Верно все думаете, леди)) Это хорошо, оно и должно уже просматриваться отчетливо.

Это у нас с вами просто несколько разное понимание тьмы, я скорее о том как тьма (нечто дьявольское, если хотите) воздействует на душу человеческую, как что-то там заглаживает, замыливает, как толкает к чему-то некрасивому и низменному. Тьма это не только хтонь, жуть, страх и леденящий ужас, это еще и зависть и злоба и слабость и мелочные порывы и много другого неприятного на вид и вкус. Процесс разложения никогда не был привлекателен ведь. Рамси и Эурон - это внешка, спецэффекты. Эурон - это паутинное кружево, опиумный дурман и хищная ухмылка, красивая сказка про вампиров с трагичным концом. Рамзай про эстетику отвратительного, это история убийцы и маньяка, это про страшную логику больного разума и отравленной души. Но мы не были внутри их головы, не дал Мартин ПОВа. Я вот посредством Сансы засела в голову человека, который оступился раз, потом два... а ведь нет той самой черты, нет того последнего и фатального шага - вот в чем фокус. Граница размыта и туманна и ты не успеваешь поймать тот момент когда ты, вчерашняя жертва, уже сидишь и сам кого-т с аппетитом того... Вот я о таком пытаюсь рассказать на ее примере. История Десмеры о том же, но гораздо легче.

Я зачла, но пока чего-то в потеряшке... никак не могу ее никуда отнести. И мне надо это будет переварить и перечесть заново, прежде чем что-то внятное из меня выльется. У меня в голове клубок из мифологичных образов и я никак не могу из этого клубка вытащить какую-то определенную нить, но я поймаю))

Леди Грейджой, мы все по ней скучали и она таки доплыла и не одна)) А поклонникам Джона в этой главе держаться и снова держаться)) Поклонникам Герольда, ежели такие тут вдруг имеются, держаться вдвойне))

Глава 16. Меч, кнут и немного лжи

— Ничего не поделаешь, — возразил Кот. — Все мы здесь не в своем уме — и ты, и я!
— Откуда вы знаете, что я не в своем уме? — спросила Алиса.
— Конечно, не в своем, — ответил Кот. — Иначе как бы ты здесь оказалась?
Льюис Кэрролл «Алиса в Стране чудес»

Солнечный луч, похожий на игривого рыжего кота, прокрался меж густых, низко висящих, облаков и поцеловал паруса корабля, мягкой лапкой погладил золотого кракена, раскинувшего свои щупальца по черному полю и снова скрылся.
Яра тихо рассмеялась своим мыслям, надо же — сравнила солнечный луч с рыжим котом! Это все несомненно влияние Дейнерис, одного ее присутствия достаточно оказалось, чтобы мир виделся легким и красочным, да он собственно таким и был, просто все они так погрязли в бесконечной рутине, утопли в гадком болоте повседневности, в своих низменных устремлениях, что не замечали сокровищ щедро перед ними рассыпанных. Дейнерис всегда умела видеть красоту, что вокруг и умела открыть глаза тем, кто рядом. Скоро уже они увидятся и если Дени не придумает для нее новое задание с длительным плаванием, то еще долго не расстанутся, а придумать она могла — слишком сильно она переживала тот ее плен, сурово саму себя порицая за бездействие в то время, на взгляд Яры слишком уж сурово, но она всегда была такой, всегда спрашивала с себя строже чем с других. Дай ей волю и она тебя в шкафу запрет и не выпустит, пока мир не будет полностью безопасен — сказал Квентин еще в Дорне и был не так уж далек от истины. Чувство, что тобой до такой степени дорожат безусловно было приятным, но с другой стороны Яра не была беспомощной девицей и не желала прятаться за чужими спинами, она и так слишком долго отсиживалась в тени. Мудрое решение, как говаривал ее дядюшка Родрик, она с ним конечно соглашалась, но всему свое время и сейчас настало время из тени выйти, явить себя миру и за мир этот сразиться. И тут уж дядюшка не находил чем ей возразить, а только просил беречь себя. Что-то теперь там поделывает дядюшка Родрик? Наверняка сидит уткнувши нос в очередной пыльный фолиант и ничего вокруг не замечает. Яра вздохнула, помолившись мысленно, чтобы боги сберегли его.
Погода не была плоха и не была хороша. Небо хмурилось, скрывало свой лик за пеленой облаков, порой роняло дождевые капли, но ветер был попутным и на том спасибо. Море же было таким как и обычно — родным. Яра закрыла глаза, впитывая прикосновение ветра, ощущая на губах привкус соли, а под ногами — бездну. Если ты страшишься этой бездны, если не доверяешь ей — быть тебе проглоченным, если веришь зыбкой и ненадежной водной стихии — она протянет тебе руку в самый отчаянный момент, обнимет бережно будто огромными мягкими лапами, укроет от опасности и утешит в горе. Морской стихии Яра не просто доверяла, она ее любила и море отвечало ей тем же.
Волны плескали и разбивались с шумом о борт корабля, окатывая мириадами соленых брызг носовую фигуру. Яра не могла сейчас этого видеть, но явственно могла представить как капли соленой влаги скатываются слезами по светлому лику девы, укутанной в драконьи крылья. Ей не раз говорили, что деревянная дева, покрытая слоем серебристой краски, словно бы летит впереди корабля — так оно и было когда-то задумано. Когда-то этот корабль строился в память о той, что непростительно рано ушла из мира. Яра тогда была сама не своя, словно потерянное дитя, ей требовалось нечто, позволяющее выпустить свою скорбь, ведь не осталось ничего, словно и не было никогда ее в мире и негде было прошептать последнее «прощай» и обронить цветок белой лилии, которые она так сильно любила. Так и появился этот корабль и крылатая дева на нем и когда прекрасную «Бурерожденную» наконец спустили на воду душа Яры преисполнилась, пусть и несколько мрачным, но все-таки покоем. О, как бесился мальчишка Старк в Королевской Гавани, когда дошли до него слухи о новом флагмане железного флота! А где-то в далеком северном замке обронила язвительные слова еще одна коронованная сука из волчьей стаи, язвительность ее служила тряпкой, прикрывающей постыдный страх. Яре было плевать на слухи, страхи и подозрения, она делала это не ради их жалкой реакции. Память, вот что было важно. Хоть что-то еще, напоминающее о той, что была чистым светом и средоточием дикой немыслимой силы. Это была сила извергающегося вулкана, сила беснующегося моря и обезумевшего ветра, мощь, способная обрушить звезды и перевернуть весь мир. Слабых духом эта сила пугала, всех прочих завораживала и притягивала.
Еще немного — остаток ночи и следующий день — и они будут на Драконьем Камне, оставляя позади душный и пыльный Пентос, а в нем неугомонного магистра Иллирио, от которого у Яры уже болели скулы и сводило челюсти, ибо невыносимо нормальному человеку столько улыбаться. Отправляя ее в это путешествие, Дейнерис советовала попросту послать магистра в пекло, когда надоест, но Яра отчего-то стоически претерпевала удушающее гостеприимство, слушала, говорила, смеялась, втискивала себя в подаренные магистром платья, потому как не втиснуть было бы невежливо, подбирала струящийся шелк юбок, ловила, дышащую на ветру органзу, задыхалась в плотной парче. И бесконечно что-то ела, пробовала, отведывала, надкусывала… и задавалась про себя вопросом, как еще магистр не помер от обжорства? Меня не поднимет собственный корабль, думала она с ужасом, он пойдет ко дну как только я ступлю на борт. И просила магистра о прогулке по городу, после покачивалась в паланкине и радовалась тому, что хотя бы во время прогулок Иллирио не ест и ее попутно ничем не закармливает.
К дотракийцам леди Грейджой всегда относилась неплохо и даже с немалой долей симпатии, но во время пребывания в Пентосе злилась на них от безысходности, при чем сразу на весь дотракийский народ, включая женщин, новорожденных младенцев и старух Дош Кхалин. Причиной ее гнева стала извечная дотракийская неспешность и тут бы ей тоже последовать совету Дейнерис, смириться и не изводить себя, а просто дождаться и она бы так и поступила, если б не Иллирио от опеки которого никак не выходило отбиться. И от его подарков, не только ей, но и королеве, которые он постоянно просил принять на борт… все это с печальными вздохами, что кто ж еще, как не он, побалует милую девочку и бедную сиротку. И непременную слезу утирал пухлой ладонью. Тот факт, что бедная сиротка давно уже королева, всадница дракона и прижизненная легенда, магистр начисто игнорировал — Дейнерис в его глазах была невинное дивное дитя, о коем надлежало заботиться и всячески баловать. Понятное дело, что правды тут было чуть и речи Иллирио замешаны на лести и своих собственных интересах, но разбираться в том Яра не желала, ей было довольно и того, что Дейнерис магистра видела насквозь, ничуть ему не доверяла, но при том отношения их были давними и добрыми, влезать в них кому-либо третьему они не позволяли.
Дни ожидания ползли медленной песчаной змеей, похожие один на другой, словно монеты свежей чеканки. Один из таких дней внезапно принес на ее голову Даарио Нахариса. Впрочем это для Яры его появление было внезапным, а Иллирио никакого удивления не выказал, значит ждал.
Яра бы с радостью осталась у себя на корабле или примкнула к своим людям, что давно уже вдоль и поперек излазили все кабаки и бордели Пентоса и даже успели какие-то местечки облюбовать для веселого времяпровождения, а кое-где ухитрились заработать репутацию пьянчуг и скандалистов, которых даже на порог не пускали. Но всему этому сбыться было не суждено, ибо уже прилетело очередное приглашение от магистра и отвертеться от него конечно было можно, но нежелательно, да и к тому же на Даарио взглянуть было любопытно, давненько она его не видела.
В порыве какого-то отчаянного смирения с неизбежным Яра вырядилась в тот вечер в традиционное квартийское платье плотного серо-стального шелка, а на руки нацепила с полсотни тонких серебряных браслетов и теперь при каждом движении позвякивала негромко.
Иллирио от такого ее вида пришел в немедленный восторг и запел сладким голосом про чаровницу и прелестницу, сообщил, что убит наповал, прихватил за руку и повел в глубины своего дворца, продолжая сыпать цветистые комплименты.
Даарио вид имел цветущий, но при том насквозь несчастный. Рассказывал про Залив Драконов, про нескончаемые трудности правления, как будто мог кого-то тут удивить своими жалостливыми речами и вздыхал о несбыточном. Жаловался на жителей Залива.
— Я всего-то выполнял волю королевы и не сделал ничего плохого этим добрым людям, а они взяли и избрали меня своим правителем, когда пришло время! — чуть не плача и вместе с тем ужасно раздражаясь, повествовал он о своих горестях.
Высказывал вслух мечту вот прямо сей же час все побросать и рвануть вместе с ней в Вестерос, к трону Дейнерис, под ее руку, снова обнажить клинок и сражаться с ее врагами как когда-то раньше, когда все они были так прекрасно безрассудны и ничем не обременены. И вздыхал сразу за этой сладкой мечтой и смотрел угрюмо в сторону, потому что куда он денется уже от Миэрина и Залива в целом, судьбу которого ему вверила королева и доверие ее он никак не мог предать, потому тащил на себе эту ношу и тащил весьма успешно, хоть и без всякой радости. Никогда еще Яре не доводилось встречать человека, что так отчаянно и яростно ненавидел бы свою причастность к некой власти, власти этой всей душой не желал и положение свое, за которое многие убили бы не задумываясь, воспринимал как проклятие богов, не иначе.
Иллирио рядом сочувственно кивал, поддакивал, подливал вина и подталкивал очередное изукрашенное блюдо с «божественной уточкой в меду и изысканных ароматных травах, очень рекомендую, друг мой».
Даарио послушно кивал, прихлебывал вино, одним глотком ополовинивая полкубка, следом кусал божественную уточку, а Иллирио уже между делом интересовался, что там за прелестную новую ткань изобрели их миэринские мастерицы? Он конечно уже закупил образцы и пребывает в полном восторге и теперь желал бы обсудить вопросик торговли этим новоизобретенным чудом, желающих конечно будет много, но все они как есть лжецы, мошенники и прохвосты — зачем с такими иметь дело? Особенно когда есть он, Иллирио, честнейший человек, к тому же давний друг и почти что названный дядюшка их несравненной королевы? И все будут довольны, счастливы, а главное — богаты! Тут уже приходила очередь Даарио кивать и улыбаться, что он и проделывал, но говорить и обещать что-либо не спешил, откладывая сей вопрос до утра и соответственно до трезвой головы.
А Яра на них смотрела и понимала, что завяз капитан Нахарис в Заливе Драконов намертво и не отпустит его это ярмо никогда и вероятно оно и к лучшему, потому что в Заливе его знали и любили, все у него там складывалось, а от всяческих козней уберегала тень драконьих крыльев. В Вестеросе же у Дейнерис и так все было довольно запутано и Яра всерьез опасалась, что за время ее отсутствия тот самый вероятный треугольник, которым так был обеспокоен Квентин, уже сложился и только богам ведомо как там все переплелось и какие формы приняло, тут уж оставалось только молиться, чтобы хотя бы живы все были. Квентин конечно пообещал ей при прощании, что все силы употребит на то, чтоб не оставлять этих троих без присмотра, но и она сама и принц понимали прекрасно, что возможности его не безграничны. Даарио же во всем этом был единицей не просто нежелательной, а откровенно лишней ибо мог усложнить все еще больше, а то и вовсе непоправимо испортить. Нет уж, дружочек, сиди-ка ты в Миэрине, думала Яра, там от тебя сплошная польза и никакого вреда.
С такими мыслями она поднялась из-за стола, прихватила чашу со сладким фруктовым вином и вышла на широкую веранду, оставляя этих двоих вместе с их скучными разговорами. Где-то там, совсем близко, только море переплыть, таился Драконий Камень и может быть сейчас Дейнерис тоже вышла на один из многочисленных балконов замка и смотрит на ту же огромную полную луну, что и Яра, а где-то в небе крылатой тенью кружит Дрогон, звезды шипастым хвостом сбивает. Или они вместе летают сейчас, круги нарезают вокруг острова, снижаются к самой воде, после взмывают так высоко, что исполинский дракон превращается в крохотную галочку на фоне лунного диска… сердце Яры почему-то громко бухнуло в груди и замерло на миг, после возобновило свой обычный ритм. Звезды перестали быть красивыми и стали враждебны и холодны. Ей стало вдруг тревожно и нехорошо, словно бы вместо роскошных яств, коими угощал своих гостей магистр Иллирио нынешним вечером, она наелась каких-то отвратных склизких гадин, заглатывая их целыми и живыми и вот теперь они распустили мерзкие щупальца у нее в животе, зашевелились и кажется вознамерились пробраться обратно в мир тем же путем. Яра зажала рот ладонью, запрокинула голову, стараясь унять нахлынувшую тошноту, задышала глубоко и медленно. Это все пустое, просто волнение от долгой разлуки и все на Драконьем Камне сейчас спокойно и с Дейнерис рядом скорее всего ненаглядный ее рыцарь или не менее ненаглядный племянничек, а может и они оба. И уж насколько Яра не любила первого и совсем не выносила на дух второго, но никак не могла отрицать, что эти двое и вместе и по отдельности лучший и надежнейший гарант безопасности королевы, надежней пожалуй только Дрогон. А все ее тревоги и предчувствия вызваны раздражением от долгого здесь сидения и ожидания.
За спиной раздались шаги, Яра бросила косой взгляд и поспешила натянуть на лицо спокойствие.
— Прекрасная нынче ночь, — в голосе Даарио сквозила грусть, — прекрасна луна и небо прекрасно и звезды тоже восхитительны! И скоро ты будешь смотреть на всю эту красоту с другого берега, а я вернусь в свое привычное болото, так милое сердцу нашей королевы.
— Тебе надо успокоиться, — при всем желании Яра не могла ему сочувствовать, — и взять себя в руки, Даарио Нахарис! Если Миэрин так тебе опостылел ты всегда можешь его оставить, а она поймет тебя, если потрудишься объяснить причины. Или прекращай ныть и делай то, что должен!
— Как у тебя все просто! — расхохотался он смехом громком и горьким. — Миэрин тут совершенно не при чем, не в городе дело.
— Да не будь ты глупцом! — выпалила она яростно, сделала глоток вина, вкус которого внезапно показался отвратительно кислым и Яра с досадой выплеснула его в сад. — Она любит тебя — по своему. Любовь не перестает быть любовью, от того, что принимает не ту форму, что мы желаем, понимаешь? И она заботится о тебе. Да, капитан Нахарис, именно заботой продиктовано ее решение не позволять тебе отправиться с ней в Вестерос. И потом, кто как не ты присмотрит за ее детьми в Заливе? Пока ты там — ее сердце спокойно. Немногие могут похвастаться таким ее доверием, а ты только и делаешь, что ноешь!
Голос ее дрожал от гнева, когда она закончила свою речь.
— Эй, ты чего развоевалась?! Остынь! — вскинул Даарио руки примирительно, явно озадаченный такой ее вспышкой. — Не так уж я и ною… да я вообще не ною! Просто малость расчувствовался и всего-то, выпил лишнего — с кем не бывает?
— А раз так, то прекращай, — примирительно промолвила она и подумав предложила, — может тебе жениться, а? На какой-нибудь светловолосой красавице-лисенийке? Ну или на полной противоположности, чтоб душу не терзать воспоминаниями?
Даарио снова громко захохотал, смех его разносился в ночной тишине гулко и звонко.
— Сговорились против меня, да? — беззлобно поинтересовался он, отсмеявшись. — Королева тоже мне очень советовала обзавестись женой, теперь вот и ты…
— Ничуть мы не сговаривались, — немедля отвергла она это обвинение и поспешила в свою очередь сделать выпад, — а насчет женитьбы совет не так уж плох, ты бы поразмыслил над этим.
— Зачем?!!! Вот на кой мне сдалась та женитьба?! — Даарио аж затрясло.
— Найти, если не счастье, то покой, возможно родственную душу, а может просто красивую женщину для услады глаз. Завести детей наконец, почему нет? Многие находят в этом счастье и смысл жизни. Почем мне знать, как там оно у тебя может быть? — пожала Яра плечами, ничуть не тронутая его негодованием. — Не спеши слать меня в пекло с такими советами, — вскинула она руку упреждающе и не давая ему заговорить, — выслушай сперва. Ты конечно можешь все бросить вот прямо сейчас, можешь сесть на корабль и отправиться в путь, ты приплывешь на Драконий Камень и вероятно даже найдешь нужные слова, сможешь ее убедить и останешься, но что ты там найдешь? С ней рядом? Ничего, кроме горя и возможно смерти, на которую сам же и нарвешься от отчаяния. Ну и кому будет хорошо от такого исхода? Ты же сильный человек, Даарио Нахарис! Так найди в себе силы и сделай шаг вперед — отпусти любовь к женщине, которая никогда не будет твоей, которая вообще никогда ничьей не будет и прими ее как королеву и друга. Не губи себя и не причиняй боли ей и многим другим людям, которым ты небезразличен, а такие есть в этом мире, уж можешь поверить! И да! Если ты все же надумаешь плыть к ней — ищи корабль на котором нет моего флага, потому как я отказываюсь везти тебя навстречу смерти.
На том Яра и покинула его, оставляя наедине со звездной ночью и своими словами, от всей души желая, чтобы к словам этим он прислушался.
***

