискам второй половинки Льда. Верный Клятве в руках Бриенны преданно служил королю из дома Старк, а вот Вдовий Плач, пропавший вместе с Джейме Ланнистером, даже Бран не мог отыскать и у Сансы были серьезные подозрения, что меч, который должен был вернуться на Север, мог запросто уплыть из Вестероса вместе с кем-то из безупречных или дотракийцев в качестве трофея или, что было еще хуже, просто сгинуть в переполохе штурма столицы, угодив под струю драконьего пламени.
Прекративший наконец ее терзать сон она ненавидела всей душой, желала его забыть и никогда не видеть в реальности зловещего рубинового мерцания на груди у Джона. Ей было отчаянно обидно, что из всех знакомых ей мужчин кошмарный морок избрал облик того единственного, кого она любила всем сердцем. Почему бы не облечься той черной фигуре в образ ее покойного супруга, например? Почему бы не нацепить личину любого из тех мерзавцев, затянутых в белоснежную броню и колотивших ее по приказу жестокого испорченного мальчишки с короной на голове? Да почему бы облик того же Джоффри не принять? Почему именно Джон? Вопрос этот она снова и снова задавала в никуда и ответа, понятное дело, не находила.
На Джона она отчаянно зла была сейчас, конечно же не из-за дурацкого кошмара, а из-за последней их встречи в Белой Гавани и всего там между ними случившегося. Эмоции схлынули, чувства, ее терзающие, немного поулеглись и первый же трезвый взгляд на ту ночь поверг в ужас, окатил волной понимания и сразу после вгрызся в нее мучительным стыдом. Вовсе не соблазнять его она пришла, как ей в тот момент казалось, и даже не на шею повесилась бесстыдно себя ему навязывая, а просто запрыгнула на него как похотливая самка. И не имеет значения что она там на самом деле думала и чувствовала, какой смысл во все вкладывала и какую цель пыталась преследовать — выглядело все именно так и прежде всего в глазах Джона. И он в нее, такую вот, уверовал мгновенно, позволил ей это все проделать, не остановил, а просто… просто… использовал ее! По назначению, подсказал, тоненько подхихикивая, гаденький голосочек в ее голове. Обида душила, непролитые слезы застывали тяжелым комком в горле и в душе разгорался гнев, а память подбрасывала беспощадно его взгляд, вмиг остекленевший и ставший совершенно пустым, его руки на ее коленях и то как он жестом властным и уверенным раздвинул ей ноги, развел их настолько непривычно широко для нее, что короткая боль прокатилась по внутренней стороне бедер. Боги милостивые, что же он думал о ней во все моменты той ночи и наутро? Санса прятала пылающее пунцовым румянцем лицо в ладонях и гнала прочь дурные мысли, гнала Джона из своей головы, а он никак не желал уходить, не давал ей жить, перекрывал дыхание, отравлял дни и ночи, словно мало ему было украденного у нее сердца.
— Ты его не знаешь, отпусти и забудь, — тихо напевал ей в уши голос Брана, когда она приходила в богорощу. Юбки ее цеплялись за выступающие из-под земли змеистые корни, когда она спешно бежала от этого вкрадчивого нашептывания и того благого намерения, что в него несомненно вкладывали.
— Не знаешь, не знаешь, не знаешь… — неслось ей вслед горчащее правдой эхо, перекрываемое птичьим гвалтом. Пернатые твари преследовали ее до самого замка, лезли в окна, колотились в глухо захлопнутые ставни, пытаясь докричаться до нее, наверное желая таким вот образом помочь ей, не учитывая тот факт, что в помощи такого рода она совершенно не нуждалась.
Завершилось все ее одинокой фигурой на крепостной стене Винтерфелла, с развевающимися по ветру огненными кудрями и струящимися призрачно белыми одеждами. Она боролась с порывами снежного ветра, над головой же ее вилась живая черная воронка из птичьих тел, крылья их били беспорядочно, крики оглушали, а она с искаженным лицом, вопила, разрывая горло и перекрикивая и завывания ветра и птичий гвалт и по лицу ее текли слезы.
— Хочешь помочь — верни мне его! — прозвенел неожиданно громко и грозно над ночным замком ее голос. — А не можешь — уйди! Иной помощи я не приму и не желаю! Прочь пошел!!!
Она и сама тогда не ждала, что безумный ее поступок возымеет хоть какое-то действие на ее неугомонного брата, разве что рассмешит его. Но внезапно сработало. Голоса перестали шипеть у нее в ушах, птицы угомонились, вернувшись к своему обычному осторожному подсматриванию, с которым она давно уже смирилась и мысли ее предсказуемо вернулись к Джону. Стоило ей закрыть глаза как на нее наваливались воспоминания — его улыбка, смех, голос, взгляд, завитки волос, их щекочущее прикосновение к ее коже, его руки на ее теле, сковывающие, лишающие свободы, отнимающие возможность вздоха порой. Санса усмехнулась, смахивая набегающие на глаза слезы. Она когда-то думала, что Джон в постели будет нежен и ласков, вероятно даже в чем-то сдержан, а местами и вовсе холоден. Наивная дурочка совершенно не разбирающаяся в мужчинах! Дикий зверь, неуправляемый и опасный — вот кем он был. Но как же ей было с тем зверем хорошо и сладко! Санса застонала негромко сквозь крепко сжатые зубы, не в силах будучи перебить воспоминания. Она была на него в страшной обиде, злилась, негодовала, была готова высказать многое при встрече, откровенных гадостей ему наговорить, а после отвернуться и отказаться вовсе с ним разговаривать и при всем при этом — невыносимо совершенно тосковала по нему.
Она не замечала слез, текущих по ее лицу, из широко открытых глаз, что невидяще пялились в потолок ее темной спальни, которую ей предстояло покинуть очень надолго, так же как и Винтерфелл и вообще Север. Ехать куда-то она не желала категорически, ей вся эта затея прямо поперек горла была, но она смирялась, уступая просьбе — впервые за все время именно просьбе, а не сдобренному мягкими словами, приказу. И призрачная надежда повидаться с Джоном была одной из причин ее согласия, хоть она никому о том и не собиралась сообщать.
Бран никаких обещаний относительно Джона ей не давал и давать не собирался, но у нее было обещание Арьи и если уж и верить кому-то в этом неспокойном мире, полном лжецов и лицемеров, то только маленькой смертоносной сестрице. Арья обещала вернуть Джона домой. Вернуть его ей, Сансе. Обещала, что договорится с Браном и в успехе ее Санса была уверена, в конце концов именно Арья была всегда наиболее близка Брану, извечные соратники-соперники в детских играх, они всегда отлично понимали друг друга.
Было и еще одно обещание, страшное и тайное, данное Арьей под пламенеющим закатным солнцем в богороще на пути к Стене, что была выжжена драконьим пламенем — обе они знали, что в местах подобных этому никто их не увидит и не услышит и сказанное между ними — между ними и останется. Среди черных обугленных пеньков Арья пообещала ей маску, сделанную с одного, всем хорошо знакомого, лица. Красивое это лицо Санса спрячет надежно, а в моменты сомнений и слабости будет доставать, смотреть в застывшее совершенство и вся преисполняться покоем, будучи твердо убеждена, что больше никакое драконье отродье не выползет из пекла.
— А сердцем ее я распоряжусь по своему усмотрению, — твердо закончила Арья.
На том они и договорились, только вот Арья, некоторое время помолчав и попинав сапогом покрытую колючим инеем обугленную ветку, вскинула на нее глаза.
— Снова все за спиной у Джона, — казалось, маленькую сестричку это расстраивало.
— Да, — согласилась с ней Санса, — иногда приходится действовать не совсем правильно и честно — ради блага своих близких.
— Как думаешь, потом… ну когда все закончится, когда пройдет немного времени — он нас простит? — задала вопрос, который между ними висел с самого начала этого разговора и который они никак не решались озвучить.
— Не простит, — твердо и уверенно ответила Санса, плотнее кутаясь в серебристый мех, — если узнает. Он не узнает.
— Но мы с тобой будем знать, — напомнила Арья и добавила то, что сама Санса старательно замалчивала, — и нам придется смотреть ему в глаза.
— И мы будем. — Санса была как никогда тверда сейчас и полна решимости. — Будем смотреть ему в глаза и видеть как с каждым днем в них все меньше и меньше яда, что влила в него драконья сука. Почему?! — руки Сансы вцепились в плечи сестры, скрипнув кожей перчаток, затвердевших на густом морозе. — Почему ты хочешь это сделать?! Что заставило тебя принять решение?! Оно ведь было непростым для тебя — уж я-то знаю! Давай, скажи мне!
Взгляд Арьи был спокоен и холоден, руки ее в ответном жесте легли на плечи Сансы, а ровный голос проговорил, выплескивая слова вместе с облачками пара.
— Ради тебя. И ради Брана. Ради нашей семьи. И конечно ради Джона. Я не знаю какой паутиной лжи она его опутала, чем зачаровала и что вообще с ним сделала и знать не хочу. Но одно я знаю точно — наш Джон сам вот это все никогда не выбрал бы. Наш Джон всегда выбирал семью. Наш Джон убил ее когда-то, от всего отказался, принес себя в жертву и все это ради семьи. Ради нас. Ради тебя, Санса! А что сейчас? Он отвернулся от своей стаи, отрекся от всего во что когда-то верил… да с чего бы вдруг? Для меня тут все очевидно, это не его решение и не его воля. Это какая-то очень изощренная месть нам всем, но мне плевать на нее и на то какой она вернулась, да и на само ее возвращение тоже. Я б и не почесалась, если б она сидела где-то в Эссосе или даже на этом своем Драконьем Камне, но она ведь не сидит! Она снова влезла в нашу жизнь, а уж то, что она сделала с Джоном… она не просто оторвала его от семьи — она его всем нам противопоставила. Такое не прощают. А наш Джон… он стоит того, чтобы за него сражаться и победить.
Санса кивала коротко. В глазах собиралась соленая влага. Каждое слово, сказанное Арьей, било точно в цель, отзывалось в ее сердце. Она улыбнулась сквозь набегающие слезы.
— Вот поэтому он ничего не узнает. Довольно с него испытаний на прочность и верность. Когда она исчезнет, ты вернешь Джона домой и мы с тобой приложим все усилия для его спокойной и счастливой жизни. И сами будем спокойны и счастливы.
***
Теплый пряный запах щекотал ноздри и раздражал немного, заставляя ее вот уже в который раз оглушительно чихать, но Санса это мелкое неудобство игнорировала и продолжала старательно толочь в большой каменной ступке корицу и гвоздику, делала она это неспешно, не обращая внимания на усталость и ничуть не заботясь о руках. Это успокаивало ее, помогало привести мысли в порядок и остудить голову. Уже не первый раз она приходила вот так на кухни Винтерфелла, переодевшись в самое простое из имеющихся у нее платьев, и стребовав с дорогой свой кухарки Меридит какое-нибудь незамысловатое задание, погружалась в него с головой. Сегодня ей первым делом вручили нож и лимоны, которые следовало порезать на тонкие длинные ломтики, потом там с ними что-то делали, чтобы обратить после в чудеснейшую в мире вещь — начинку для лимонных кексов. И она лимоны эти принялась было прилежно нарезать, стараясь всеми силами повторить показанное ей, но руки ее дрожали от всех переживаний и вот уже в который раз нож неудачно соскользнул с пористой тугой корки и неприятно клацнул по дереву.