Вздох вышел так внезапно глубок, что заломило в груди и вместе с тем сладко что-то заныло, как от ласкового материнского прикосновения, это холодный воздух пропахший морем и ветром обжег легкие. Глоток свободы. Время между жизнью и смертью, когда не знаешь донесет ли тебя до суши живым и невредимым или будешь болтаться безобразной, раздутой до неузнаваемости осклизлой мертвой куклой в толще воды, оплетут тебя водоросли, рыбы обожрут лицо, одежда истлеет и глаза выцветут, превратятся в мутные стекляшки. Яра выудила из кармана длиннополого кожаного плаща простецкий медальончик-монетку на шелковом шнуре, прокрутила его, вырисовывая в воздухе восьмерку, подбросила, поймала, снова подбросила и снова ловко схватила — хорошо. Дурацкая привычка, подхваченная ею давно от кого-то из команды, того человека и в живых-то уж давно не было, напоролся на чей-то клинок в битве, накормил рыб и замолчал навеки, а она все так же играла с потертой монетой и рука ее была достаточно быстра, чтобы перехватить в полете маленький серебряный диск, а значит рано ей еще на дно отправляться и значит доплывет.
Внимательный взгляд заставил ее сначала обернуться резко, а после сразу досадливо закатить глаза. Вот только его не хватало! Глаза, смешливые и лукавые, с горящими в них озорными искорками продолжали смотреть, а рядом скалилась белозубая хищная улыбка. Яра в ответ криво усмехнулась и отвернулась, возвращаясь к созерцанию волн и ветра, но неспешный ход мыслей был уже непоправимо сбит этим наглым взглядом. Кхал Мейро умел привлечь к себе внимание — порой очень недоброе. Его головы желали многие в Эссосе и готовы были заплатить золотом, только вот голова кхала с плечами расставаться не спешила, а колокольчики в его косе прибавлялось. Кхал разительно отличался от прочих дотракийцев — невысокий, изящно сложенный, но при том жилистый и крепкий, в бою он был вертким, быстрым, опасно непредсказуемым. Золотисто-карие глаза его смотрели всегда с недобрым насмешливым весельем, а толстенная коса стлалась гибкой пепельно-русой змеей по спине. Мать его была рабыней лисенийского происхождения, подаренная или проданная его отцу, а может и просто взятая в качестве трофея после боя, именно от нее он унаследовал и волосы и глаза и светлую кожу чуть позолоченную солнцем и нетипично тонкие для дотракийца черты лица. Она же научила его валирийскому языку, общему он выучился уже сам и на языках этих имел привычку много слишком болтать, чем уже успел извести ее вконец и Яра порой ловила себя на невольном желании выбросить излишне разговорчивого кхала за борт. И конечно же, если она хоть сколько-то знала свою подругу и королеву, то именно это неугомонное создание и встанет во главе дотракийской конницы. Нет бы выбрать кого-то спокойного и степенного, надежного, немногословного и постарше желательно, благо выбирать было из кого и она сходу могла бы назвать минимум три кандидатуры, но слишком хорошо Яра знала Дейнерис и слишком хорош был кхал Мейро, слишком много в нем было опасного магнетизма, так что именно ему достанется брошь с драконами из рук королевы — это было ясно как день. Яра вздохнула и улыбнулась, чуть покачав головой — деваться было некуда, к постоянному близкому присутствию кхала Мейро придется привыкать.

До Драконьего Камня оставалось полдня пути, когда погода испортилась вконец, потемнело, тучи нависли угрожающе низко, все заволокло густым серым туманом и они плелись с черепашьей скоростью, тревожно дергаясь на каждое дуновение ветра и ориентируясь лишь на золотистые огоньки, что загорелись на всех кораблях. Впору было вставать прямо тут и ждать, потому что «Бурерожденную» она конечно проведет через любой туман невредимой, море вокруг Драконьего Камня она успела выучить настолько хорошо, что наверное с завязанными глазами бы прокралась через все опасные скалистые ловушки… мысль ее не успела прийти к завершению. В тумане замерцали блики света и вот уже перед ней очертился зловещий и призрачный силуэт корабля и выхлестнулся из тумана черный флаг. Там же где обычно буквы складывают название — лишь темное корабельное дерево.
Безымянный подкрался бесшумно, черный и страшный, похожий на голодную хищную рептилию. С его палубы приветственно взмахнули факелом — узнали.
Яра прильнула к подзорной трубке и рот ее сам собой растянулся в усмешке при виде стройной фигуры в черном и плеснувших на ветру светлых волос — вот и капитан. Концентрация мужской красоты на Драконьем Камне обещала превысить все мыслимые пределы, она и правда будто нарочно их всех вокруг себя собирала.
Не сказать, что Яра хорошо его знала, но достаточно, чтобы не ждать подвоха, а когда-то они даже парочку выгодных, но довольно сомнительных, делишек совместно провернули о которых лучше и не знать никому. А потом случилась та трагедия на Дрифтмарке, его внезапное исчезновение и очень соблазнительная награда, объявленная королем Брандоном за красивую светловолосую голову капитана Уотерса. Да уж, при таком положении дел возвращаться в Вестерос все равно, что самому шагать в открытую могилу, но смерти он никогда не боялся, хоть и не спешил на свидание с ней.
Меж тем они так и крались в тумане, пробираясь вперед к Драконьему Камню. Безымянный шел почти бок о бок с Бурерожденной, они только один раз разошлись в стороны, обруливая одну коварную скалу, что и при хорошей-то погоде не всегда была видна.
Невзирая на все сложности они все-таки добрались, ноги наконец ступили на твердую сушу и началась обычная в таких случаях суетливая круговерть, которую Яра со спокойной совестью скинула на своих доверенных людей и подоспевшего к ним на берег мейстера Аллераса, чей талант приводить к порядку любой хаос был сейчас просто незаменим. Сама же она спешила к своей королеве, впрочем не она одна.

Когда схлынула волна первых приветствий и торопливых слов о самом важном, Дейнерис обратила взор на Аурана, что держался чуть поодаль и терпеливо ждал. Теперь, когда он был так близко, Яра могла его хорошенько рассмотреть и увиденное ее удручало. Не таким помнила его Яра, всегда в нем раньше словно огонек горел, сейчас же он был тих и пуст, даже глаза как будто выцвели.
— Моя королева, — преклонил колено и так замер, опустив голову совсем низко.
Тонкие пальцы огладили острую скулу, скользнули по серебристым волоскам короткой бороды, очерчивая контур лица и чуть заметным жестом призывая поднять голову. Он послушно вскинул на нее свои зеленые глаза, Дейнерис же уставилась с немым вопросом, изогнув тревожно брови, склонилась к нему, обхватывая лицо перед собой ладонями.
— Я его нашел, моя королева. Он здесь, — был ей короткий ответ.
Ее глаза раскрылись широко и удивленно, приоткрытый рот издал приглушенный стон и Дейнерис бесшумно осела на пол, обвивая крепко руками плечи Аурана, только тогда-то он и позволил себе подняться с колен, подхватывая ее прежде чем метнувшийся к ним Герольд успел что-то предпринять.
— Эйгон, — всхлипнула Дени, — найдите его немедленно! Это важно! Важнее всего остального сейчас!
С места сорвался, как ни странно, пухловатый юноша, одетый несуразно и весь какой-то всклокоченный, еще и с лютней за спиной подвешенной, но сорвался с места он довольно резво и самое главное уже через полчаса сияющая его улыбка всплыла в дверях.
— Вот, ваша милость, нашел и доставил в лучшем виде! — торжественно объявил, как уже успели рассказать Яре, личный менестрель королевы.
— Кто еще кого доставил, — немедленно парировал насмешливый низкий голос с легкой хрипотцой.
Джон. Или Эйгон. Кому как удобно, он прекрасно отзывается на оба имени, только вот назвать Джоном не у каждого получается, словно сам он задает некий внутренний барьер и то имя, из прошлой жизни кто-то произносит легко, а у кого-то оно застревает в глотке и получается выговорить только Эйгона. И ни слова никому ни разу он не сказал о своих именах, никому даже намеком не запретил себя называть так или иначе, ему словно бы безразлично, только вот каждый обращается ровно так как позволяют. Как он это делает — загадка.
Замер в дверях на несколько секунд, пока внимательный взгляд, как всегда оценивающе, пробежался по всем присутствующим. Как всегда само очарование и как всегда совершенно непонятно, что там у него на уме и что он на самом деле чувствует. Невыносимое создание. Таких как он надо убивать в колыбели, пока не успели дел натворить. Этот успел понатворить столько, что желающие снести ему голову смело могли выстраиваться в длинную очередь или жребий бросать, только вот голову эту не так просто было снести и самое главное — Дейнерис желала видеть его голову на отведенном природой месте и нигде больше, так что приходилось смирять свои кровожадные порывы. И уж если совсем быть честной, то больше всего горечи он преподнес самому себе, урок этот жестокий выучил и сейчас весь был полностью растворен в Дейнерис, весь нацелен и настроен на нее, жил и дышал с ней в одном ритме и все имеющие глаза эту их созвучность отчетливо видели.
Вот и сейчас обронив короткие приветствия он все внимание сосредоточил на Дейнерис, что вперила немигающий застывший взгляд в содержимое продолговатого ящика темного дерева, сокрытое помимо прочной крышки, которую она уже откинула, еще и слоем синего бархата.
Дейнерис тяжело выдохнула, на секунду прикрывая глаза, словно никак не могла решиться сорвать последний покров с тайны и быстро, очень быстро, явно стремясь лишить себя возможности продолжать сомневаться и медлить, схватила край ткани, отбросила живо в сторону, открывая взорам всех присутствующих меч.
Ножны самые простые, побитые жизнью и временем, но вот эфес… потертая оплетка рукояти контрастировала с рубиновой россыпью, так искусно влитой в темный металл гарды, что в сочетании с ее имитирующей пламя формой казалось и впрямь живые искры пробегают по поверхности.
— Это…? — хрипло выдохнула Яра, уже понимая каким-то шестым чувством, что именно видят ее глаза, но разум все еще никак не желал назвать вещи своими именами.
— Да, — прозвучал рядом совсем самодовольный голос Аурана, — это он. Черное Пламя. Наконец-то вернулся домой.
Руки Дейнерис дрожали, когда она подхватила меч, извлекая его из мягкого бархатного гнезда, подняла и смотрела не отрываясь, смотрела так, словно боялась собственным глазам поверить. Наконец, насмотревшись, она все на тех же подрагивающих от волнения руках протянула меч Джону, стоявшему напротив нее и кажется забывшему как дышать.
— Нет, — отрицание это услышать было невозможно, только по губам прочесть, настолько тих был его голос. Он сделал шаг назад даже. И даже руки за спину убрал.
— Да, — выдохнула Дейнерис уверенно, делая в свою очередь шаг вперед и не давая ему отступить.
Короткая дуэль взглядов, безмолвный шепот и меч все же перешел из рук в руки, а на лице Дейнерис расцвела улыбка.
Стало очень тихо, когда клинок выскользнул на свободу, а ножны с тихим стуком легли на стол.
Что-то происходило, что-то незримое и неуловимое сотворилось в момент, когда уверенно и крепко сомкнулись пальцы на рукояти меча. Рубины словно бы стали ярче, а когда Джон легким непринужденным движением крутнул меч, очерчивая полукруг и рассеченный воздух простонал тягуче — по темной стали пробежала вибрация и клинок запел.
Песня эта была недоступна человеческому уху, но ее отчетливо улавливало нечто в самой сути человеческого существа. Можно было списать на иллюзию, порожденную моментом, все же не каждый день древние валирийские мечи, давно утерянные, возвращаются к своим законным владельцам, только вот это была не иллюзия. Меч и впрямь выводил торжественную и неуловимую песнь — не просто радость достойного клинка, угодившего в умелые, уверенные руки. Нет. Меч звенел и ликовал по другой причине — кровь. Меч чуял ее в руках, его сжимающих и радостно покорялся, как верный пес, вынужденный долгое время служить чужакам, вернувшийся наконец под родную хозяйскую руку.
Ладони Дейнерис легли поверх рук Джона на рукояти меча и сразу находиться здесь стало неловко, слишком сокровенна и даже интимна была эта сцена. Не для чужих глаз, а чужими здесь в эти мгновения были абсолютно все, кто не носили в себе драконьей крови.
Яра первой встрепенулась и тихо стала пятиться к выходу, Ауран опомнился следом за ней и потянул за собой Герольда, приобняв внезапно его за талию, словно девицу какую.