— Все! Довольно с вас! — громко вынесли вердикт, мигом лишая ее и ножа и лимонов и тяжелой дубовой доски. — Того и гляди без пальцев останетесь! А то и без глаза! Что-то нынче вы совсем рассеяны, голубка, — голос у Меридит был хоть и громок, но приятен, а в покровительственном этом «голубка» сквозило столько неподдельной заботливой теплоты, что Санса лишь улыбнулась чуть виновато, безропотно выпуская из рук нож и надрезанный лимон.
— Да, что-то я задумчива, — согласилась она и попросила, — дай что-нибудь другое тогда поделать.
— Ох, что бы вам такое, чтоб не убились нечаянно, — румяное полное лицо ее кухарки чуть нахмурилось в раздумье и спустя пару мгновений озарилось добродушной улыбкой и словно подхватывая эту улыбку, вспыхнули многочисленные золотинки в глубине любимых ее янтарных бус.
— Вот! — торжественно возвестили ей, грохнув на стол мраморную ступку и выложив пару холщевых мешочков, набитых туго и источавших головокружительные пряные ароматы. — Толките того и того пополам, ваша милость, после вот сюда ссыпайте, — на стол была выставлена небольшая плетеная коробка с крышкой, выстланная внутри куском чистого небеленого льна. — И кого бы за перчатками вам послать, — это заботливое уже не ей было сказано.
— Не надо перчаток, — тут же возразила Санса и предваряя волну протеста, пообещала, — я аккуратно буду и спешить не стану.
Добрые внимательные глаза посмотрели на нее с неким подозрением, так обычно матери на дочерей своих смотрят, когда чуют неладное.
— Ну как знаете, голубка, — улыбнулись ей. — И что вам далась та кухня и та готовка? Сидели бы себе вышивали, коли руки занять надо, вышиваете вы чудо как хорошо, загляденье сплошное!
«А вот на кухне от вас одна головная боль» — таких слов ей разумеется не сказали, но они подразумевались вполне отчетливо, были более чем справедливы и сама Санса была о себе здесь такого же мнения.
— Так надоело, душенька! — воскликнула она тот час же. — Осточертело уже иголкой туда-сюда, сюда-туда, нитки поменять, пройти десять стежков, снова поменять, теперь вот тут двенадцать и здесь парочку, снова менять… — Санса потрясла головой, словно пыталась сбить пелену дурмана. — Спать ложусь, а перед глазами иголки пляшут — сил нет! Всего в меру быть должно, вот так-то! — голосом назидательным и умудренным закончила она.
— Ну раз так, толките корицу, ваша милость, раз уж так охота вам, о нее хоть не порежетесь, — подвела итог ее кухарка и пошла уже широким хозяйским шагом по своим владениям, на кого-то чуть прикрикнула, кому-то кивнула ободряюще, а кому-то и поварешкой под ребра ткнула.
Санса закусила губу и засыпала в ступку первую горсть гвоздики. Не от опостылевшей вышивки она повадилась на кухни Винтерфелла сбегать. И не занять руки незамысловатыми делами, потому что дела и для рук и для ума у нее всегда имелись в избытке. Капли живого тепла — вот что ее манило. Непринужденная атмосфера мягкого покоя, что здесь царила, влекла ее раз за разом. И ласковые нотки в голосе Меридит, улыбка на круглом лице, хитроватые искры в глазах, искренняя приязнь, неподдельная тревога, незамысловатая забота, в которых она хоть немного отогревала свою заледеневшую истерзанную душу.
Специи послушно перетирались в порошок, а Санса представляла с каким бы наслаждением в такой же вот порошок перемолола ту лицемерную гадину, что вползла под крышу ее дома и выставить которую она никак не могла.
Леди Малора Хайтауэр. Госпожа над шептунами в малом совете короля шести королевств. Советница и доверенное лицо ее брата. Тихий голос, сочувственный взгляд и неиссякаемые попытки пролезть ей в самую душу. Доверительный тон, за которым сквозит ледяное равнодушие, а за насквозь лживой пеленой тепла и понимания — настороженный прищур. Снисходительный. Она ее почитает за ребенка, за капризную девицу небольшого ума. Смеет поучать мягким голосом и таким же мягкими словами — вот не далее как за час до того, как Санса сюда на кухни спустилась, состоялся очередной разговор, от которого хотелось отмыться, будто от какой-то липкой и смердящей скользкой дряни.
— Вы должны понять, что ваш брат желает вам исключительно добра и сердце его все измучено тревогой за вас и за ваше нынешнее крайне сложное душевное состояние, — втолковывали ей настойчиво, — не стоит таить терзающие душу чувства — расскажите мне все и вместе мы сможем отыскать решение, — сияла теплой, прямо-таки материнской, улыбкой.
Да она видать совсем ее за дурочку держит! В груди все трепетало от ярости, но Санса натягивала на лицо сдержанную отстраненную улыбку и прикрывала глаза ресницами, делая вид, что не понимает о чем речь и включала глупое птичье щебетание, размышляя, чтобы такое еще измыслить и чем отравить существование этой женщине, что так бесцеремонно вторглась в ее жизнь.
Чуть ранее во время очень похожего разговора Санса уже пригласила составить ей компанию в поездке в Зимний городок и непременно прогуляться вместе ближайшим утром в богорощу, да, едва забрезжит рассвет и только так, чтобы поймать те волшебные мгновения когда в серо-белом мглистом полусвете ярко и сочно выделяются лишь кровавые листья чардрева, а весь прочий мир размыт и нереален.
— Неужто брат мой не рассказывал вам об этом чудесном зрелище? — восклицала она изумленно и и таращила на леди Хайтауэр свои васильковые глазищи.