Усталость, которую Яра упорно игнорировала последние несколько часов, наконец заявила о себе в полную силу. Все ее мысли свелись к самому простому — упасть сначала в горячую ванну, а после в постель, уснуть и проспать все на свете. Глаза сами собой закрывались, а ноги стали внезапно тяжелы и каждый шаг давался с трудом, на плечи словно взвалили невидимый груз, вдобавок еще и в голове начинала расплываться тупая ноющая боль, раскатываться неприятной колючей волной по затылку. Немудрено, она не спала толком несколько дней и теперь организм, почувствовав себя наконец в безопасности, закономерно расслабился и потребовал свою долю покоя. И Яра навострила было уже свои стопы в сторону комнат, где обитала в прежние свои тут пребывания, сейчас вроде тоже ничего не поменялось, поэтому она уже вовсю предвкушала отдых, но увы, мечте сбыться было не суждено. Была она изловлена вездесущим Сфинксом, что буквально из-за угла на нее напрыгнул, вероятно заранее ее там подстерегая в коварной засаде, в руках его были многочисленные письма и разумеется все по ее душу, все с Железных островов и весь этот ворох ей предстоит разобрать, потому что дела не ждут и не терпят, им плевать на усталость и недосып, а весь вид стоящего перед ней мейстера как бы говорит, что на том свете все отоспятся, а сейчас некогда. Захотелось тихонечко повыть. И возможно даже немного о стену головой побиться. Только все это бессмысленно и ничем не поможет, оставалось смириться. О возможности просто послать мейстера куда подальше она почему-то не подумала, вероятно из-за сильной усталости и разгорающейся головой боли совсем туго соображала…
Спасение пришло, когда она уже обреченно тянула руку за первым письмом, намереваясь его на ходу читать. Квентин вынырнул из полумрака и сразу решительно влез между ней и Аллерасом.
— Ничего срочного там нет, мейстер, побойтесь если не богов, то королевы, что мы ей скажем, если миледи от усталости помрет? Нет там ничего в тех письмах настолько срочного и важного, я убежден в том железно, а единственное письмо, которое сейчас может заинтересовать леди Грейджой хранится вот здесь, — на этих словах он тихо постучал себя указательным пальцем по виску, сверкнув большим золотистым топазом в перстне.
Аллерас, наградив их напоследок укоряющим взглядом, вынужден был отступить, а Квентин повернулся к ней и мягко улыбнувшись, проговорил:
— Устала? Давай провожу, а то еще кто-нибудь нападет из-за угла, — и не дожидаясь согласия, под локоть подхватил одной рукой, а второй обнял за талию.
— Рада тебе… и спасибо, — она с удовольствием позволила себе опереться на его руку и позволила ему вот так себя вести.
Кого другого отпихнула бы с возмущением еще и по шее бы врезала, не взирая на усталость, но это был Квентин и с ним можно было разрешить себе побыть слабой и уставшей, можно было позволить ему о себе позаботиться, его забота всегда была мягкой и ненавязчивой и не было никогда в его заботе того раздражающего покровительственного оттенка, который всегда сквозил у других.
— Всегда к твоим услугам, миледи, — не замедлили ей ответить. — А Сфинкс последние дни так со всеми, у него своей головной боли немало, а тут мы! Теперь еще и дотракийцы! Королева ведь не станет их самолично размещать и прочим житейским заниматься и как ты сама понимаешь все это досталось Сфинксу. Ему за последнее время многое пришлось стойко перенести, а от таких радостей бедняга и вовсе ошалел, вот уже на людей из-за угла бросается, так что давай уж проявим понимание и простим его, все-таки на службе ее милости человек убивается. Я кстати позволил себе вольность, ты уж прости, — молвил он покаянным голосом, почитая видимо тему замученного делами Сфинкса исчерпанной, — распорядился приготовить тебе ванну и ужин принести, все очень легкое и никакого подогретого вина перед сном — я помню.
— Квентин, ты чудо, — констатировала Яра неоспоримый факт, — я ужасно тебе признательна. И удивлена, что ты помнишь о моих вкусах в таких мелочах.
— Ты была моей гостьей в Солнечном Копье, конечно я помню! — несколько обиженно напомнил он, но от себя не отпустил, а напротив прижал еще крепче.
— И именно поэтому я говорю, что ты — чудо, — поспешила Яра его успокоить. — Но расскажи мне о письме в твоей голове, оно ведь из Водных садов, да? Бейлон?
— Ну конечно, — подтвердил он ее догадку.
— Как он там?
— Хорошо, — ответил Квентин просто и коротко, — играет, радуется солнцу и жизни — как и все дети. Скучает по матери и по любимой тетушке. Отлично для своего возраста стреляет из лука.
— Его отец был отменным лучником, — тихо сказала она больше самой себе, но Квентин услышал, погладил ее по плечу осторожно.
— И в Бейлоне всегда будет жить часть его отца, а ты будешь смотреть на него и улыбаться, вспоминая брата. И грустить конечно тоже, куда ж без этого? — и улыбнулся ей светлой печальной улыбкой.
***

Одну свечу она все же оставила гореть на прикроватном столике, укладываясь спать и всеми силами стараясь не замечать все нарастающей головной боли, что катилась жаркой волной от затылка, стискивая голову плотным шлемом, грозясь взломать ей череп изнутри, раскалывая его на куски — так ей казалось в болезненном ослеплении.
Уснуть никак не выходило, но она мужественно держала глаза закрытыми, стараясь перебороть боль, сделать ее незаметной для себя, она слыхала такие рассказы как-то раз, что если правильно себя настроить, то не будешь чувствовать боли, но тут или она не знала как именно себя следует настраивать или все было враньем от первого до последнего слова и она более была склонна ко второй версии.
Скользящий шаг в полумраке вывел ее из полусонного болезненного бреда, что атаковал ее разум. Яра приоткрыла глаза. Ну конечно же! Кто еще может так бесшумно пробраться к ней как не Искорка. Распушила непослушные золотые кудри, распахнула глазищи и чуть виновато потупившись, кружевной край на вороте ночной сорочки теребит тонкими фарфоровыми пальчиками.
— Сбежала? — превозмогая головную боль, спросила Яра, пытаясь сделать голос построже, но вышло скорее жалобно.
— Ага, сбежала, — подтвердило златовласое неугомонное несчастье. — Я соскучилась! — тут же выдала убийственный аргумент своего побега.
— Ладно, оставайся, — разрешила Яра, но тут же поставила условие, — но обещай мне, что утром поднимаемся и без капризов и уговоров идем сдаваться. Чтобы не тревожить твою мать.
Девочка важно кивнула и договор был скреплен торжественным рукопожатием, после которого Яра откинула одеяло и позвала:
— Залезай, пока не продрогла! Пол холодный!
Искорка нырнула к ней под бок и они, обнявшись, накрылись одеялом.
Прохладная ручка прикоснулась к щеке, пальчики маленькими шажками проследовали по контуру лица до виска, остановились там, чуть дрогнули и прижались.
— Тут, — объявила Искорка. — Иголочка. Нехорошая очень. Надо вытащить ее.
Боль внутри головы взорвалась темными кругами перед глазами, полыхнула алым и потянулась вся к тянущим ее пальчикам, словно бы через узкую трубку. Секунда, еще одна и еще… она и правда будто что-то незримое и тонкое схватила, словно и впрямь иглу из виска вырвала, вколоченную туда неизвестно кем.
Боль схлопнулась и исчезла, а на ее месте образовалось восхитительное ощущение пустоты и тишины. Благословенный миг освобождения. Яра молча прижала к себе Искорку, взъерошила пушистые кудряшки. Маленький спаситель. Благословенный огонек жизни. Только Дейнерис и могла такое чудо отыскать и не имеет никакого значения кто произвел на свет удивительную девочку с глазами всех оттенков, вытолкнув в мир из материнского чрева, единственной ее и настоящей матерью была Дейнерис.
— Я привезла тебе нефритовых зверей, нашла их в Пентосе, — вспомнила она о большом деревянном ларце с резными статуэтками, — завтра заберу их с корабля.
— Миледи! Душенька! Можно я с тобой отправлюсь? Я не была на твоем корабле ни разу и не видела его близко, а все говорят, что нет корабля прекраснее, — немедленно взмолился звонкий голосок и глазищи уставились, куда ж без них?
— Если позволит твоя мать, то конечно можно, — Яра притянула ее обратно, кутая в одеяло плотнее.
— Она позволит обязательно! — заверила ее Искорка и перешла к вопросу более важному. — А какие там звери?
— Ох, вот ты спросила, — присвистнула Яра, — их там штук тридцать, так что думаю все есть из тех, что известны людям.
— А дракон? Дракон там есть? — обеспокоенно вопросил ребенок.
Яра хихикнула, вспоминая как препиралась яростно с несговорчивым мастером, вечно хмурым, лысым стариком, с куцей длинной бородкой, заплетенной в тонкую косицу, который нипочем не желал браться за то, чего никогда не делал и никакие самые щедрые посулы не могли сломить его упрямства, в итоге пришлось притянуть к этому делу магистра Иллирио, чье имя все же надломило решимость мастера и желанная фигурка дракона свернулась на бархатной подушке, рядом с лисой, тигром и дельфином.
— Сначала не было, но теперь завелся и дракон, потому что сейчас такое время настало, что без дракона никак не обойтись.
И не только в наборе нефритовых фигурок, подумала она уже про себя.

Отредактировано Без_паники Я_Фея (2022-04-08 05:49:27)

Глава 17. Небесная возлюбленная

Заняться любовью, пока больше ничего не произошло.
На мой взгляд, великолепная, чудесная идея!
Энн Райс «История похитителя тел»

Остро отточенное лезвие короткого кинжала привычным движением резануло, обрывая хрупкую жизнь.
Яркая капля крови скатилась по ладони.
Острый зеленый шип окрасился алым.
Джон не издал ни звука, дернул только слегка уголком губ в усмешке. Привык уже колоться о розы. Это такой обязательный маленький ритуал каждый раз, капля крови как дань за срезанные цветы. Пьющие кровь розы. Образ красивый и немного зловещий, надо обязательно сказать Дени, она любит такое.
Сухие цветы ссыпались с обрыва, разлетелись по ветру, потонули в море. Цветы новые, свежие, еще налитые соками жизни, но уже умертвленные, красно-зеленым облаком легли на серые камни.
Он сюда начал приходить почти с самого своего приезда на Драконий Камень, что-то тянуло незримое, манило тоскливым щемящим напевом, словно умоляя не забывать. Здесь, под сложенными в плотную пирамидку камнями, покоится то, что осталось от красивой девочки с далекого красивого острова. Вероятно, в том, что случилось с ней, есть и его, Джона, вина — так же как многих и многих других.
Джон опустился на колени, прикрыл глаза, вспоминая — улыбку, взгляд, нежный голос и красивое чистое сердечко. Только сейчас, когда он начал собирать воспоминания, пришло осознание, что оказывается он много с ней говорил, да что там, болтал без умолку при каждом удобном случае! Умела Миссандея с острова Наат разговорить даже самого молчаливого и недоверчивого человека, а уж его совсем без труда смогла вовлечь в беспечные разговоры. И вот теперь сама замолчала навечно и под камнями — пепел, который больше никогда и ничего не скажет.
Вздрогнул от внезапного прикосновения к плечу, резко обернулся, весь мгновенно превращаясь в сжатую пружину — и сразу разжался. Дени. Смотрела с печальной улыбкой сверху вниз.
Большая персиковая роза легла среди красных, а Дени присела с ним рядом.
— Ты часто сюда приходишь, — ни на него, ни на сложенные камни она не смотрела, взгляд ее был устремлен вдаль, на линию горизонта. — Приносишь цветы. Ей бы понравилось.
— А ты не приходишь никогда, — Джон не собирался спрашивать почему она так поступает, просто озвучил факт.
— Да, не прихожу. Мне сложно. А если совсем честно, то невыносимо.
— Ты будто оправдываешься, — заметил он. — Зачем? И так понятно, что для тебя эта потеря… думаю, она бы тебя поняла и не…
— Ты знаешь ведь, что ее обезглавили на моих глазах, — не стала она дальше слушать. — Голова упала вниз со стены, тело столкнули следом. Будто снисхождение и одновременно насмешка. И попытка прямо там меня спровоцировать на атаку под прицелом скорпионов. Безупречные, они забрали ее. Не знаю кто здесь, на Драконьем Камне, отдал это распоряжение дурацкое, а может и никто не отдавал, а сам мейстер, что служил тут и готовил тело к погребальному костру, сделал это… Боги! Наш Сфинкс даже в самом страшном сне до такого бы не додумался! Когда я пришла для последнего прощания, ее голова… этот идиот ее пришил! Представляешь?! Нежная кожа, тонкая шея и чудовищная черная нить. Шов был ровным, аккуратным, но таким нелепым! Таким несуразным и уродливым! Не будь я так ослеплена горем, приказала бы казнить того мейстера на месте. Впрочем, огонь все поглотил, обратил в пепел, включая ту нить.
Она замолчала и повернулась к Джону, посмотрела наконец ему в глаза. Что сказать он не знал, он впервые все это слышал, никто ему не рассказывал подробности смерти Миссандеи, только сухие факты — была захвачена Эуроном в плен, после убита по приказу Серсеи во время переговоров. Почему не сказала Дени, он понимал, а вот другие? Тирион? Варис? Должны ведь были, но не сказали. О причинах гадать не приходилось, все было ясно и до крайности мерзко. Думать сейчас про все это не хотелось, только не здесь, не в месте, где обрела последний приют девушка с острова бабочек, об этих крысах думать.
— Я все же пришла сюда однажды, — голос Дени вернул его к реальности, — когда вернулась. А после она мне приснилась, пришла ко мне и мы говорили, как обычно, словно не было ничего, словно никто из нас не умирал, словно все было хорошо… только ошейник все портил.
— Ошейник? — Джон непонимающе вскинул бровь.
— Да, ошейник. Широкая полоска грубой толстой кожи с металлическим кольцом впереди и застежкой сзади, — пояснила Дени, — такие заставляли носить рабов в Заливе. Я спросила ее в том сне, зачем она надела вдруг рабский ошейник, ведь она давно уже свободная женщина, а она ответила мне, что теперь он нужен… Глупости все это, сказала я ей, не нужна тебе эта дрянь, как и вообще никому, дай мне снять его с тебя и потянулась к ней, сняла и отбросила подальше, а у нее там шов на шее и нить эта ужасная. Понимаешь теперь зачем? — спросила она и заплакала и слезы на ее щеках превращались в кровь и нить не удержала голову и та отвалилась и покатилась по полу, а обезглавленное тело стояло и не думало падать. Упавшая голова смотрела на меня и губы беззвучно двигались, но я все равно слышала, как она снова и снова повторяет свое последнее слово — дракарис, дракарис, дракарис, дракарис, дракарис…
Она не плакала, просто распахнула глаза широко-широко и будто не видела ни его, ни моря, ни неба, ни чаек над волнами, а видела то ли свой страшный сон, то ли еще более страшный момент реальности из прошлого, что казалось еще минуту назад пройденным и таким далеким, а теперь вот обрушилось на них, развернулось во всех непрошенных подробностях.
— Иди ко мне, — Джон прижал к себе ее, целуя в висок и спустя несколько ударов сердца добавил: — Сегодня ты спишь с Искоркой.
— Почему не с тобой?
— С ней ты снов совсем не видишь, а я только разбудить могу, — он поднялся на ноги и протянул ей руку, — не хочу, чтобы к тебе снова пришел этот сон или новый — еще кошмарнее. А ты не хочешь ее помнить такой. И видеть ее такой тоже не хочешь — даже во сне.
Она улыбнулась, подтверждая его правоту и ее рука скользнула в его и уже через мгновение она была на ногах, еще через одно тянулась к нему с поцелуем, а еще через минуту их прервал тихий, но твердый голос.
— Я прошу прощения, что прерываю ваше уединение, мешаю воспоминаниям и… всему остальному, — тут Аллерас деликатно кашлянул, извинительно развел руками и продолжил: — Но… прибыл корабль.
— И? — вкрадчиво поинтересовался Джон, не давая Аллерасу выдержать длительную нагнетающую паузу.
— Сир Дейн, — обреченно сообщили им и никогда еще трагичный шепот, которым их мейстер предпочитал разговаривать большую часть времени, не был так уместен.
Джон бросил на Дени острый заинтересованный взгляд и к большому своему изумлению, вместо ожидаемой радости, увидев на ее лице смесь растерянности и недовольства. Ее рука медленно поднялась к лицу и еще медленнее кончики подрагивающих пальцев погладили тонкую золотую линию.
Черт! Он уж и забыл про это. Привык, на удивление быстро, к этой извилистой отметине на лице, словно она всегда ее носила.
Стремительная крылатая тень, сопровождаемая сдержанным рыком, пронеслась над их головами. Дени посмотрела было с надеждой в небо, но сразу же передумала и решительно тряхнув косами, ухватила их с Аллерасом под руки и потянула в сторону замка.
***