Собеседница ее все отлично понимала, только вот деваться ей было некуда — приходилось послушно поглощать фарс, что Санса перед ней разыгрывала, кивать, соглашаться, благодарить за приглашения, а после тащиться спозаранку в богорощу и терпеливо там мерзнуть, пока Санса изображала молитву в течении целого часа под осуждающим взором с лика чардрева. Взор этот ее нисколько не смутил и уж точно никаких угрызений совести в ней не пробудил. Бран сам прислал ее сюда — пускай смотрит теперь. Не ждал ведь он, что Санса будет с ней мила и покладиста? Конечно не ждал, потому как знал свою сестру прекрасно, равно как и свою советницу-наперсницу и так же был осведомлен о том какие меж ними напряженные отношения. И раз отправил свою ведьму сюда, значит знал и следовательно был готов к тому, что Санса ее будет так или иначе изводить чем-то безобидным и вполне вероятно, что совсем недостойным и даже мелочным для королевы, но она себе это позволяла, так как ей требовалось хоть как-то давать выход бурлящему в ней раздражению от этой незваной, нежеланной и навязанной ей гостьи.
После пришел черед Зимнего городка, куда Санса обычно наезжала с короткими утренними визитами, а к обеденному часу уже и следа ее там не оставалось, но только не в этот раз. О, нет! На сей раз Санса пролазила там все, что только было можно, со всеми побеседовала, лично раздала целую корзинку леденцов играющим детям, приняла в дар от торговца всякими незамысловатыми побрякушками какие-то нелепые деревянные бусы, раскрашенные в разные оттенки синего, бусы эти немедленно на себя нацепила, обмотавшись ими в три ряда и щебеча «о, как же это мило! ну прямо в цвет глаз!», поволокла всю свою свиту и леди Малору в ближайший трактир, в котором громко потребовала всем выпивку и вот тех восхитительных жареных пирожков со всеми возможными начинками, да и вообще всего, побольше, погорячее и посытнее. Крепкая северная выпивка обжигала горло, а еда была чересчур жирна и тяжела, но Сансе приходилось претерпевать вещи куда более худшие чем неподходящая для ее довольно нежного желудка пища. После у мейстера попросит каких там порошков или настоек, если станет совсем худо, решила она и с аппетитом принялась уплетать еще один пирожок, довольно наблюдая за страданиями своей гостьи, которая явно была совсем не в восторге от всего происходящего и от вида ее кислой физиономии на душе у Сансы было тепло и хорошо.
Ответная пощечина прилетела буквально через день. Санса по своему обыкновению шла в богорощу перед закатом. Нет, не молиться. Она давно уже не обращалась ни к каким богам, но в богорощу ходила и по привычке и просто по причине любви к величественной тишине этого места, здесь всегда можно было подумать, помолчать наедине с собой, здесь время шло иначе.
В богороще кто-то уже был. Скрип снега под ее сапогами был хорошо слышен в морозном безмолвии, но белая фигура перед чардревом не пошевелилась. Еще несколько торопливых шагов и Санса замерла как вкопанная — розовый закатный луч осветил белоснежный пушистый мех, укутывающий неподвижную фигуру.
Меха Санса обожала, с удовольствием их носила и старалась собирать самые редкие и самые драгоценные в своей гардероб, могла теряя счет времени подолгу рассматривать свои пушистые сокровища, примерять, крутясь перед высокими зеркалами и любуясь как тот или иной мех оттенял роскошный медный блеск ее волос. Чего только не было в ее высоких шкафах! Каких только шуб, муфт, жилетов, плащей, накидок… даже меховые варежки имелись и пожалуй не было ничего в целом свете теплее и прелестнее для ее ручек, таких чувствительных к холоду. Ей было интересно абсолютно все, никакой мех, даже самый скромный или странный, она не оставляла без внимания, каждым желала обладать, из каждого измышляла наиболее подходящий предмет гардероба. Страсть ее имела лишь одно исключение и среди всего огромного разнообразия в ее шкафах не было ни единой вещи из белого меха, даже самой крохотной и завалящей. Ничего. Причин тому было две — одной она себе самой разум запудривала, вторая была настоящей. Первая причина само собой заключалась во втором ее свадебном платье, украшенном большим воротником из мягкого белого меха. И платье и воротник сразу после того как они вернули Винтерфелл, а она наконец овдовела, были ею благополучно порезаны на лоскуты и сожжены — на том все и завершилось. Она даже завела себе небольшую белую муфту, в которую так удобно и тепло было прятать руки во время неспешных прогулок по окрестностям замка, правда муфта та долго не прожила и разделила скорбную участь платья и воротника — улетела в огонь сразу по отбытии армии Севера на юг вслед за Дейнерис Таргариен. Ни в чем неповинная муфта медленно догорала, а Санса все никак не могла вытравить из своей головы эти проклятые белые шубы, что носила драконья королева, создающие вкупе с ее серебряными волосами, образ прямо-таки сияющий, какой-то невыносимо чистый и возвышенный и образ этот настолько противоречил внутренней сути, что находиться рядом с ней было порой физически неприятно. С тех самых пор любой, самый малый, клочок белого меха, случайно где-то промелькнувший, воскрешал в Сансе воспоминания столь реалистичные, что сразу же чудился ей шум исполинских крыльев в небе над Винтерфеллом.
Вот и сейчас она застыла и приоткрывши рот смотрела как кошмар медленно оживает, обретая цвет, звук и подвижность. Вот выхлестнулись из-под белого капюшона серебряные косы, тихонько прозвенел мелодичный смех, а руки, затянутые в перчатки цвета запекшейся крови, погрузились в другой белоснежный мех — густой мех Призрака, который стоял рядом, переминаясь с лапы на лапу, позволяя себя гладить и только глаза прикрывал блаженно. Сансе тогда сразу же подумалось с какой-то детской ревнивой обидой, что никакой неприязни или агрессии Призрак никогда к ней не проявлял, но и к рукам не шел, каждый раз ускользая от ее попыток прикоснуться, а к этой прямо-таки ластился, разве что хвостом не вилял как собака. Удивляться такому поведению Призрака впрочем не приходилось — лютоволк был отражением своего хозяина, чья рука, облаченная в простую черную перчатку, тоже перебирала пушистый белоснежный мех, порой проходясь по руке Дейнерис. Санса тогда сразу, как опомнилась от увиденного, резво за ближайшее дерево отшатнулась, дабы быть избавленной от необходимости подходить и нести полагающуюся по случаю вежливую чушь, но успела зорко выхватить из представшей перед ней картины Джона и его сияющий теплый взгляд, которым он все эти дни смотрел на свою драконицу, вот и сейчас застыл весь очарованный и никак не мог налюбоваться. Санса же тогда, прижимаясь к грубой, пахнущей смолой, коре дерева, пыталась унять бешено колотящееся сердце и вскипающую в душе ярость. Она ранее не могла и подумать даже, что он ее сюда приведет, что вообще подобная мысль в его голове возникнет, Санса была глубоко убеждена, что Джон вот такие вещи понимает по умолчанию и для него они столь же очевидны как и для нее самой. Как выяснялось, Джон о таком вообще не думал, он просто взял и сделал как ему захотелось. Будто мало было того, что он привез ее на Север! Так он еще и в самое сердце Винтерфелла притащить свою девку посмел, словно богороща была чем-то вроде призамкового парка с цветами и фонтанами. И вдобавок сунул ей в руки своего волка поиграться, ведь Призрак такой красивый! Ну как не дать его потискать своей заезжей королевишне?!
Санса плотно, до боли, стиснула зубы и ее щеки ожгло горячей влагой. Злые слезы. Санса решительно утерла их рукой в перчатке, не думая о том, что из-за слез на морозе к вечеру непременно заработает покраснения на коже. Она вообще ни чем не могла на тот момент думать кроме Джона и этой его королевы. Как же она раздражала Сансу! Это ее невозмутимое личико, эта самоуверенная улыбка! Насмешливый проницательный взгляд раздражал сильнее всего, ибо выдавал ее ум. Окажись драконья королева красивой пустоголовой дурочкой, смириться с ней Сансе было бы куда как проще, но Дейнерис была другой. В ней было нечто пугающее уже тогда, чужеродное, что-то непривычное. Противоестественное. Это нечто вызывало одно лишь желание — чтобы она исчезла насовсем, убралась подальше от Винтерфелла, подальше от ее жизни и подальше от Джона, а лучше бы и вовсе не рождалось никогда никакой Дейнерис Таргариен. Сансе было наплевать на армии за ее спиной, на драконов в небе и на приближающуюся к ним всем ледяную смерть. Она тогда практически отползала по теням и кустьям из богорощи, хотя могла бы и не стараться так, все равно эти двое ничего не замечали вокруг, но она тогда о том не думала, а отцепляла одежду от веток, скользила, спотыкалась, падала, поднималась и отчаянно злилась на весь мир и проклинала все на свете. Погоди, еще не вечер, подпевал ее отчаянию голосок изнутри, вот увидишь еще как он ее под это же сердце-древо приведет, чтобы назвать женой и ты, ты леди Старк, будешь стоять и смотреть и улыбаться будешь глупо и неестественно, ну ладно, так и быть — всплакни немного, на свадьбах все время кто-то плачет, почему бы и не тебе? Исключительно от радости за брата, ты ведь всегда была так романтична и сентиментальна.
Арья бесшумно закрыла открывшийся в изумлении рот, когда Санса предстала перед ней вся растрепанная, зареванная, запыхавшаяся, с пылающими щеками, еловыми иголками в волосах и дрожащим от гнева и холода голосом полила на нее все увиденное и все, что она по этому поводу думала. Арья тогда не углядела ничего страшного в происходящем, посмеялась над ней, снисходительно обронив, что брат их в конце концов мужчина, а даже самые лучшие из них, влюбляясь, делаются сущими дураками.
— Это ты дура! — возопила тогда Санса в бессилии прихлопнув рукой по столу. — Раз очевидного не замечаешь! А что ты скажешь, если он женится на ней?!
— Скажу, что у нашего брата неплохой вкус, но он все равно влюбленный идиот, — невозмутимо отозвалась Арья, на тот момент и правда не понимающая еще весь масштаб белокурой катастрофы на них свалившейся.
И пока Санса задыхалась от возмущения и не находила слов, из полумрака в углу комнаты выплыл Бран и его ровный бесстрастный голос мгновенно ее успокоил и привел в чувство.
— Будь спокойна, сестра, он на ней не женится, — помолчал немного, весомо так помолчал, словно молчанием этим тоже нечто важное сообщая. — Если конечно возьмешь себя в руки и послушаешь своего младшего брата. Наш отец, имей он сейчас возможность на всех нас взглянуть хоть ненадолго, был бы очень удивлен, — продолжил он, не давая ей опомниться и осмыслить толком им сказанное, — что именно в тебе наиболее ярко проявилась та самая волчья кровь, что так легко заводит в раннюю могилу. Держи ее вот здесь, сестрица, — и на тех словах поднял руку и крепко, до хруста, сжал в кулак, — крепко держи.
После она стояла на крепостной стене Винтерфелла и перед ней во тьме бурлила и кипела мешанина из живых и мертвых, а сверху два дракона изливали потоки пламени, окружая живых стеной спасительного огня, сметая в жаркую пепельную пыль отвратительные умертвия и где-то в непроглядном ледяном мраке притаилось древнее зло, что пришло за ними всеми. Только вот Санса не думала об этом, в ее голове было тихо и пусто и только беспечный и вкрадчиво-спокойный голос Петира Бейлиша мягко вышептывал в этой пустоте, что вместе их будет трудно победить. Нет, хотелось ей выкрикнуть в жуткую ночь, что могла стать для всех них последней, не трудно! Это будет попросту невозможно.