Боль разливалась густой тягучей волной. Боль выжигала и перетирала в прах границы между пластами реальности. Боль была такой, что впору выть беспрерывно на одной обезумевшей ноте, с самого себя кожу содрать, лишь бы не чувствовать эти жгущие, острые прикосновения, которые только сейчас догнали его в полной мере и словно вплавились в него, вживились под кожу, стали неотъемлемой частью. И знал ведь прекрасно, что выправят, сотрут повреждения, малейшего следа не оставив и все равно бесился ужасно, весь вскипал внутри, злился так, что в глазах темнело и все вокруг заволакивалось кровавым маревом. Злился он на одну, всем хорошо известную, прекрасную королеву, по чьей воле и оказался сначала накрепко привязанным между двумя столбами и под жуткой пляской витого дотракийского кнута, а после черт знает где и в состоянии таком, что голова не поднималась, будто какая-то незримая тварина высосала из него все силы подчистую. Причина его на нее злости крылась в четком осознании того факта, что она взбесилась ровно от того, что сама же и поощряла всячески, сама его таким хотела и раз за разом беспрестанно лезла в него, в самую душу вползала, дергала, тормошила, побуждая спящее беспробудным сном и добудилась. Дотянулась тонкой рукой, схватила и победно сверкнула глазами. Про то как она меж ними двумя выплясывала, как стелилась туманной дымкой и вьюном вилась, раздразнивая и не даваясь в руки — и вовсе говорить не приходилось. Славная была игра, все они от души ею наслаждались и вдруг в одну секунду все переменилось и сделалось серьезно — ее лишь волей. И ладно бы что-то и впрямь фатально-непоправимое сотворили!
Дай, ну дай только мне добраться, дай доползти до тебя, клялся сам себе Джон в горячечном полубреду. Он не отпустит ее больше — даже смерть не остановит, даже если глаза его закроются окончательно, он продолжит обнимать ее леденеющими руками, он обнимет так крепко, что она вздохнуть не сможет, прижмется истлевающим ртом к горячим губам, сплетет дыхание жизни и смерти в одном нескончаемом поцелуе — ей нравится такое на самом деле, она трепещет вся и замирает в сладком предвкушении такого вот слияния, поэтому он утащит ее и в могилу за собой, если придется, им там будет темно и хорошо вдвоем, найдут чем заполнить посмертие, скучать уж точно не придется.
Но как она там на него смотрела! Как облизывала губы! Как вздымалась высоко грудь под платьем! И поцелуй, сорванный им — короткий, больной, острый, сочащийся кровью, как в давнем сне, когда он еще считал ее безвозвратно утраченной. И надо признать — ему ведь там было хорошо. И он сколь угодно может разыгрывать хоть гнев, хоть ярость, хоть ледяную обиду, но самому себе-то не соврешь! Да, стоило признать, что они оба заигрались чрезмерно, но понимание этого здесь и сейчас не составляло труда, а вот там и тогда сознание уплывало, скатывалось в пропасть, наполненную вязкой тьмой, ощущение времени и вовсе улетучилось, а после он и боль чувствовать перестал и видел только ее одну, еще голос ее слышал, что-то нежное с мягким ритмом намурлыкивающий, она молчала на самом деле, а он явственно видел как ее губы приоткрываются, двигаются, проговаривая слова, улавливал звучание голоса и совершенно не мог ухватить смысл. Меньше всего ему хотелось на тот момент вернуться обратно. Хотелось навсегда остаться в нежном и сладком безвременье, где никого больше, кроме них двоих, не было.
Удивляться своим реакциям у Джона совсем сил не было, да и желания тоже. Несло его, давно и неудержимо, и несло в какую-то нехорошую сторону, откуда нет возврата; катился кубарем в дикую воющую бездну и в хаотичном этом и восторженном падении ломалось и стенало что-то жалобно в самой сердцевине его сущности, что-то заложенное в него так давно и прочно, что казалось чем-то неотделимым от его личности и прежний он самому себе ужаснулся бы, только вот сколько в том, прежнем, Джоне было от него самого…? И был ли вообще тот Джон хоть сколько-то реален…?
Сознание плыло, раскачивалось, летело куда-то за грань разумного и реального и он даже не мог сказать — все эти слова, он их произносит вслух или они лишь в мыслях существуют?
Резкий запах вытащил его на поверхность.
— Да не дергайтесь вы ради Семерых! — досадливо и вместе с тем терпеливо охнули совсем рядом. Дейв — голос его, хриплый и немного сипловатый, Джон признал сразу. — И чем вы так ее милость разбесили? Вот не живется же некоторым в спокойствии, все ищут посочнее да поострее! Надо непременно вогнать всех в самую крайность, а мне теперь латай вас! И надо ж было так пригладить этой адовой плетью, ну чисто же в ленты изорвали… да я не знаю как это все сшивать теперь и как вы в разуме еще! — выговаривалось все это ему эмоционально, зло и очень от сердца.
— Да что ты причитаешь словно девка надо мной! — взорвался Джон, тряхнул спутанными кудрями и сразу пожалел — движение это отдалось немедля в спину и сразу плеснуло, будто кипятком и дернуло, будто десяток крючьев под кожу вогнали и рванули от души недрогнувшей рукой, а по боку заструилось тоненько и горячо.
— Огрызаться и обругивать меня последними словами можете сколь душеньке вашей угодно, но уж окажите милость — не дергайтесь! — вспылил в свою очередь смотритель. — Мне вас сюда приволокли и не спросили — принимай, дорогой! А ее милость, она ведь не замедлит к себе затребовать и кому прилетит, когда вы полуживым перед ней грохнетесь? Правильно — мне! Так как вы были у меня и под полной моей ответственностью, стало быть. Надо оно мне, я вас спрашиваю? А я не чародей, не мейстер и даже не белошвейка какая, штопаю как умею, так что будьте уж добры — не мешайте! — выдав сию гневную отповедь, было уже замолчал, но добавил раздраженно: — Ваше высочество!
— Понял, осознал, раскаялся, — мрачно прохрипел Джон сквозь зубы и правда почувствовав легкий укол совести. — Не ворчи. Дай лучше чего-нибудь, чтоб… ну ты понял, — сдался и попросил, стараясь не кусать губы и зажмуривая глаза до того, что круги темные вперемешку с разноцветными поплыли.
— Вот, — сразу же понятливо и несколько примирительно отозвался Дейв, — глотните пару глоточков, — и выдернул пробку из какого-то высокого бутыля темного стекла, так что не разобрать содержимого, Джону впрочем было плевать, что там внутри понамешано, он с диким шипением приподнялся кое-как на локте и припал губами к гладкому бутылочному горлу, глотая что-то приятно-прохладное и жгучее одновременно, с ягодным послевкусием и пахнущее внезапной мятой, разогнавшее немедленно приятное тепло по всему телу и глотал бы наверное долго, пока все не выхлебал, но Дейв опомнился и отнял у него бутыль.
— Я где вообще? — задался он наконец вопросом своего местонахождения.
— А вы нынче в моих владениях пребываете, — с неким ехидным довольством сообщили ему. — Ой, что вы так глазищами на меня сверкаете?! Приказ ее милости! Я тут птица подневольная! — тут же предусмотрительно оправдался смотритель, на всякий случай убираясь в сторону от метнувшейся уже было руки — знал, зараза одноглазая, как рука это вцепляется в глотки неконтролируемо в моменты ярости, сам видел неоднократно, сам выдирал из стальной хватки трепыхающееся еще тело не раз, а бывало, что и не успевал… бывало и такое. Это Джон за собой давненько уже замечал, внезапно обострившуюся потребность время от времени свернуть чью-то шею, в коей он себе бессовестно потакал, понимая превосходно во что превращается и ничего не собираясь предпринимать — устал нечеловечески все время от самого себя отбиваться.
— Приказ ее милости, значит, — раскатал Джон слова на языке медленно и тягуче. — Ох, Дени! Как ты славно все измыслила, но правильно, правильно — давно надо было так сделать. Это ты хорошо придумала… чтоб под ногами не путался. И чтоб место свое не забывал. Сладкая ты моя девочка… — ему казалось, что все это поток мыслей и только, но на деле окровавленные губы все эти слова приглушенно и страстно вышептывали вслух.
Разум мутился, ноты таинственного состава адского пойла, влитого в него Дейвом, начинали вкрадываться в кровь постепенно, притупляя боль и развязывая язык. Джон ничего в общем-то не имел против временного помутнения рассудка, но вот язык, что внезапно взял и зажил своей собственной жизнью, ему категорически не нравился, однако поделать с этим он не мог ничего и оставалось только радоваться, что приступ внезапной разговорчивости с ним приключился в присутствии Дейва, который хоть порой и ухитрялся вывести Джона на крики и ругань, но был надежен как скала и ни единого, даже самого крохотного и незначительного, слушка от него не выползло на свет божий, не говоря уж о чем-то и впрямь имеющим хоть какую-то ценность.
— Нет, это все же чистый ужас, — продолжал причитать Дейв, ловко работая иглой, стягивая аккуратно рассеченную кожу. — И главное — зачем? Мало, ой, мало вас ее милость в прошлый раз за волосья таскала… теперь-то хоть довольно или как оклемаетесь, снова под кнут полезете?
— Дейв, уймись — просил же, — уже не раздраженно, а больше для порядка, нашипел на него Джон, — я не дитя тут тебе неразумное. Знал, что делаю и что будет после — тоже. Все вполне осознанно и взвешенно, так что уйми свою заботу чрезмерную, а заодно прекрати кудахтать надо мной!
— Ох, ты ж… — присвистнули протяжно в ответ. — Ну если знали и все осознанно… вы бы в таком разе заглянули что ли ко мне вечерком каким, я вам пару плеточек подброшу — помягче, а то дотракийский кнут слишком уж радикальный выбор, как по мне. Хотя конечно дело вкуса, тут я не спорю, — голос смотрителя звучал откровенно глумливо и вместе с тем так беззлобно, что как-то всерьез на него гневаться не выходило, даже за эту шутку на грани допустимого.
— Дейв!!! — тем не менее прорычал Джон на низкой угрожающей ноте.
— Да заткнулся я уже, — примирительно отозвался смотритель, — уж и пошутить нельзя. И снова прошу — не дергайтесь! — тут же напомнил строго.
Джон прикрыл глаза, стараясь как-то отделить себя от происходящего, слушая мерно шуршащий голос Дейва, по словам которого выходило, что ничего непоправимого с ним не сотворилось, только надо несколько швов наложить и поваляться в спокойствии, пока… тут Дейв выразительно умолк, намекая молчанием своим конечно же на Искорку, которая все уберет за пару минут, просто прижав к нему маленькие горячие ладошки.
— У вас тут что? — печальный шепот вместе с негромким осторожным лязгом кованой решетчатой двери — Аллерас. Куда ж без него? Джон был бы крайне удивлен, не появись тут рано или поздно тонкая бесшумная фигура в неизменном черном балахоне.
— У нас, как и полагается, сущий кошмар, — не замедлил сообщить Дейв, — но если не впадать в излишнюю драму, вполне терпимо.
После такого ответа очень захотелось треснуть смотрителя по лбу, но во-первых, осуществить данное действие прямо сейчас Джону было весьма проблематично, а во-вторых, если отключить эмоции и не покупаться на язвительный тон, то было еще и не за что. К тому же еще и голову кружило, с языка рвались всякие бредни и всего его охватывало совершенно неуместное игривое веселье, которому немало поспособствовала короткая и яростная перепалка между смотрителем и мейстером, вся сведшаяся к тому, что Аллерас раздражающе-покровительственным шепотом выкатил целую гору советов, которых у него не просили, Дейв вскипел, выговорив немедленно, что хоть и не обучался в Цитадели, но уж заштопать пару досадных царапин на шкуре вполне способен и не хуже некоторых, Сфинкс в ответ на это заявление натянул на лицо выражение глубочайшей обиды и мстительные выжидательные искры затаиться не преминули в темных глазах.
Джону их противостояние было откровенно смешно, а Аллерас своей озабоченной физиономией рассмешил его уже совсем до неприличия. Вообще вся его персона Джона внезапно заинтересовала и привычный уже всем, внимательный прищур прошелся по лицу напротив, отмечая мельчайшие детали мейстерского облика — тонкие, бледные, упрямо сжатые губы; пунцовеющие на гладких смуглых щеках пятна нервического румянца; черные глаза, отливающие маслянистым глянцем, длинные ресницы и решительно нахмуренные брови; острые высокие скулы и короткие мягкие завитки волос, обрамляющие лицо. Все это, в сочетании с общей изящной хрупкостью облика, навело Джона на совершенно определенную мысль, которая в трезвом уме никогда бы и в голову не закралась, сейчас же мысль не только возникла, но развилась, приняла форму и не замедлила выкатится в мир.
— Прелесть! Аллерас, ты — просто прелесть, — сообщил он радостно, — я смотрю на тебя все время и никак не могу понять, мне покоя все время что-то упорно не дает, с толку сбивает и вот сейчас я понял вдруг! Разобрать тебя на части, на составляющие, рассмотреть все по отдельности и заново сложить — давно так надо было с тобой поступить. Я все понял и твой секрет отныне не секрет! Сам расскажешь или мне сказать? Ну признайся уже — тут все свои, я точно ни одной живой душе и мертвой, впрочем, тоже, а Дейв так и вовсе могила. Ну не молчи уже, давай признайся, что на самом деле под строгим обликом мейстера прячется девица!
Черные глаза Сфинкса расширились сверх всякой разумной меры и попирая все законы природы, а точеный тонкогубый рот его открылся и силился что-то сказать, вытолкнуть некие слова, но шок был такой, что он мог только воздух хватать и заглатывать судорожно и вместо слов исторгал невнятное бульканье. Рядом захлебнувшись от смеха, сполз на пол Дейв, утирал слезу рукавом, всхлипывая и всхрюкивая совершенно неприлично, не в силах себя в рамках держать, Джона же несло по дикому бездорожью своих безумных мыслей и лилась вдохновенная чушь из его уст неудержимым потоком.
— …ну скажи уже, признайся! Сколько можно скрывать очевидное? — настаивал он на том, что казалось ему несомненной истиной. — Королева, я убежден в том, в курсе дела с самого начала, ее такие штуки всегда забавляли, знаешь ли, она смешным находит такое вот переодевание и я уверен, что идея вот так провести и выставить дураками всех этих скучных и мудрых в Цитадели, нашла у нее живейший отклик. Признаюсь сразу — мне тоже нравится мысль, да какая там мысль?! Я убежден железно, что под этой твоей бесформенной тряпкой мейстерской скрывается пара упругих…
— Дейв!!!!!!! — обретая наконец голос, взревел внезапным громовым басом Аллерас, вопреки обычному своему предсмертному шепоту, заодно и пресекая все вопросы касательно того, что там у него под одеждой. Потому что девы, даже самые суровые и грозные, на адский такой рев просто физически не способны. — Ты что ему споил, мерзавец?!!! Что ты таращишь на меня гляделку свою бесстыжую! Говори, чтоб тебя!!! Или я за себя не отвечаю, я переколочу твои бесовьи склянки об твою же голову, бессердечная, бессовестная скотина, без капли стыда и чести! Нет вы посмотрите — он еще и ржет-закатывается! — лицо мейстера пошло багровыми пятнами. — Отвечай мне немедленно! Что за пакость ты ему споил, что он тут непотребство несет и не краснеет?!!! — возопил, доведенный уже до самой крайности терпения, Сфинкс.
Кое-как проморгавшись от набежавших слез и прокашлявшись, Дейв что-то просипел на ухо мейстеру горячим шепотом, а тот в ответ, забыв в одну секунду свой гнев, округлил глаза и выдохнул хрипло:
— Сколько он этой дряни выхлебал?
— Так полпузыря всосал одним глотком и весь бы уговорил, если б я не отнял, вовремя спохватившись, — был ему честный ответ, сопровождаемый хитроватой ухмылкой.
— Как? — прохрипел Аллерас, нервно сглотнув. — Как он вообще говорит и что-то там мыслит? Он давно и безнадежно должен тут…
— Ну, а сами-то как полагаете, мейстер? — проницательно прищурил глаз Дейв.
— Кровь… — пропел благоговейно Аллерас.
— Она родимая, — подтвердил Дейв.
— Ясно-понятно, — подвел итог, все еще ошарашенный, но уже хватающий себя в руки усиленно, Сфинкс.
Джон вроде бы и должен был возмутиться на такое бесцеремонное обсуждение своей персоны, словно его тут нет, но ему было не до того, он и сам с интересом слушал откровения Дейва. Аллерас же, видимо решив, что с него довольно на сегодня их компании, решительно молвил:
— Ну и славно, раз тут и без меня справляются, то я со спокойной совестью покидаю ваш балаган. Сиру Дейну я сейчас нужнее…
— А что с Дейном? — продрался сквозь мутную пелену неуемной веселости Джон.
— А что с ним? — слишком уж поспешно встрепенулся смотритель, хотя вопрос явно не ему адресован был. — Ничего с ним, в порядке все. Это мейстер заговорился. Забегался бедолага, весь в заботах, в делах, одни зовут, вторые требуют, третьи и вовсе хватают и тащат без лишних разговоров…
— Аллерас, что с Герольдом? — перебил Джон словесный поток Дейва.
— Ничего, — тут же соврал мейстер, а глаза его заметались, выискивая куда бы ускользнуть.