Пока она шла в крипту в ней зарождалось решение, пока еще смутное и неясное даже ей самой, скорее некая размытая тень, что обрела окончательную форму уже позже, когда весь этот ледяной ужас схлынул, был разрушен руками ее сестры.
Она снова стояла на крепостной стене Винтерфелла, даже место было то же, что и в прошлый раз перед началом битвы, только сейчас был светлый день и Санса мрачным взором обозревала неутешительную картину повсеместной разрухи, которая впрочем не огорчала — стены не так уж сложно восстановить, если есть живые руки, способные складывать камни друг на друга. Ее размышления о делах земных были прерваны громким рыком с неба. Взметнув снежные вихри, на стену в отдалении от нее опустился Рейгаль, замер на мгновение, выгнул грациозно длинную шею, полыхнул громадными золотыми глазами и двинулся неспешно в ее сторону. Этот раз был первым и единственным, когда она видела дракона так близко. Его пластика, гибкая и текучая, завораживала, от исполинского тела, покрытого темно-зеленой чешуей с проблесками бронзы, исходил жар, из жуткой клыкастой пасти вырывались клубы дыма, а мощные когтищи стирали и крушили камень в мелкое крошево. Конечно был он не один, иначе бы Санса ни секунды не раздумывая прыгнула вниз со стены, там вроде было немного сугроба… но Джон тоже был здесь, между шипов на драконьей спине, сам на себя не похожий и абсолютно счастливый. Санса замерла тогда, во все глаза глядя уже не на дракона, а на Джона — разметавшиеся по ветру волосы, с запутавшимися в них снежинками, руки в черных перчатках, поглаживающие дракона, лихорадочно блестящие глаза и непривычное чувство опасности, от него исходящее. Кто здесь истинное чудовище — дракон или его всадник?
Гибкий шипастый хвост хлестнул игриво и обрушил вниз внушительный кусок многострадальной крепостной стены, хорошо, что хоть под стеной в этот момент никого не случилось.
Колени дрожали, руки не слушались, сердце колотилось как обезумевшее, ледяная паника расползалась по всему телу, но Санса взяла себя в руки и страха не выказала, а напротив, голосом громким и грозным, хоть и подрагивающим малость, прокричала, хмуря брови и пропиливая Джона возмущенным взором.
— Джон!!! Мало нам тут разрушений?! Ты со своей ящерицей решил последнее развалить?!
— Рейгаль, летим отсюда, нас тут не любят, — мгновенно отреагировал он на ее гневную отповедь, которая впрочем, судя по беспечному выражению лица, никак его не затронула и уже завтра он снова посадит дракона на рассыпающуюся стену, а может даже и сегодня вечером.
Огромные крылья взметнулись, развернулись, закрыли собой солнце и Рейгаль взмыл вверх, обрушив вниз еще один дождь из каменной крошки, а Санса вынуждена была ухватиться за каменный зубец обеими руками, иначе бы ее снесло вниз воздушным потоком. Дракон поднимался все выше и выше, унося от нее Джона.
Новый воздушный поток заставил ее пригнуться, почти что упасть — Дрогон пронесся опасно низко над замком и тоже устремился вверх, на черной спине виднелась облаченная в белый мех девичья фигурка.
Два дракона кружили над Винтерфеллом, а Санса смотрела на них, запрокинув голову, долго смотрела, так что даже шея заболела и плечи затекли, но она все равно никак не могла оторвать глаза от Рейгаля, что гонялся за братом, норовя схватить его зубами за хвост, но Дрогон каждый раз уворачивался, закладывая крутые петли и резко меняя направление полета. Впрочем, это не драконы ведь, подумала она раздраженно, драконы сейчас послушны воле своих всадников и это не Рейгаль за Дрогоном гоняется среди белых облаков и косых солнечных лучей, а Джон пытается поймать убегающую от него Дейнерис. Сансе и без того смотреть на них было неприятно, а после этой догадки и вовсе омерзительно стало. Устроили брачные танцы на глазах у всего Севера! Если б ей позволяло воспитание, она бы наверное плюнула в сердцах себе под ноги, но вместо этого поджала губы, еще сильнее нахмурила брови и пошла прочь отсюда.
Мысли свивались в ее голове ядовитым змеиным клубком. Увиденное расставляло все по местам и высвечивало самый очевидный и самый нежелательный вариант развития событий в будущем. Небо отрезало этих двоих от всех прочих, проводило недопустимо опасную черту избранности, ведь там они всегда были только вдвоем. И Джону там было хорошо — она явственно читала это в его глазах, небо исцеляло его, огнедышащая тварь под ним сжигала все сомнения, а когда он поворачивал голову, то видел ее — Дейнерис. И никого больше. И пока так будет, пока они там наверху вместе — все попытки на него как-то повлиять провальны. Значит надо лишить его неба. Страшное решение вспыхнуло в ней с нетерпением, словно оно давно уже в ней было, просто она никак не могла его отыскать. Коротко мелькнула тень мысли — можно ли назвать это жестокостью? И сама себе дала ответ мгновенно, что на первый взгляд вполне вероятно такое решение и выглядит жестоким, но если взглянуть чуть глубже? Многие и многие тысячи людей вполне прекрасную жизнь проживают без драконов и полетов на них, несчастными и в чем-то обделенными себя не ощущают, да все так живут в конце концов! И Джон так жил и не помышлял ни о чем таком, а значит и дальше проживет прекрасно. На том все ее терзания и завершились, слабый голос совести захлебнулся, а сама она вся сосредоточилась на сказанном чуть ранее Браном и решила, что прямо сей же час пойдет и с ним еще раз переговорит обстоятельно, испросит совета и выберет наиболее действенный путь.
Все задуманное осуществилось. Все сработало и сбылось. Только вот что-то ускользнуло от внимания, что-то не было учтено и сейчас все снова катилось в пропасть, а прежний кошмар оживал, обретая форму еще более ужасную и неотвратимую, чем в прошлый раз.
Рука под белым мехом дрогнула и поднялась, потянулась к капюшону — перчатка была белой и сердце Сансы наконец отмерло и сделало пару робких ударов. Капюшон упал на плечи и вид длинной черной косы, перевитой белой лентой, окончательно отрезвил и спугнул жуткое видение.
— Прошу меня простить, ваша милость, что вторглась без приглашения в священное место, но вы были правы — здесь удивительно. Словно сама вечность хочет поведать свои тайны, а время замирает, — лицо леди Хайтауэр осветилось приветливой улыбкой, пока она проговаривала всю эту речь. Глаза лучились добротой и весь вид ее ужасно к себе располагал, приглашая отбросить сомнения и довериться.
Санса мысленно хмыкнула над этим порывом и рассыпалась в ответном потоке любезностей, внимательно меж тем изучая лицо женщины перед собой. Удивительная она все-таки была, уже не молода, лицо ее расчерчивает сеточка тонких морщин, но возраста своего не скрывает, не прибегает ко всем этим нелепым и порой жалким ухищрениям, чтобы казаться моложе и все равно привлекательна — прежде всего неким внутренним покоем, мягкостью и вот этой внимательной заинтересованностью, которую она так блистательно изображает. Человек, которому хочется доверять, вызывающий симпатию и не источающий никакой угрозы. Человек, которому ты не безразличен. Человек, которому хочется нести свои секреты, перед которым хочется открыть душу. Иллюзия опасная и идеальная для того, кто занимает место мастера над шептунами в малом совете короля.
Пока они обменивались ничего не значащими фразами, которые сами собой рождались и слетали с языка, не требуя никаких умственных усилий, Санса в который раз уже думала, разлетелось ли по Северу некое количество так называемых пташек и если да, то что ей с этим делать? Забавно было, что леди Малора всячески отвергала сам факт их использования, а на прямой вопрос в лоб искренне возмутилась.
— Злобные наветы, ваше величество! Пустопорожняя болтовня и ничего больше. Всего лишь сироты, несчастные крошки, потерявшие в недавних войнах всех родных. Как и всегда больше всех страдают самые невинные. Я забочусь о бедняжках, в меру слабых моих сил.
Конечно. Глаза Сансы немедленно подергивались фальшивой влагой, она кивала сочувственно и понимающе, а про себя думала какая же все-таки восхитительно бездушная тварь перед ней сидит! Сиротки, как же! Прах Вариса давно разлетелся по свету, а идея его омерзительная с использованием детей живет, процветает и обрела еще более циничную форму.
— … и весь Вестерос ждет с замиранием сердца когда же в этом величественном месте состоится наконец свадьба и кого же изберет себе в мужья прекрасная королева Севера, — воодушевленный голос Малоры вбился в ее сознание и Санса наконец прислушалась.
Кажется среди пустых любезностей проскочило нечто важное и она навострила ухо, вся напружинилась, вздрогнув нервно и замерла, прищуря глаза — будто в засаду засела.
— Ваш брат весьма обеспокоен этим вопросом, — поток сладкого яда в ее уши не прекращался. — А вы, насколько он знает, испытываете некоторые трудности в этом деле, ведь на Севере навряд ли отыщется кто-то вашего величества достойный и вероятно вам стоит поискать себе супруга в южных домах? Наш король и ваш брат готов оказать вам любую помощь, если потребуется.
Ах вот оно что! Верная догадка торжественно пронеслась в мыслях и Санса расслабилась, заулыбалась еще слаще, чем ее собеседница, хотя казалось — куда уж больше? Воздух был приторным до тошноты, вся его морозная свежесть схлынула и Санса могла поклясться, что у нее на зубах сахар сейчас заскрипит, если она сожмет их посильнее.
— Меня неизменно трогает такая забота, — пролепетала она как и полагается хорошей и очень глупенькой девочке, — я непременно подумаю над вашим советом, мидели. А теперь прошу вас оставьте меня в одиночестве, я бы хотела обратиться к богам.
— Конечно ваша милость, — почтительно и ласково пропела Малора и поклонившись, пошла по тропинке.
Санса обернулась ей вслед и вздрогнула. Тонкая рука леди Хайтауэр, облаченная в белую высокую перчатку, достающую ей до самого локтя, взметнулась и на нее приземлился крупный ворон, бесшумно спустившись откуда-то с ветвей деревьев. Ее белоснежное одеяние сливалось со снегом и на фоне этой слепящей чистоты особенно траурно и тревожно выделялась чернота ее косы и оперения птицы на ее руке.
Оставшись в одиночестве Санса наконец позволила себе сбросить с лица опостылевшую улыбку и в миг помрачнела. Руки сжались в кулаки сами собой. Вот же ж сука! Лживая дрянь! Тащит ее в ловушку и совершенно не стесняется при том. Вот значит оно как. Маленький и фатальный совет — поискать супруга в одном из южных домов, а вернее в одном конкретном южном доме. Ситуация была ничем не удивительна, в конце концов это же были Хайтауэры. Разве приходилось ждать от них чего-то иного? Они всю историю только и делали, что лезли к власти любыми возможными путями, порой выступая открыто, порой действуя тайно, порой и вовсе затихали и отползали в тень, но всегда держали руку на пульсе, всегда были настороже и готовы поймать тот самый удачный момент. Нынешний момент был вполне удачен — один брак приносил сразу два трона и власть над всем Вестеросом. Несомненно, будь Бран способен к браку и воспроизведению рода, вокруг него вились бы девицы из этой семейки на все вкусы, чтобы уж точно кого-то выбрал, но ситуация была несколько непривычна и требовала особого подхода. От юных красавиц не могло быть никакого толку, потому была подсунута королю эта вот леди-мамочка, плотно сплетенная с магией, как про нее говорят и вот уже через полученное таким путем влияние делают заход к ней, той, из чьего чрева должны выйти два короля — король Севера и король Шести королевств. И некие жадные до власти интриганы из Староместа приложат все усилия, чтобы эти короли были с нужной кровью. Только вот Санса не желала мешать кровь Старков с кровью Хайтауэров, понимая прекрасно чем все в случае такого союза будет завершено. Видят боги, даже среди дорнийских гадин и то безопаснее было бы выбрать себе мужа! Впрочем Санса не собиралась ни в Староместе, ни в Дорне себе супруга искать, равно как и в прочих королевствах, включая собственно Север. Она все для себя окончательно решила и от решения своего отступать была не намерена. Бран конечно будет резко против, но она уже пришла к такому душевному состоянию, что его возражения были ей почти безразличны, а леденящий страх перед ним хоть и не делся никуда, но стал столь привычен, что она просто не обращала на него внимания. Ну не убьет же он ее! Сломает волю, если иными средствами не справится? Это он может, но если ранее подобная вероятность ее бы остановила и заставила безропотно подчиниться, то сейчас у нее была Арья, чье присутствие вселяло уверенность и пробуждало доселе дремавшую смелость.