— Сфинкс!!!
От этого угрожающего рыка мейстер вздрогнул, втянул голову в плечи, словно хотел спрятаться и не устоял — сдался под потяжелевшим взглядом Джона.
— После того как… ну с вами это все завершилось, сир Дейн… он… — поначалу тихо и прерывисто заговорил в ответ, выбирая слова осторожно, но в итоге выпалил, махнув рукой на все условности и предполагаемые тайны: — Он же тоже язык не умеет за зубами держать! Ну и наговорил! Подлез ее милости прямо под горячую руку и дальше, по вами проторенной дорожке — прямиком под кнут. Жив, конечно, — предупреждая ожидаемый вопрос, — но в себя так и не пришел.
— При всем уважении, мейстер, — зло выплюнул Дейв, — вас в вашей Цитадели не учили, что молчание есть величайшая добродетель?
— Учили! — так же зло огрызнулся Аллерас. — Только попробуй сам перед ними… ой, да пойди ты в пекло! Еще я перед тобой оправдываться буду!
Эти двое еще некоторое время азартно цапались, выговаривая друг другу всякое нелестное и временами откровенно обидное, после Аллерас наконец убрался, как и желал Дейв, а сам Дейв что-то испуганной скороговоркой Джону втолковывал, попутно накладывая еще один шов — Джон не слушал. Мысль его вся сосредоточилась на услышанном от Аллераса.
Герольд. Прекрасный, как рассвет и невыносимый, как повторяющийся ночной кошмар! Едкая темная тварь, заливающая все своим ядом. Каждое его слово — отравленный клинок. После каждого его взгляда хочется вырвать лиловые глаза. Еще взмахнуть мечом хочется нестерпимо и подхватить взлетевшую голову за длинные светлые волосы, играться после с ней долго и увлеченно, как кот с клубком ниток. Джон сдерживает свой порыв снова и снова, понимая уже, что никогда этого не сделает — сира Дейна почти невозможно терпеть, но мир без него представлять уже не хочется.
Злился ли Джон на него? Безусловно. Не за глупость конечно же и не за дурную горячую голову — тут он его прекрасно понимал, а чувства и порывы, охватывающие порой темного рыцаря, самому Джону были не чужды. Злился он на него совсем за другое и окажись Герольд сейчас перед ним, еще раз бы набил ему морду с большим удовольствием и было бы поделом. Только вот Герольд сейчас, так же как и сам Джон, валяется исхлестанный кнутом и по словам Аллераса там все не просто плохо, а хуже некуда.
А как все легко и весело начиналось!
Впрочем, нет. Начиналось все совсем невесело. Начиналось все с побелевших от ярости губ, плюющихся сгустками яда.
— Я! Тебя! Просил! — шипел взбесившимся змеем рыцарь. — Не ради меня — ради нее! Ты обещал мне!
Кто-то другой попятился бы испуганно, попади он под этот поток плохо контролируемого гнева — Джону было смешно.
— О чем ты меня просил? И что я обещал? — а бровь сама иронично гнулась.
— Ты издеваешься?! — хорошо, что взглядом нельзя убить.
— Нет, — сохранять спокойствие было легко, а вот не рассмеяться — уже тяжелее. — Что именно я обещал? Напомни — себе. Я и так отлично помню.
Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Кипящая ярость против смешливого спокойствия.
— Ты должен был удержать ее от глупостей, — не сдался, просто решил временно сыграть не по своим правилам.
— И чем ты недоволен? — зрачки в глазах напротив, в ответ на такое, резко сузились, показалось даже, что еще миг и они вытянутся в хищные вертикальные щели.
— Твою мать, Эйгон!!! Ты точно издеваешься!!!
— Нет, — солгал Джон, не удержал смешок и смешком этим подавился, успев схватить глоток воздуха за мгновение до того, как на горле сомкнулись руки в цепкой хватке, а темно-лиловые глаза оказались совсем близко.
— Придушу! Пусть после хоть в темницу, хоть Дрогону в пасть засунет! Плевать!
Хотел, ох, как сильно хотел рыцарь такого вот исхода! Он думал о том ничуть не меньше Джона, а может и больше, это читалось в глазах, в нетерпеливо подрагивающих руках, сочилось в мир через учащенное сердцебиение. И как же ему непривычно, когда играют с ним, а не он.
— Так делай, а не болтай, — прохрипел Джон в перекошенное лицо, воздуха уже ощутимо не хватало, а перед глазами начали расплываться темно-багровые круги. — Или ты просто повод нашел со мной пообниматься?
Не стоило конечно говорить последних слов, но слишком уж был велик соблазн подразнить Дейна еще немного, тот в свою очередь не отказал себе в радости стиснуть руки чуть сильнее — перед тем как совсем разжать их.
Попытка придушить завершилась ожидаемым ничем — как Джон и думал, поэтому даже и не дернулся ни разу. Дал рыцарю немного выпустить пар, иначе с ним говорить невозможно, слышит только себя самого.
— Как я устал от ваших дурацких игр! — выплюнул все еще гневно Герольд, падая обессиленно в кресло и прикрывая глаза. — Наивно думал, что ты тоже, — уже совсем устало и измученно выдохнул он, — а ты с головой в них влез и теперь мне ее уж точно не вытащить! Все из-за тебя! Как же ты мешаешь! Почему? Ну почему она не позволила мне убить тебя сразу? Я ведь просил! Готов был отправиться на Север за твоей головой, но нет! Сама полетела и приволокла тебя целиком! А как бы всем было хорошо, если б я привез только голову! — он уже не Джону лично все это высказывал, а просто куда-то в пустоту выливал словами, давно в нем зреющие раздражение, гнев, досаду, ревность, усталость…
Приди тогда Герольд за его головой, пожалуй Джон бы позволили ему забрать желанный трофей. Так же как готов был отдать себя пламени Дрогона. Как после отдал себя в руки безупречных, хотя имел все возможности беспрепятственно покинуть столицу, только вот ему на тот момент уже ничего не было нужно и он заслуживал вещей похуже смерти.
— Да, всем было бы хорошо, — согласился он с последними словами Герольда и тихо-тихо добавил, — всем, кроме Дени.
— Теперь уж — да, — все же расслышал его тихий шепот Герольд, — теперь от тебя никуда не денешься! И я смирился с твоим присутствием и с тем, что тебя не убить никак, но скажи — как тебе доверять? Даже закрыв глаза на прошлое, а только исходя из событий настоящего? Когда ты делаешь с ней то, что делаешь?
— Да что я делаю с ней?! — не выдержал уже Джон, вскричав запальчиво и громко.
— Ой, не прикидывайся дураком и из меня дурака не делай! — огрызнулся Дейн. — Все ты понимаешь! Она тебе такая нравится, — с горькой понимающей улыбкой. — Заводят тебя такие вещи. Держат в приятном очень состоянии, когда такое покалывание легкое по всему телу, да? И опьяняющий туман в голове и мир вокруг звенит и наливается красками. Очень тебя понимаю, самому нравится… Ты ведь понимаешь что тут произошло? Или нет…?
— Не знаю, — пожал Джон плечами. — Смотря о чем ты.
— О том, что вся эта осада дурацкая имела одну цель — Дейнерис. Вытащить ее в небо, под стрелы. Твой братец что-то знает…
— Он мне не брат! — резким окриком перебил Джон.
— Ну пускай не брат, — с примирительной усмешкой согласился Дейн, — кузен. Не в этом дело, а в том, что он знал. Понимаешь? Это не спонтанное решение было, тут все просчитано. Для нее приготовили очередную ловушку и ты позволил ей в эту ловушку влезть! — гнев снова овладел им. — Именно это я имел в виду, когда просил тебя удержать ее от глупостей!
— Это не было глупостью, — быстро и тихо проговорил Джон, отходя к темному окну, не желая смотреть в глаза напротив. Медленное и насквозь черное пробуждалось в нем, поднималось и грозило выплеснуть наружу.
— Ах, вон оно что! Не было глупостью, значит… ну и что же это было, скажи мне, не томи, просвети неразумного, расскажи наконец, что ж тут у вас произошло, пока меня не было? — издевательское спокойствие в голосе могло бы задеть, если бы не угадывалась за ним растерянность и что-то еще, тщательно скрываемое.
— Она лишь сделала необходимое, — тьма внутри замерла, словно прислушиваясь к тихому ровному звучанию голоса. — Я бы поступил так же, будь мой дракон…
— Только вот твой дракон давно мертв, — без малейшего оттенка злорадства и даже с некоторой сочувственной нотой в голосе, напомнили ему. — Лежит где-то на дне моря… наверное уже только кости остались, объеденные рыбами.
Джон сам говорил не раз о том, что Рейгаль мертв, говорил жестко и спокойно, признавая неоспоримое, принимая ужасный факт. Казалось, что он смирился с болью утраты, но почему-то именно из уст Герольда этот факт проехался по сердцу зубчатой режущей кромкой особенно болезненно.
В памяти всплыло моментально лицо в обрамлении огненных кудрей и синие глаза и то как он спокойно говорил, в эти глаза глядя, что в мире остался лишь один дракон, а его всадница мертва и что в мире остался лишь один Таргариен, а его дракон мертв. Один раз он ошибся и может быть была в его тогдашних, сказанных Сансе, словах еще одна ошибка? Нет. Джон запретил себе сейчас об этом думать. Может быть позже — наедине с Дени или наедине с собой, но уж точно не в присутствии Герольда.
Дракон — это безграничная непобедимая сила, когда он с тобой и слабость, когда ты его теряешь. Герольд совершенно точно был человеком, открывать которому свои слабости не стоило никому и никогда.
— И тем не менее, — продолжил он, как ни в чем не бывало, их разговор, — она поступила единственно верно на тот момент.
— С твоей точки зрения — верно, ты может быть и привык бросать любимую женщину навстречу опасности, но другие — нет. Я бы остановил ее! Не отпустил, если бы был…
— Только вот тебя здесь не было! — безжалостно напомнил Джон и по тому как скривился болезненно Герольд на эти слова, понял — попал точно в цель.
— Да! Не было! Не по моей воле! А ты — был! И должен был ее удержать!
— Ни черта я не должен! Ты не понимаешь о чем говоришь, ты не понимаешь меня, не понимаешь ее, ты вообще… — внезапно до Джона дошло и он мгновенно успокоился, бросил только с кривой улыбкой: — Ты никогда не был в небе.
— Ну конечно, — рассмеялись ему в ответ, — я все ждал, когда ты скажешь. Когда напомнишь мне какие вы двое невероятные. Только вот ваша особенная кровь не повод потакать откровенному безумию.
— И это мне говорит тот, кто подтолкнул ее к безумию более страшному — в Просторе, — напомнил Джон.
— Я пытаюсь ее защитить!
— От кого, Герольд?!
— От всех! И от самой себя тоже!
До последнего Джон надеялся не услышать из уст Герольда того, что только что прозвучало. От кого-то другого — возможно, только не от него, но вот он стоял перед ним и красиво очерченные губы вполне четко и ясно проговорили роковые слова.
— Врешь, — тихо и уверенно проговорил Джон. — Не защитить, а сдержать. Ограничить рамками. Вот что ты пытаешься сделать.
— Да неужели? — смеялся в ответ Герольд, сияя глазами. — Ты меня с собой что ли спутал? Ну так распутывай! Потому что я — не ты!
— Пока еще нет, — в тон ему весело отозвался Джон. — Но движешься в том самом направлении.
— Откуда бы тебе знать? — угрожающе сощурились все еще смеющиеся глаза.
— Так я это все уже проходил, — неуместная улыбка сама собой наползала на лицо, растягивала губы, помимо воли. — Знаю, что ты чувствовал, когда впервые целовал ее, когда смотрел на нее и боялся проснуться, боялся поверить в реальность происходящего. И когда преклонял колено и приносил клятву верности. Ты совсем другого ждал, не того с чем пришлось столкнуться и оказался не готов, а ведь то, что сейчас происходит — даже не начало. Что же ты станешь делать в самый острый момент?
— Не знаю, — безмятежно отозвался Герольд, — вероятно, мне будет сложно. Но все это не имеет значения, главное, что со мной ее сердце в безопасности — во всех смыслах. Чего не скажешь о тебе.
— Да дай тебе волю, ты ее замкнешь в четырех стенах без дверей и окон! Может иногда будешь отпускать полетать, предварительно убедившись, что никто и ничто ей не угрожает! И попробуй только скажи, что я не прав!
— И это мне говорит тот, кто превратил Драконий Камень в сплошные застенки? Я тут второй день, а уже хожу как отравленный!
— Ну так не ходи, — предложил Джон, — море свободно, да и ты не на привязи.
— Не дождешься! — тут же колко и едко отрезал Герольд.
— Да я и не жду, — признался в ответ Джон, — с тобой спокойнее, как ни странно.
— Ох, как трогательно! — тут же не преминул восхититься Герольд. — Осталось обняться и примирительно разрыдаться!
— Нам все равно никто не поверит, так что воздержимся от объятий, — Джон не смог сдержать смешок. — Герольд, чего ты от меня хочешь, а?
На лице напротив отразилась сильнейшая внутренняя борьба, его прямо раздирало от противоречивых чувств, но к чести своей, сир Дейн совладал со своим неуемным темпераментом и изрек тоном холодным и безразличным:
— Есть кому вести эту войну и есть кому ее выиграть — без участия Дейнерис. А с нее хватит. Пусть эта битва станет последней.
— Не станет, — просто и спокойно сказал Джон и увидел как в ответ на это глаза напротив потемнели, почти потеряв лиловый оттенок. — И мы с тобой никогда не договоримся по этому вопросу. Ты же ведь не думаешь, что между тобой и Дени, я выберу тебя?
— Так вот как ты для себя оправдываешь свою неспособность ее уберечь?
— Мою способность услышать ее, а не свои страхи, ты хотел сказать?
— У меня нет страхов, — слишком поспешно возразил рыцарь и видно было по глазам, что тут же проклял себя за эту, с головой его выдавшую, спешку.
— Да ты только их и слышишь! Особенно когда смотришь в небо, а смотришь ты часто…
Наносить этот удар Джон не хотел, но как иначе объяснить — не знал. И конечно же его не поняли и не дослушали.
— Жаль, что тебя не убили раньше. Теперь уж поздно, — развернулся резко и стремительно пошел прочь, только платиновые волосы плеснули в дверном проеме.
Джон отвернулся к окну и долго смотрел в пустоту и темноту, а насмотревшись, тоже вышел в затопленные тусклым золотистым светом коридоры Драконьего Камня. Шел быстро и в направлении совершенно определенном — к Дени. При том даже не пытался гадать, найдет ее одну или обнаружит у нее Герольда, ему собственно было плевать на последнюю вероятность, ему надо было ее увидеть, услышать ее голос и узнать как можно быстрее ее состояние и настроение.
За высокими темными дверями обнаружился дымный ароматный полумрак, освещенный лишь парой красных свечей, похрустывающие под ногами осколки стекла и винные лужи, а прямо перед дверями россыпь лилий, разлитая вода и черно-золотые осколки большой вазы, которой явно кому-то вслед запустили, но опоздали на пару мгновений и в итоге расколотили об захлопнувшиеся двери.
Дени нашлась в одиночестве на узком балкончике, выходящем из ее покоев, сидела прямо на парапете, хмурилась в ночь и с ночью этой почти сливалась, будто не в просторный черный бархат куталась, а в сгусток тьмы. Обернулась на его шаги.
— Выслушал? — голос у нее был усталый и чуть похрипывал, будто она долго и громко говорила, а еще вернее — кричала. Она снова отвернулась и уставилась в темноту.
— Выслушал, — Джон вышел к ней и тоже вспрыгнул на парапет, усаживаясь рядом. — Он боится за тебя, — сказал, потому что так оно и было.
— Он меня разочаровывает, — внезапно спокойно сказала Дени и от спокойствия ее продрало льдом по спине.
Незримый клинок вынырнул из пустоты и повис — прямо над беспечной головой дорнийского рыцаря.
— Он справится. Ему просто нужно время, — Джон тоже старался говорить спокойно, только вот голос предавал, чуть подрагивая от напряжения.
— Думаешь? — она сощурила глаза, в голосе звенело сомнение.
— Расставаться с иллюзиями всегда непросто, — внутри медленно появлялась уверенность, что он сейчас не ошибается.
— А если… — Дени не желала больше жить надеждами и сомнениями.
— А на этот случай у тебя есть я, — он поймал ее взгляд и чуть заметно улыбнулся. Нехорошо улыбнулся и именно так, как ей и было сейчас необходимо.
— Хорошо, — с приклеенной и безразличной улыбкой.
Ох, Дени! Не будь такой, девочка, ты же можешь иначе, ты можешь так, что дух захватывает, а сердце начинает колотиться, как сумасшедшее, ты можешь увлекать и завораживать, можешь очаровывать и ослеплять, но тебе непременно надо продемонстрировать ледяную тьму, уколоть надо в обязательном порядке, полоснуть по живой плоти и сразу в кровоточащую рану разъедающей кислоты накапать медленными издевательскими каплями. Насладиться чужими метаниями и мучениями, поставить перед выбором, а если его нет, то просто извести, издергать, выбить из равновесия — испытать на прочность. Сам Джон привык и научился справляться так легко, что ей уже не сильно-то и интересно, только у него и причины были более чем веские для такой привычки. Но Герольд — не Джон, он ни разу не спускался в ад и сейчас рискует споткнуться и сорваться. И раз Дени считает это необходимым, то так тому и быть, а Герольд… он выплывет. Должен.
Джон улыбнулся, подводя итог своим размышлениям, протянул Дени руку и предложил:
— Поиграем?
Рука его осталась пустой, а она лишь покачала головой:
— Нет, милый, сейчас не время для таких забав.
***