Посмотреть Брану в глаза — вот чего она сейчас хотела. И вопрос задать — знает или нет? Мог и знать и план этот мог вполне одобрять, почему нет? С его стороны это могло казаться разумным решением, а все ее сердечные сложности он считает глупым капризом и такого своего мнения не скрывает даже. У него вообще по части человеческих чувств большие проблемы, он большую часть их них с трудом понимает и признает, они не укладываются в его голове самим фактом своего существования, а уж природа чувственной любви ему и вовсе недоступна. Конечно в том нет его вины и скорее его бы пожалеть следовало, что вот так жестоко обошлась с ним судьба, но Санса чаще в связи с этой его особенностью злилась, потому что непонимание свое он выражал в такой неприятной и язвительной форме, что все сочувствие к нему улетучивалось.
И с него вполне станется навязать ей жениха из Староместа, если он видит в том какие-то отдаленные выгоды и перспективы. Однозначным злом для нее такой исход не будет, это она знала точно, Бран может ужасно с ней разговаривать и еще ужаснее поступать, но он никогда не причинит своей сестре реального вреда. Сердечные раны в его понимании вреда не причиняли. Только вот Санса не желала снова рвать свое сердце на куски, не желала снова себя об колено ломать и заставлять и самое главное — она не желала терять даже малую долю власти. Она не понимала раньше, почему так одержимо и отчаянно за власть цеплялась Серсея, почему Дейнерис шла на свою вершину по трупам и пеплу, а теперь вот прониклась. Да, власть — это ответственность и опасность, это слезы и бессонные ночи, это страх и тревоги, это выжженная душа и непременное одиночество, сложные решения, а порой и поступки крайне недостойные. Но прежде всего власть — это отсутствие чего-то над тобой довлеющего, это возможность послать всех в пекло и сделать свой и только свой выбор, пусть даже и ошибочный. Свобода, пусть и не абсолютная, но ограниченная лишь рамками разума и собственной совести. Ради такого стоило и убивать и лгать и предавать и много чего другого совершать.
От мыслей о власти она перескочила к мысли о Хайтауэрах. Ее заинтересовала одна деталь — Таргариены. Целых две восхитительных возможности пролезть к власти. И Джон и Дейнерис были молоды и свободны, за спиной у них куча союзников, поддержка из Эссоса и наличие у королевы дракона — все шансы на победу. Почему не попробовать затянуть в брачные союзы кого-то одного, а то и сразу двоих? Сложившаяся ситуация позволяла все отыграть назад, но они не отыгрывали, а гнули свою интригу с ними, со Старками. Получается, что на них сделали ставку в этой игре? Или с Драконьего Камня уже успели получить насмешливый отказ? Или даже не пытались? Но тогда — почему? Вопросы. Решения. Загадки. Тайны. Игроки и фигуры. Страх и сомнения. Пустота и усталость. Победы горчат на вкус, а поражения всегда почти означают смерть. Улыбки вымученные и неживые и только слезы настоящие. Пока еще они могут быть настоящими. И конца всему этому не предвидится и тут мало перевернуть доску для игры, потому что поднимут, отряхнут фигурки от пыли, снова расставят заботливо по местам, какие можно — склеят и починят, какие нельзя — заменят, а после рассядутся чинно в креслах вокруг стола и продолжат прерванное занятие. Тут нужно нечто иное, нечто, что ворвется обезумевшей, неконтролируемой стихией и уничтожит саму мысль об игре. И Санса прекрасно знала кто подобное проделать может, да все они знали, но никто не желал ей победы — ни тогда, ни сейчас. Потому что игра была отвратительна, но привычна. В ней были правила. Их нарушали по мелочам, но никогда не посягали на суть. Санса улыбнулась — вот и ответ на ее вопрос. Драконы в правила не вписывались и им не следовали, а игру лишь имитировали и могли выйти из нее в любой момент, а то и вовсе обратить все в пепел.
Удивительно, но размышляя о Таргариенах, Хайтауэрах и об игре, Санса не воспринимала Джона как кого-то родного и любимого, разум просто вписал его в дом Таргариенов и в роль одной из самых значимых фигур на доске, а после хладнокровно принялся думать, почему на эту фигуру не пожелали сделать ставку. И в сердце ее ничего не шевельнулось и не кольнуло. Из глаза выкатилась одинокая и очень горькая слезинка. Вот оно лекарство от сердечных ран — власть, интриги и мысли на эти темы. Хороший способ убить в себе все человеческие слабости и больше никогда не страдать. Только вот ведь когда-то они все вместе не позволили мертвым одержать победу над живыми как раз для того, чтобы сохранить в себе способность к маленьким и большим человеческим слабостям.
)