Джон открыл глаза, сдув предварительно со своего лица длинную прядь волос. Он весь был ими опутан, длинными шелковистыми волосами, что рассыпались вокруг, обвились вокруг его рук и шеи, наползли во сне на лицо, легли сверкающими спутанными змейками на грудь. И смешанные ароматы, от этих волос исходившие — легкий жасминовый от серебряных и прохладно-пепельный от винно-красных. Попробовал пошевелиться и сразу бросил пустую затею, за ночь они его не только волосами опутали, а еще оплели руками и ногами, прижались тесно, улеглись как им удобно, лишив его возможности встать, не потревожив их. Джон повернул голову вправо, откуда улавливалось тихое дыхание Дени и смотрел на безмятежное лицо, расслабленное и спокойное во сне. Не станет он их будить, пусть отоспятся обе, прошедшая ночь неспокойной была для них всех.
Было уже хорошо за полночь, когда Джона разбудил спор, ведшийся яростным шепотом в соседней комнате. Кинвары с ним рядом не было, зато был алый шелк в узкой щели меж неплотно прикрытыми дверями. Кого к ней принесло посреди ночи, Джону было безразлично, возникнет в нем нужда — сама придет, разбудит, растолкает и потребует незамедлительного участия… остатки сна и полнейшее безразличие к ночному визиту улетучились в тот самый миг, как слух его уловил отчетливо знакомый голос. Еще мгновение и он уже толкнул створки дверей и взору его предстали Кинвара и Дейнерис, напротив друг друга стоящие и судя по всему их виду, ведущие сражение.
Кинвара выглядела так, как и должен выглядеть человек, поднятый с постели посреди ночи, только, помимо вполне естественного недовольства, на лице ее читалась злая решимость. Дейнерис походила на капризного и упрямого ребенка, который привык любым путем выбивать из взрослых желаемое.
Аметистовый взгляд скользнул по нему, словно оценивая, и вернулся к Кинваре. Кинвара же и взглядом не удостоила. Обе они восприняли его сейчас как нечто незначительное, так смотрят обычно на какого-нибудь любимого кота, забредшего в комнату во время важного разговора.
— Дай мне ее, — потребовала Дени тоном, не терпящим возражений.
— Нет! — отрезала жрица. — И ни один аргумент меня не убедит. У тебя нет и не было ни единой причины, поэтому — нет.
— Долго мне еще перед тобой тут распинаться? Да почему я вообще объясняться должна?! И уж тем более упрашивать?! — это уже королева отодвинула в сторону капризную девочку и вышла вперед.
— Не объясняйся и не упрашивай — я же не заставляю твою милость это делать, — невозмутимо парировала Кинвара.
— Мне стоит приказать? — аметистовые глаза сощурились пока лишь предвестником вероятной грозы.
— Воля твоя, — ничуть не испугалась жрица подступающего гнева королевы. — Прикажешь — исполню, тут у меня выбора нет. Но пока ты просишь и я говорю — нет.
— Ты переступаешь грань моего терпения, госпожа Кинвара, — со страшной пустой интонацией в голосе проговорила Дейнерис.
Пламя свечей взметнулось высоко, затрепетало, затрещало, а в каминном проеме что-то ухнуло и жаркий огненный язык из пустоты вынырнул и жадно лизнул поленья, сразу воспламеняя.
— А ты переступаешь грань разумного, моя королева, — лицо Кинвары сделалось бледнее обычного, а на столике у зеркала полыхнуло красным, это сам собой вспыхнул и запульсировал рубин, снятый на ночь.
— Да ты мне эту грань, как я посмотрю, установить решила, — насмешливо протянула Дени, щеки ее горели нездоровым румянцем, глаза азартно и зло сверкали. — Не слишком ли много на себя берешь? А ну как надорвешься от непомерного груза?
— Ну кто-то же должен! Раз сама ты не справляешься! — Кинвара отчаянно и самоубийственно не желала сдаваться. Она вообще словно бы не осознавала, что уже засунула в пасть дракону, если не голову, так руку точно.
— Совсем страх потеряла! — восхищенно выдохнула Дени и тут же тихо и страшно проговорила: — И запамятовала, что я не дитя давно. И опекать меня не нужно!
— А раз не дитя, то и веди себя соответственно! — прокатился разгневанный голос Кинвары гулким эхом. — Ты совершала невозможное! Прошла через немыслимое! Ты королева, наконец! В твоих руках судьбы мира, а ты с любовником не в состоянии отношения выяснить! Так себя ведут именно что неразумные дети, так почему ты удивляешься, когда окружающие запихивают тебя в колыбель и суют леденец?
Вся кровь мгновенно от лица Дени отхлынула и стала она бледна до мертвенной синевы, губы задрожали, глаза потемнели, на висках обозначились выступающие тонкие жилки с едва различимой рыжей пульсацией внутри, а рука поднялась медленно и на кончиках пальцев вспыхнули искры, просочившиеся откуда-то изнутри ее тела.
До последнего Джон не вмешивался, позволяя им выяснить все самостоятельно, но критическая точка была пройдена и если он не влезет сейчас между ними… а если влезет, то тоже может быть все плохо и даже хуже.
Главное в таких ситуациях — не думать. Простую эту истину Джон усвоил давно и не раз согласно ей действовал, вот и сейчас не давая себе и секунды на размышления он в несколько уверенных шагов оказался между ними, решительно и твердо развел их в стороны, перехватил Дени за запястье, отводя наливающуюся огнем ладонь в сторону.
— А ну успокоились обе! — говорил он уверенно, голос звучал властно, давил, принуждал и только он сам знал, что внутри все звенит от страха, что не сдержит.
Слышно было только потрескивание свечей и громкое дыхание всех троих.
Плюх! Восковая капля сорвалась и упала на пол. Они все вздрогнули и ожили. Кинвара дернулась было, но Джон успел, рука накрыла то место, где обычно между ключиц раскачивается рубиновый амулет, чье кровавое свечение у зеркала уже подбешивать начинало.
— Уймись, я сказал, — медленно проговорил, всматриваясь в глаза жрицы, будто своим взглядом пытался погасить алые искры, что разгорались в глубине и обещали вскорости затопить льдисто-голубую радужку.
Какое-то время Кинвара упрямо смотрела не мигая, хмурила брови и вся была как натянутая струна, но прошла секунда, другая, третья и она сдалась. Расслабилась, прикрыла глаза, смаргивая это неживое выражение, отступила на шаг и сразу погасло рубиновое зарево у зеркала.
— Теперь ты, — глаза его схлестнулись с глазами Дени. — Не думай. Просто слушай меня. Закрой глаза… закрой, я сказал! Вот так. Умница. А теперь отпускай — все, что успела схватить. Ты не хочешь этого на самом деле. Ты просто немного разозлилась. Ну же…
Он говорил с ней и сам незаметно разворачивал за плечи — на случай если глаза ее, открывшись, будет затоплены багровым пламенем. В таком случае первым, что она увидит будет его лицо. Вероятно это ее сдержит. Может быть даже остановит — или спустит с поводка тлеющую в ней и никогда не спящую ярость. Никогда не угадаешь. Хорошая игра, ему нравилось.
Дени всхлипнула, вздрогнула и не поймай он ее, осела бы бессильно на пол. Глаза открылись — ровный аметистовый цвет.
Джон запрокинул голову, выдыхая в потолок и прижимая ее к себе. Получилось. У него получилось.
— Ты бы, прежде чем командовать, кому тут успокоиться следует, хоть бы штаны надел, — насмешливый голосок Дени еще никогда так не радовал. Шутит, значит в порядке.
— Да с вами самого себя забудешь, — а сам подумал, хорошо, что неосознанно вскочил и вышел, не отвлекаясь на глупую условность, иначе мог бы не успеть.
Смех — долгий, громкий и совершенно истерический — заполнил комнату. Они хохотали до слез, с всхлипами и подвываниями, складываясь пополам, утирая текущие по лицу слезы, тряся головами, выливая таким образом дикое нервное напряжение последних минут.
Оделся Джон пока королева и жрица порывисто обнимались, примиряясь и виновато нашептывая друг друг певучие извинения на валирийском.
— Рассказывайте, — потребовал он, как только схлынули первые потоки эмоций.
— А может быть… — начала было робко, вкрадчиво и с очень несчастными глазами, Дени.
— Нет, — отрезал Джон. — Я никогда себе не позволял в ваши дела влезать, но сейчас… еще немного и я бы вас не растащил.
— Он прав, — как всегда проявила себя более взросло и ответственно Кинвара, вздохнула и направилась к шкафчику с многочисленными ящичками, где чего только не хранилось и куда непосвященному лучше и не заглядывать. Джон вот не заглядывал даже в мыслях, а потому был жив, здоров, цел и прекрасно себя чувствовал. Чего нельзя было сказать об одной не сильно умной девице, бывшей когда-то у Кинвары в горничных, что влезла в эти тайные закрома, а после лепетала слабеющим голосом, что не хотела красть, но постеснялась попросить. Она видела ведь как кожа у леди Кинвары светиться начинает, делаясь гладкой, белой и совершенной, после купания с добавлением вот этих вязких капелек мутного серого цвета, а ей так сильно было нужно, так необходимо было самой красивой стать хотя бы на денек, поразить, очаровать, влюбить в себя, потому что… а что «потому что» уже никто и не узнал — боги смилостивились и приостановили мучения. Лежащее перед ними тело было больше чем обнажено, кожа с него сползла меньше чем за час, как перчатка с руки, обнажив окровавленную плоть. Сделать ничего было нельзя, разве что залить маковым молоком по самые зрачки, чтобы хоть немного утихомирить боль.
— Вот тебе причина раздора! — провозгласила Кинвара торжественно и выставила на стол маленький узкий флакончик, залитый восковой пробкой. Флакончик был прозрачен и переливался внутри дымчатым розовым. Джон подумал, что эта штука должна быть сладкой на вкус и лучше бы никогда ее не пробовать.
— Греза мертвеца, — проинформировала Кинвара.
Название это Джону ровным счетом ничего не сказало, зато Дени сразу отвела глаза, рассматривая с интересом узор на резных створках шкафа и делая старательно вид, что не имеет никакого отношения к розовой склянке и вообще тут случайно оказалась.
— Мне из вас под пыткой все тянуть? — спросил он, переводя взгляд с одной на другую.
— Вот кто начал, тот пусть и рассказывает, — совсем по-девчоночьи выпалила Кинвара.
— Я, по-твоему, что ли начала?! — тут же взвилась Дени, округляя глаза.
— А кто?! Я?! — вспыхнула Кинвара. — Да если бы ты взяла на себя труд проговорить словами, а не…
— Ты думаешь, это так просто?! — зазвенела решительно Дени, приподнимаясь.
— Довольно! — вскинул Джон руку, приостанавливая вновь разгорающуюся перепалку. — Давайте вот без этого, ну пожалуйста! — взмолился он, отчаянно не желая провести остаток ночи, растаскивая их по разным углам снова и снова.
— Ладно, — сдалась Дени и сделалась серьезна. — С помощью чудесного средства из этого флакончика можно держать человека спящим довольно продолжительное время — до нескольких дней. Все естественные процессы и потребности тела приостанавливаются, почти замирают, так что это безопасно, если не увлекаться. У меня оно все вышло, а госпожа Кинвара упорно отказывается пополнить мои запасы.
— И? — Джон никак не улавливал сути конфликта.
Дени уставилась на пламя свечи и пояснения давать не собиралась.
— Эйгон, — позвала Кинвара, сжалившись и решив дать не подсказку, а сразу прямой ответ, — ты сира Дейна когда последний раз видел?
— Почти неделю наза… — машинально выговорил он и не закончил, замолкнув на полуслове. Метавшиеся в голове мысли собрались, сложились, выстроились в четкий порядок и выдали единственный правильный и жуткий результат. — Дени, он еще жив?
— Жив, жив ваш рыцарь, — неохотно отозвалась она, недовольно поджимая губы.
— О, как! А мы, неразумные, думали, что это рыцарь и возлюбленный королевы, — иронично хмыкнула Кинвара, — а он оказывается наш. Надо пойти что ли, забрать бедолагу.
— Обойдешься! — тут же осадила ее Дени. — Что за люди меня окружают, а? — горестно посетовала тут же, ни к кому конкретно не обращаясь. — Не успеешь отвернуться, так они тянут уже алчную лапищу и хватают все, что плохо лежит.
— А я вообще девушка хозяйственная и запасливая, — не унималась жрица. — И потом, я не пойму, жалко тебе что ли? Все равно у тебя без дела дрыхнет, если конечно еще дышит.
Совершенно определенно, Кинвара избрала этот нарочито-задиристый тон, чтобы встряхнуть Дени и возможно пробудить некое подобие совести.
— Дени он точно… — тут Джон сделал невольную паузу да так и не смог договорить.
— Жив, — раздраженно закатила она глаза. — Проверила и пульс и дыхание перед уходом. Проснется к полудню ближе, если новую порцию Грезы не волью в него.
Джон усилием воли протаскивал мысли через полнейший шок от услышанного.
— То есть вы не помирились и не до чего не договорились, так? — наконец заговорил он. — Ты просто его усыпила и не даешь проснуться… а сколько уже, кстати?
— Сейчас идет седьмая ночь, — ответили ему с непробиваемым спокойствием.
— А грань допустимого была пройдена после третьей, — сухим голосом вставила Кинвара реплику, как страница, выпавшая из книги. — Еще двое-трое суток и сон его станет вечным.
— Не драматизируй. Свет мой сильнее, чем тебе кажется, — невозмутимо отбилась Дени от страшного факта.
Свет мой. Она все время так его называет, даже когда злится или обижена, когда он ее бесит, раздражает, не понимает и даже когда кажется еще немного и она ему самолично глотку перережет — даже тогда он остается ее светом. Так же как черный алмаз всегда мрачно сверкает на ее шее.
— Твой свет долго не протянет при таком обращении, — напомнила Кинвара.
Дени от нее отмахнулась. Она не воспринимает всерьез того, что делает, не видит как близко подошла к самому краю и ей бесполезно объяснять, как она неправильно поступает, бессмысленно говорить о том, что пожалеет, когда будет поздно. С ней такое давно уже не срабатывает — надо искать причины.
— Ну и зачем ты это делаешь? Почему не даешь ему проснуться?
— В этом случае мне придется разговаривать, выслушивать, объяснять… это так скучно и утомительно. Я не хочу! — снова вышла вперед капризная девочка. Очень плохая девочка, хуже некуда просто, клеймо негде ставить. Но такая невероятная, что все-то ей можно и нет ничего запретного.
— Он любит тебя. Пытается защитить.
— А мне не нужна такая защита! Уж ты-то должен понимать…
— Я-то понимаю, но он — не я. Просто поговори с ним, Дени. Или я поговорю, если хочешь. Правда, обещать ничего не могу, как ты сама должно быть понимаешь, — предложил Джон и содрогнулся весь внутри, предвкушая уже всю вязкость и тяжесть такого разговора.
Дени внимала ему безмолвно и отрешенно, тогда он замолчал, давая ей время осмыслить, обдумать. Она молчала.
— Давай ты просто прекратишь его поить этой дрянью, — не отступал он. — В конце концов, тебе нет никакой необходимости обсуждать случившееся и ты всегда можешь послать его в пекло, приказав замолчать. Наложить запрет на любые разговоры об осаде.
Вежливое безразличие в ответ.
— Я отдам это, — тонкая рука Кинвары подняла розовую склянку и покачала ее дразняще перед лицом Дени. — И дам еще, если потребуется и ни слова возражения не скажу. А если ты все же его убьешь нечаянно — ни словом не укорю.
— Если? — бровь заинтересованной выгнулась.
— Ровно семь дней — дай ему их на осмысление, твоя милость, — ожидаемая сделка.
— Четырнадцать, — вмешался Джон. — Добавь неделю прийти в себя после столь длительного сна.
— Справедливо, — не стала она спорить.
— Мы договорились? — настороженно уточнила Кинвара, не спеша расслабляться.
— Две недели, — наконец Дени ожила, — да, мы договорились.
Облегченный вздох вырвался у всех троих, а Кинвара поднялась с дивана и громко сообщила:
— Не знаю как вам, а мне точно необходимо выпить.
Выпивали они какое-то густое и крепкое вино, привезенное из Эссоса. Впрочем, Джон почти не пил, глаза закрывались и он, убедившись, что они не сцепятся заново, ушел спать, оставив их шушукаться о своих секретах. Однако одиночество его долго не продлилось и спустя полчаса уже почти спящий Джон почувствовал как его обнимают, как осторожно убирают с лица прядь волос, как легкая ручка прошлась от плеча до поясницы и тоже обняла. Они довольно быстро улеглись, а вот не спали еще долго и Джон так и уснул под их тихие убаюкивающие перешептывания.

Герольд, которому наконец-то дали проснуться, был явлен на свет божий к вечеру следующего дня и без содрогания невозможно было смотреть на него, совершенно сбитого с толку, заплутавшего во времени и путающего день с ночью. К всеобщему облегчению, оправился он от своего вынужденного сна быстро и с Дени вроде бы они помирились, их даже пару раз видели прогуливающимися неспешно по берегу моря и зрелищу этому многие поспешили обрадоваться, решив, что гроза миновала и только Джон не спешил ни с радостью, ни с выводами. Он знал — ничего не миновало и ничего не закончилось, по той причине, что не успело еще начаться.

Спустя два дня после той памятной ночи, ему была внезапно выкачена Кинварой немного запоздалая и совершенно дикая претензия, что он де подавляет, ломает и вообще довел ее до жалкого состояния, от окончательного падения жрицу отделяет лишь пара шагов, а Джон ее к тому отчаянно подталкивает все время. Ну неужели мало ему того, что уже есть и необходимо, чтоб она по щелчку пальцев на коленях оказывалась всякий раз? Так вот пусть он знает, она не допустит и не позволит! Она в конце концов ему не игрушка, не наложница и не жена! С каждым новым витком этого бреда, глаза Джона все сильнее расширялись и он даже сказать в ответ ничего не находил, будучи совершенно выбит из равновесия. С ее стороны он если и допускал вероятность удара, то явно не такого. Кинвара же, выговорившись, демонстративно отворачивалась, дулась, выкручивалась из рук и хлопала дверью перед ним. Достучаться до нее у Джона никак не выходило, она просто не слушала и наотрез отказывалась прояснить с чего вообще все это придумала, а сам Джон за собой помнил только ту историю с ночным визитом Дени, да и там он ничего запредельного не сделал, а уж учитывая критичность ситуации и возможные последствия… Кинвару его доводы не волновали. Колючие и злые глаза пылали алым, а двери перед ним снова и снова захлопывались. Окончилось все тем, что Джон, утратив терпение, в один холодный дождливый вечер влез к ней в окно и…
— Идиот! — от истошного визга Джон аж пригнулся и очень удачно вышло — над головой просвистела стеклянная чернильница, расколотилась об стенку и разлилась темной лужей. — Совсем умом тронулся! А если бы ты грохнулся отсюда?! Да она меня лично, своей рукой, на ленты накромсает, если хоть волос с твоей бестолковой головы упадет!
— Там карниз широкий, я по нему спокойно дошел до твоего окна, — усмехнулся он, вспоминая, как дважды чуть не навернулся вниз с этой узкой каменной полоски, но Кинваре ни к чему эта информация.
— Уйди! — потребовала она. — Просто уйди! Через дверь! — широкий алый рукав плеснул, когда рука ее властно указала на дверь. Отвернулась и смотрит в стену, в потолок, на огонь в камине, куда угодно, лишь бы не на него и катится хрустальная капля, прочерчивая по щеке влажную дорожку, что было для Джона явным знаком прекращать это представление.
— Нет уж! — прекращать не хотелось. — Как вошел так и обратно выйду! — и в сторону окна уверенно направился.
Успел сделать несколько шагов до того, как сзади обхватили и прижались крепко.
— Пламя Владыки! Ну каким же ты бываешь невыносимым!
Вышел Джон, как она того и желала — через дверь. Уже ближе к рассвету.
Прошел через коридоры и переходы, не глядя по сторонам и ничего вообще не замечая вокруг. Тронный зал Драконьего Камня был пуст в этот час. Гулкая жутковатая тишина оглушала. Холодный тусклый свет из высоких узких окон стелился бледными полосками на темный камень. Даже от звука собственных шагов сделалось неуютно и Джон поспешил преодолеть расстояние между дверями и троном, опустился на ступени, сел и уронил голову совсем низко, занавешиваясь волосами. На душе было пусто и мерзко и не вытравить ничем, не стереть никак это чувство! Джон стиснул зубы, задавливая растущий внутри стон. Вдохнул глубоко, чуть задержал дыхание, успокаиваясь и шумно выдохнул.
Вскинул голову на звуки шагов — к нему шла Дейнерис. Вся белая и бледная, похожая на призрак. И траурная паутина ажурной черной шали опутывает плечи.
Вокруг глаз залегли глубокие тени и сама она вся измучена и обессилена — это стало ясно, когда она подошла и молча опустилась рядом, повернула голову и так же молча посмотрела. Погладила его по щеке, прикрыла глаза и обхватила за шею, прижимаясь вздрагивающим телом.
Она пришла сюда с той же целью, в том же состоянии и в поисках все того же, что и он. Им одинаково плохо. Гадко и пусто. Мерзостное состояние, которое никак не выходит сбросить, от которого не отмыться ничем — только пережить. Перетерпеть. От них зависит слишком многое и на них завязано бессчетное количество жизней. И когда только успели взвалить на себя новые обязательства? Ничто ведь не предвещало, было легко и хорошо, похоже на беспечный танец, только вот куда-то не в ту сторону их вынесло в итоге.
Джон прикусил губу до крови, но все равно у него вырвалось, не стон даже и не крик, а сдавленное рычание. В сердце росла и ширилась черная дыра, источала ядовитую горечь. Он стиснул сильнее ее плечи, зажмурился крепко, до рези в глазах и все равно предательская соленая влага просочилась сквозь ресницы.
Дени ни слова не сказала, только молча стирала слезы с его лица прохладными пальцами и сама плакала, смыкала веки и по щекам струились соленые ручейки.
Как же они дошли до такого? Вопрос так и остался невысказанным, все равно ведь ответа нет.
— Что же мы с тобой делаем? — едва слышно прошелестел ее голос.
Созвучие, оно всегда у них было. Он подумал — она сказала. Разными словами, но об одном.
Джон склонился к ней и поцеловал — нежно и мягко размыкая ее губы. Она ответила, скользнула языком ему навстречу, поддаваясь давно в них тлеющему импульсу. Они целовались и никак не могли остановиться, хотя оба были насквозь пропитаны чужими вкусами и запахами и несли на себе следы чужой любви. Пожалуй, самый их кошмарный поцелуй и все равно — сладкий.
Туманная липкая безысходность, шипя и корчась, отступала прочь, на смену ей приходило теплое и золотистое, окутывало мерцающей дымкой, а где-то высоко и глубоко надломилось и трещина поползла по незримому и неосязаемому.
Глухой резкий стук заставил их отпрянуть друг от друга. Снова, снова и снова колотилась в стекло обезумевшая птица, разбиваясь в кровь, пока не отвалилась и не канула бесшумно в туманную мглу. Вниз по стеклу, по налипшим перьям, ползли кровавые тонкие потеки.
Джон тяжело вздохнул. Как же он устал! И как должно быть устала Дени!
Она поднялась и подошла к окну, смотрела на кровавые разводы, Джон тоже подошел. Рука было дернулась обнять ее, но так и не коснулась плеча.
— С каждым разом все ближе, — голос ее бесцветный, как нынешнее утро.
— Мы придумаем что-нибудь, — его голос звучал ничуть не лучше.
— А это точно будем мы? — она горько усмехнулась. — Или снова все придумают за нас?
Самая изощренная и жестокая пытка — неизвестность. А невозможность действовать вкупе с завязанными глазами — хуже смерти. Их просто медленно сведут с ума извечным прицелом в затылок, доведут до срыва и уничтожат — все повторится.
Надо отвлечься. Любой ценой выскочить из ловушки, куда их терпеливо заманивают, а они идут — снова. Когда они успели потерять себя? Когда они стали вдруг осторожны? И когда им эта осторожность помогала? В конце концов, у них есть всего лишь одна жизнь.
— Дени, — позвал ее и улыбнулся, когда она посмотрела. — Поиграем? — предложил он второй раз и протянул ей руку.
И в этот раз по его открытой ладони пробежались щекочущие прикосновения прохладных пальцев.
— Да, — она улыбнулась в ответ, — думаю, это то, что нам сейчас нужно.

Свечи горели тускло и почти не разгоняли мрак, втекающий через зарешеченное окошко под потолком и кажущийся живым, словно там глаза чьи-то затаились и посматривают. Наблюдают. Ощупывают, выискивая прорехи в которые можно пролезть. Оказаться внутри и подчинить своей воле. Неприятное чувство, но деться от него некуда.
Джон перекатился на живот — тоже одна из вынужденных привычек, что в нем стремительно образовались в последнее время. Вот уже несколько дней, как с ним все в полном порядке, после вмешательство Искорки, а осторожность и скованность в движениях все еще сохраняются и уснуть не получается иначе, как улегшись на живот и уложив голову на руки. Вот и сейчас улегся так и терпит — взгляд в затылок. Внимательный и очень недобрый. Но он не станет оборачиваться, не станет шарить глазами по углам в поисках источника, не станет показывать до какой степени ему неприятно такое внимание, как не нравится чувствовать себя уязвимым. На самом деле ничего нет, просто плод фантазии, результат длительного пребывания в замкнутом пространстве и в одиночестве большую часть времени.
Шаги в рыжем полумраке коридоров, они еще далеко, но Джон уже явственно слышит их. Шаги женские, но это не Лира и не Кинвара, их обеих обычно сопровождает перестук каблучков. Он знает уже кому принадлежат эти шаги, лишь одна женщина в замке носит такие мягкие и легкие туфельки без каблуков, делающие шаг почти невесомым. Только зачем бы ей сюда идти? Нет, это не может быть Дени, но шаги? Они не стихают, а напротив становятся все ближе. И все же, это не может быть она, а значит он спит и видит сон.
Шаги смолкли. Лязгнул, поворачиваясь в замке, ключ и скрипнули петли на решетчатой двери. Точно сон.
Она села рядом с ним, с мягким шорохом сбросив туфли на пол. Такая реальная и осязаемая, что хотелось поверить. Руки сами обняли, ощущая тонкую прохладную ткань ее платья и какие-то подвески на поясе, а под всем этим горячее живое тело. Вот так совсем хорошо — подползти, обнять покрепче, уткнуться в нее, уложить голову на колени, не просыпаться никогда. И сразу ушел сверлящий взгляд в затылок, отползли неприятно-липкие тени и стало легче дышать.
— Джон, — ее голос. Тихий и вкрадчивый.
Не станет он отзываться и с ней говорить, скажи сейчас слово и все рассыпется, а сам он проснется и снова один на один с внимательной темнотой останется.
— Джон, посмотри на меня, — продолжает настаивать голос. И руки осторожно поглаживают, прикасаются — так на нее похоже, будто она и правда здесь, с ним. — Открой глаза и посмотри.
— Не буду, — заговорить с ней все равно придется, а вот глаза при этом открывать совсем не обязательно.
— Это еще почему? — легкий смешок и недоумение.
— Тогда я проснусь и ты исчезнешь, — объясняет он своему недогадливому сновидению.
— Ты не спишь.
— Отстань, — просит он и крепче зажмуривает глаза.
— Эйгон Таргариен! — голос ее, живой и полный силы, отражается эхом от стен и потолков. — Немедленно открой глаза и посмотри на меня!
Сны и видения так кричать не могут, но и уверенности в реальности происходящего все еще нет.
Джон открыл глаза, нехотя разжимая руки, от нее оторвался, приподнялся и посмотрел — прямо в аметистовые глаза, не оставляющие никаких сомнений.
— Я тебе не снюсь, я реальна и я здесь, — тепло улыбнулась Дени и уже в следующее мгновение оказалась совсем-совсем близко, прижалась губами и тускнеющий мир взорвался красками от одного ее поцелуя.
— Дени! — выдохнул он радостно, как только их губы расстались, впитывая глазами ее лицо, убеждаясь, что это и правда она, прикасаясь, оглаживая волосы и плечи и руки, снова и снова целуя ее в губы и щеки, в нос, в лоб, в закрытые глаза и наконец обнял крепко и окончательно поверил, что не спит. — Не страшно вот так к зверю в клетку? — поинтересовался он, не удержавшись.
— А нужно бояться? — и получил насмешливый вопрос вместо ответа.
— Нет, — по ее коже и волосам разлита дымная прохлада ладана, строгая, аскетичная и вместе с тем странно-чувственная.
— Как ты? — выгнула шею, подставляя под поцелуй.
— Да что со мной будет? — голос его звучит беспечно, будто и не было ничего, а ее кожа такая маняще гладкая и где-то в самом сердце ладанной дымки притаилась капля жасмина.
— Дейв приходил, — сообщила она, отстраняясь от него, — чуть не плакал. На тебя жаловался.
— Забрать просил? — руки их соприкоснулись, пальцы переплелись — неспешно и осторожно.
— Умолял! — ее глаза искрятся весельем, она находит ситуацию крайне смешной.
— Не слушай его, — посоветовал Джон, рассматривая ее, отмечая знакомые детали внешности, которые, казалось, уже вечность не видел и те, привыкнуть к которым возможности не было.
Хищные косы от висков к затылку. Звенящие браслеты на запястьях и лодыжках. Тонкая полупрозрачная блузка почти ничего не скрывающая, легкая лазурная юбка и широкий пояс, больше на короткий корсет похожий, стянутый так туго, что кажется ей воздуха не хватает. Джон так и не понял чего ему сильнее хочется — ослабить шнуровку или еще сильнее затянуть. Она редко так одевается, на его памяти всего третий раз. И сейчас выбрала такой наряд намеренно, зная прекрасно — он все время будет отвлекаться от слов и смотреть на нее, не видя ничего кроме. Будто мало ей того, что он и так с нее глаз не сводит большую часть времени.
— Красиво, — он погладил ее по обнаженному плечу. — Но с Драконьего Камня я тебя в таком виде не выпущу!
— Это что? Ревность? — тут же рассмеялись ему в лицо и брови нахмурили в готовности спорить и стоять на своем.
— Да какая ревность?! — отмел он это глупое предположение. — Просто они тебя такую не заслужили. И я тоже, если уж быть совсем честным.
— А вот это я сама буду решать! — на душе сразу стало теплее от ее возражения, она спорит с ним всегда, делает это так часто, что он привык и уже не может иначе.
— Иди ко мне! — притянул он ее внезапно к себе, вовлекая в долгий глубокий поцелуй.
Вас нельзя оставлять вдвоем — им так часто это говорили, подразумевая, что они легко могут наделать глупостей. Чушь! Расставаться, даже ненадолго, вот что им действительно нельзя.
— Что мы делаем, Джон, что… — шептала она прерывисто. — Нам же нельзя, ты помнишь, помнишь ведь? Да? Ты не мог забыть. Нельзя, нам нельзя это делать…
— Нет, нельзя, — и снова ее поцеловал, опрокидывая на спину, склоняясь над ней, очень осторожно и без усилия удерживая за руки. — Останови меня, — проговорил совсем тихо, с трудом переводя дыхание, — пока еще можно.
Но Дени лежала спокойно и не говорила ничего, смотрела только огромными глазами и губы чуть подрагивали и пробегала по ним временами легкая рассеянная улыбка.
Не остановит. И сам он не остановится.
— Дени, — позвал он.
— М-м…? — выгнула она бровь.
— Перестань со мной сражаться, пожалуйста, любимая. Ты не заметила, быть может, что давно уже победила…
— Я не буду.
Ну конечно же она будет, подумал Джон, а если нет — у него появится серьезный повод усомниться в ее подлинности.
Все преграды, что между ними когда-то были, рухнули на самом деле уже очень давно, а на расстоянии их удерживали когда инерция, а когда обстоятельства отдельно взятых моментов. Сейчас и того не осталось.
Она легкая. Вес ее тела почти не ощущается, когда он подхватывает ее под спину и она повисает у него на руках, откидывает голову, подставляя ему шею и точеные ключицы, закрывает глаза и стонет, кусает губы и шепчет сбивчиво одно лишь повторяющееся — не останавливайся. И он не останавливается, целует грудь прямо через тонкую ткань, прикусывает слегка соски, облизывает и она вскрикивает и притягивает его еще ближе, приподнимает голову и смотрит сквозь ресницы, ловит его взгляд, проводит языком по губам и снова прикрывает глаза, нарочито беспомощно откидывая голову назад, отдавая себя на волю его желаний.
Джон все целовал и целовал ее, с каждым прикосновением губ к горячей коже все больше теряя голову, спускался все ниже и ниже, пока не дошел до чуть согнутого колена, тогда подхватил край оборки и потянул вверх, поднимая юбку сразу высоко, почти до талии, обнажая гладкие стройные ноги, что сразу же раздвинулись перед ним широко и в коленях согнулись соблазнительно. Звякнули браслеты на щиколотке. Как он оказывается скучал по ощущению ее упругого бедра на своем плече и как давно не целовал его нежную внутреннюю сторону, начиная от колена и выше, выше, выше… она закричала в голос, рассыпая под каменными сводами сладкое томное эхо, когда он лизнул ее прямо между ног, сильно и с нажимом проводя языком, раскрывая ее, ощущая скользкую нежность кожи.
Она — совершенство, сотворенное из пламени и облаченное в человеческую плоть и ему безумно, мучительно не хватало ее все это время.
Джон перехватил ее покрепче под бедра и больше не отрываясь снова и снова ласкал ее языком, облизывая, целуя, раздразнивая, проникая языком в разгоряченное лоно… люди все-таки по-дурацки устроены! Ну почему нельзя засунуть в нее язык глубже, ощутить ее изнутри именно таким способом, ощутить целиком и полностью именно вот так нарастающую пульсацию ее желания? Сладкая, сладкая, сладкая его девочка! Не отпустит, он ни за что ее не отпустит, пока не измучает до закатывающихся глаз и обессиленного умоляющего шепота — и даже когда именно так все и произошло, не сразу смог от нее оторваться, снова и снова проводя языком по самой чувствительной ее точке, а когда наконец поднялся выше, то столкнулся с совершенно одурманенным взглядом, она что-то ему сказать хотела, но только беззвучно приоткрывала рот и руки у нее дрожали, как и вся она. Джона самого била крупная дрожь, сил сдерживаться не было, разум отказывал, оставались только чувства и желания. Она не глядя, на ощупь стянула с него штаны, распутав кое-как шнуровку, выпуская из тесного плена тяжелый, налитый диким желанием, член, подтолкнула к себе, потянула, вышептывая горячо слова, перед которыми еще ни один мужчина не устоял. Он будто ослеп на мгновение, когда проскользнул в нее, преодолевая легкое сопротивление ее тела, перед глазами все заволокло огнем и целый мир сосредоточился в ней одной. По всему телу прокатилась жаркая волна, схлынула и сразу окатило холодом, Джон вздрогнул и качнул бедрами, проникая в нее глубже, растягивая тугую плоть, делая ее снова своей — с каждым движением, с каждым поцелуем, прикосновением и взглядом.
— Отпусти, — простонала она, — я не могу обнять тебя, — и слабо пошевелила руками, что он держал крепко за запястья.
— Нет, — выдохнул ей в губы, но сжимать запястья прекратил, переплетая с ней пальцы и все так же удерживая.
Может показаться, что так с ней нельзя, но на самом деле с ней так не просто можно, а иногда и нужно — сжать, обездвижить и лишить воли. На время дать ей полностью потерять контроль.
Поясницу чуть ожгло металлическим холодом — браслеты на ее лодыжке. Он любил когда она вот так ногами его оплетала, сразу утяжеляя этим ритм и замедляя, растягивая каждое мгновение и обостряя чувства. Хорошо, как же им было всегда хорошо вместе — единственное о чем он смог подумать, выплескиваясь в нее и заглушая громкий стон в поцелуе, выпустил наконец ее руки, скатился вбок и тут же обнял крепко, прижал к себе, зарываясь лицом в серебристые косы, которые уже успели спутаться, целуя снова и снова бешено бьющуюся венку не шее. У Дени никак не выходило выровнять дыхание и она долго ничего не говорила, а лежала расслабленная и спокойная, обнимала его, поглаживала легонько, скользила кончиками пальцев по разгоряченной коже, перебирала волосы. И ногой в колене согнутой чуть покачивала.
— Ты знаешь, я вообще-то шла поговорить — голос ее прозвучал хрипло и чуть растерянно.
Джон приподнялся немного, улегся на бок, облокачиваясь на руку и оглядел ее всю — от огромных аметистовых глаз и пушистых ресниц до сбитой одежды и полуобнаженного тела.
— О чем говорить собиралась? — спросил, зная прекрасно, что никакого разговора уже не случится.
— Я не помню, — Дени рассмеялась.
— Ну раз не помнишь, не так уж это важно, — их глаза встретились и они замолчали.
Сердцебиение участилось, взгляд снова прошелся по ней и остановился на обнаженной груди, Джон сам не помнил в какой момент стянул с нее блузку, просто сдернув вниз и не снимая. Кожа груди у нее тонкая и светлая настолько, что кажется светится изнутри, а нежно-розовые соски дико, иногда болезненно, чувствительные и если сделать вот так — он склонился и провел языком вокруг тонко очерченной ареолы — она сразу втянет громко воздух, охнет от неожиданности и рука ее ляжет ему на затылок требовательно. Послушался, конечно он ее послушался, медленно продолжая ласкать ее грудь губами и языком и чувствуя как снова ускоряется ток крови по венам. То что было — это лишь короткий всплеск, просто выпустили пар, напряжение сбросили, а настоящее желание только сейчас начинало разгораться, раскатываясь пьянящим покалыванием по венам, запуская по всему телу легкую дрожь предвкушения.
— Что ты делаешь? — вопросила она, прикусывая губу и глядя лениво как он расшнуровывает тугой пояс на ней.
— А на что похоже? — жесткая шнуровка послушно расползалась, освобождая ее. — Ты ведь не думала, что все закончится так быстро?
— Нет, я слишком хорошо тебя знаю, чтоб так думать, — и потянулась довольной кошкой, поднимаясь ему навстречу.
Они не спешили раздеваться, спокойно и без спешки, стаскивая друг с друга остатки одежды, целуясь и ласкаясь с перешептываниями и смешками, пока не остались полностью обнаженными и тогда замерли на несколько долгих мгновений. Оранжевые сполохи пламени и золотистые блики на коже. Гулкая тишина и в ней — дыхание. Сколько времени они проводили в таком вот виде? Бессчетное количество часов. Между ними чего только не было и чего только они не делали друг с другом, каждый раз останавливаясь у самой границы, а еще они вместе спали, вместе купались, одевались и раздевались… он помогал ей платья снимать и корсеты затягивал неоднократно. Так и не смог привыкнуть, смотрел на нее каждый раз как в первый — сейчас тоже.
Он протянул ей руки ладонями вверх и позвал:
— Иди ко мне.
Тоненько звякнули браслеты и кончики ее пальцев дотронулись, протанцевали по его рукам от запястий и выше, даже щекотно стало слегка от невесомости прикосновения. Глаза у нее были удивительные — яркие, сияющие и счастливые. Он не ошибается, нет. И не принимает за желаемое, не преувеличивает, не придумывает — они именно счастливые.
— Глаза у тебя нечеловеческие, — ход его мыслей был прерван, — ты себя со стороны не видишь, а я вижу, — сообщила она ему. — Затягивают — жуть! И зрачков не видно… ну это у тебя всегда так.
Ну надо же, не сговариваясь про одно и то же — он думает, она говорит. Впрочем, ничего нового, они всегда были созвучны друг другу.
Неожиданно она с силой толкнула его в грудь, так, что Джон упал на спину и ничего сказать не успел даже — она сразу перекинула ногу, усаживаясь на нем, опалила дыханием, шелковистые косы проскользили по коже прохладно и щекотно, а дальше уже он ее обнял, притягивая к себе, поцеловал, вслепую поймав ее губы. Она вся дрожит, понял он, оглаживая и лаская, где только получалось дотянуться, чувствуя как вздрагивают и напрягаются мышцы ее тела под нежной кожей. Глаза у нее плотно закрыты и ресницы отбрасывают на щеки пляшущие тени, язык облизывает губы нервно и нетерпеливо и невозможно отвести взгляд от ее лица, как-то по-особенному красивого сейчас. Себя Джон не мог видеть, зато чувствовал прекрасно и на секунду ему кажется, что его просто изнутри разорвет.
Сбивчивые, торопливые движения. Их руки сталкиваются. С губ срывается короткое чуть раздраженное шипение и сразу после — его громкий выдох и ее тихий стон.
Тесная и горячая, она обхватывает его плотно, сжимает стенки лона вокруг его члена и стонет сдавленно сквозь зубы, задавая сразу ритм тяжелый и ровный, чуть замедленный, сводящий с ума. Адская болезненная чувствительность по всему телу, когда от каждого прикосновения будто пробивает молнией, когда все так тонко и остро, что почти невыносимо. И жидкое пламя плещущееся в крови.
Джон чуть подался вперед, приподнимаясь и опираясь на локти, лишая себя возможности дотронуться до нее, а ее ладони легли ему на плечи, опираясь, и она приблизилась, склонилась, целуя отрывисто и коротко в губы, а после лбом ко лбу прижалась, встречаясь с ним взглядом.
— Скучала… как же… я… по тебе… скучала, — выдыхала она резко с каждым упругим движением.
То, что они сейчас делали было невыносимо откровенно, когда не получится скрыть ни единого, самого малого, порыва или внезапно вспыхнувшего желания, каким бы оно ни было. Смотреть вот так ей в глаза было странно, все иначе ощущалось с этим взглядом, все вроде бы привычно пьянящее и помрачающее, как и всегда с ней, было непривычно осознанным, каждое ощущение было выложено на яркий свет, его можно было рассмотреть и пережить во всех красках и гранях. Не отрывая от нее взгляд, Джон упал обратно на спину, перемещая руки ей на талию, сжал, задавая ритм быстрее, вскидывая снова и снова бедра ей навстречу, делая проникновение глубже. Ее лицо исказилось на мгновение болезненно, она зажмурилась крепко, зашипела и не остановилась, а выдохнув громко, распахнула глаза, снова встречаясь с ним взглядом и закусив нижнюю губу, продолжила двигать бедрами все в том же умопомрачающем ритме. Джон все чаще ловил себя на том, что прикрывает глаза, теряясь в потоке слишком сильных ощущений, давно уже стонал в голос, выгибался и откидывал голову назад, вспоминая как это — быть живым. Дени же все губы искусала до крови, пока скакала на нем в безумном ритме и когда он резко оттолкнувшись руками, поднялся ей навстречу, поймал в кольцо объятий и поцеловал, то ощутил вкус крови на дрожащих губах. Еще несколько слепых отрешенных минут и она немыслимой дугой выгнулась, сжалась вся внутри, беззвучно всхлипывая и глотая воздух, расслабилась и сразу не нем повисла, уложила голову на плечо, тяжело дыша и нашептывая ему такое темное и манящее, что внутри все наливалось огнем. К ее соблазнительному шепоту добавляло остроты то, что она так на нем и сидела и он явственно и во всех подробностях чувствовал как она внутри сжимается хаотично и порой так сильно, что он сам вздрагивал и стискивал зубы.
И что-то между ними снова сгорело и осыпалось пеплом, как тогда, несколько недель назад, здесь же, в этих самых темницах, только на несколько уровней ниже, когда она прямо в том тесном извилистом коридоре на него запрыгнула и он в стену ее чуть не вбил нечаянно, так упоительно они тогда были залиты кровью и перепачканы сажей, по коже у нее струился запах гари и чужая смерть распалила желание. Как он ее тогда хотел! Все случившееся между ними в том коридоре и останется, впечатается в древние камни. Камням этой темницы, не менее древним, тоже будет что помнить.
В том, что дальше между ними произошло, разум никакого участия не принимал, как и вообще хоть что-то отдаленно человеческое, совсем другие желания вели их сейчас.
Сплетения разгоряченных тел становились все жарче, она снова гнулась под ним, стонала, оплетала ногами, вцеплялась в плечи, хватала за волосы, руки ее скользили по груди, гладили спину, перемещались ниже к бедрам, задавая свой ритм, подгоняя, упрашивая и умоляя без слов, брать ее жестче, не жалеть, не думать, а только чувствовать, наслаждаться моментом настоящего. Они переворачивались, перекатывались, сменяя позы, снова она была сверху, целовала его, гладила по всему телу, кусала, облизывала и заставила дрожать и задыхаться, сомкнув губы вокруг его члена, скользила влажно и сильно по всей длине, дразнила, выводила на новую грань чувственности, позволяя проникать в нее так глубоко, что стенки горла гладко сжимались на миг, ее мягкие и нежные губы в итоге заласкали его до такой степени, что перед глазами все расплывалось и Джон мог только что-то шептать в полубреду, пока она облизывала его член медленно и сладко, не желая никак прекратить. Отпустила, когда он уже на грани обморока был, дала чуть отдышаться, а после снова скакала на нем, сплетая с ним руки, склоняясь, окутывая его влажными спутанными волосами, снова они целовали друг друга абсолютно везде, скользили языками по раскаленной коже, встречались губами, замирали, утопая в глубоких поцелуях. Невозможно было напиться и насытиться, желание не угасало, а лишь сильнее разгоралось, все становилось только горячее и острее, тоньше, ярче. Он снова оказался между ее широко разведенных ног и прильнул в жарком влажном поцелуе к ее нижним губам, лаская, вылизывая, целуя ее там взасос, взахлеб, не останавливаясь, пока она не начала вырываться из его рук, не выдерживая больше. Джон давно уже не сдерживался, не пытался быть осторожнее, мягче, нежнее, да и не было в том никакой необходимости — он чувствовал ее тело так же хорошо, как свое и сорвался окончательно в темную огненную пропасть, когда она повернулась к нему спиной, расставляя широко ноги, высоко вскинув округлую упругую попу и соблазнительно выгнув спину. Чуть удивленно охнула, когда он провел языком между ягодиц и сразу вскрикнула громко, когда он позволил себе то, что давно хотелось сделать — хлопнул резко и звонко ее по попе так сильно, что у самого ладонь будто кипятком окатило, а после толкнулся мягко в ее пылающее лоно и возмущенный вскрик перекатился в протяжный стон. Она шептала что-то упоительно сладкое между криками и стонами, пока он трахал ее так, жестко и сильно, держа крепко за бедра, прикусив губу и опустив низко голову, а когда все же ослабил хватку и склонился, пройдясь цепочкой поцелуев по спине и обвил рукой ее за талию, подтягивая поближе, то расслышал прерывистое
— Не останавливайся. Продолжай, пожалуйста, умоляю. Не смей остановиться…
— Дени… девочка моя, — шептал он хрипло, целуя растрепанные косы, шею, плечи, руки, обнимая ее, прижимая крепче и теснее, — моя, моя, моя… люблю тебя, как же я люблю тебя, девочка…
Сладкая, горячая, живая, восхитительная, самая невероятная, самая чудесная и никогда он ей не напьется, никогда не достигнет той точки, где ему станет достаточно, никогда утолится это желание в полной мере и она всегда будет единственной его любовью.
Он все же прервался на минуту — только, чтобы перевернуть ее на спину и снова войти в горячее и скользкое лоно, накрывая ее собой, обнимая, поддерживая под плечи, зацеловывая ее всю и глядя в расширенные зрачки.

Пламя не угасло, оно просто немного успокоилось, улеглось лениво и утомленно, желание немного разжало зубы, выпуская их и она упала обессиленно, глядя в потолок невидящим взглядом. Джон рухнул рядом с ней, тяжело дыша, обнял ее за талию, привлек к себе, склоняясь и всматриваясь в отрешенное лицо.
Взгляд ее переменился, ожил, скользнул по нему и сразу вспыхнули игривые искорки в глубине.
— Ты меня решил совсем с ума свести, да? Я разгадала твой замысел, — голос утомленный, но при том мягкий, ласковый, заигрывающий.
— И в мыслях такого не было, — отверг он это ее предположение. — Это ты от меня отвыкла, а то и вовсе забыла.
— Нет, я… — начала было она отрицать, но передумала, — да, наверное ты прав. Не дай мне снова забыть.
— Никогда, — пообещал он.
Рука ее потянулась к нему, убрала со лба влажные налипшие прядки волос, погладила скулу, перешла на шею, обняла и потянула к себе и Джон склонился послушно, целуя ее в губы. Поцелуй, легкий и невинный поначалу, постепенно перетекал в страстный, углублялся.
— Стало темнее, ты заметил? — шепнула она, прерываясь и осматриваясь настороженно. — Здесь так всегда перед рассветом?
— Нет, — и снова ее поцеловал, огладил расслабленное тело, чувствуя как снова оно вздрагивает, реагируя на его прикосновение. — Это просто свечи догорают.
Ему в общем-то все равно было, с ней хоть в самой преисподней, главное, что она рядом, прижимается горячим телом, чутко отзывается на каждое прикосновение, никуда не убегает, а он может смотреть на нее, вдыхать, чувствовать, слушать дыхание и биение сердца.
Дени прищурила глаза. Облизнула припухшие, искусанные губы и чуть подумав, улыбнулась, явно что-то замыслив. Высвободилась из его рук, поднялась и села, посмотрев так, будто он прекрасно понимал и знал все, будто они в заговоре состоят. Но все же предупредила:
— Что бы ни случилось — не трогай меня, хорошо? А лучше и вовсе не двигайся пока.
— Как скажешь, — послушно отозвался Джон, тоже поднимаясь, садясь напротив и скрещивая руки на груди.
Ее глаза закрылись. Рука поднялась и дрогнула, медленно повернулась ладонью вверх, губы чуть шевельнулись, начав негромко намурлыкивать нечто мелодичное, а дальше она потянула пламя к себе — такое Джон уже неоднократно видел, как она манит огненные язычки и они послушно тянутся к ней, а порой и сами льнут, клонятся в ее сторону, даже если она просто мимо проходит, один раз он своими глазами видел, как тревожный рыжий сполох из камина выхлестнулся, прямо как любопытный человек голову из окна высовывает. Сейчас же крохотный огонек на догорающей свече не просто в ее сторону наклонился, он весь вытянулся, задрожал, а после от остатков фитиля оторвался и поплыл по воздуху — прямо к ней на ладонь.
Дени открыла глаза и счастливо рассмеялась, перекатывая огонек в ладонях, играясь с ним. Она его даже поцеловала, коснувшись губами ласково и чмокнув звонко.
— Видишь? — глаза ее сияли и в них плясало отражаясь пламя. — Погасить свечу и погасить огонь — не одно и то же, не так ли?
Что-то он ей хотел сказать, но не успел и рта открыть, как она едва заметно покачала головой, призывая его к молчанию, сама же прошептала:
— Смотри еще.
Джон кивнул, с трудом переводя дыхание, понимая, что увидит сейчас нечто такое, что никому еще видеть не доводилось.
Глаза ее снова закрылись. Негромкий напев возобновился, став сложнее и аритмичнее. Огонь в руках разгорался сильнее. Золотые росчерки на теле стали ярче и под светлой кожей обозначились линии вен, их сплетения и разветвления прочертила огненная пульсация, впутанная в саму ее кровь, накрепко с ней сроднившаяся. Разросшийся в ее руках сгусток пламени ничем уже не походил на тот маленький трогательный огонек, что она сорвала с догорающей свечи. И вот огонь над ее ладонями полыхнул ослепительно и распался на много сполохов, что расплылись немедленно вокруг них, повисли в пространстве и горели ровно, разгоняя мрак и не думая угасать.
Когда она открыла глаза, то они светились восторгом, а в глубине зрачков потихоньку истаивали крохотные сполохи рыжего пламени. Смотрела она как ребенок, показывающий новую, только что им открытую, забаву и была абсолютно счастлива. Невинная шутка с огнем и она же явное и неоспоримое чудо, это действо будто что-то переключило внутри самой Дени, приоткрыло завесу и она стала еще чуточку ближе.
— Они останутся, когда ты уйдешь? — вопрос прозвучал совершенно по-детски, что вполне ожидаемо было, Джон себя сейчас взрослым уж точно не чувствовал и вообще с трудом сдерживал желание дотянуться и потрогать один из огненных язычков.
— Боюсь, что нет, — с легкой улыбкой и нотой сожаления покачала она головой, — разве что ненадолго совсем, а после погаснут.
— Погаснут? — ну точно ребенок, расстроенный окончанием сказки.
— Ну конечно! А ты что думал, они за мной будут послушной стайкой по всему замку летать? — она склонила голову набок и по шее, под кожей, проплыл отчетливый багряный сполох.
Что-то такое он и подумал на самом деле, даже в красках представить себе успел это зрелище.
— Не знаю, — он пожал плечами, — это же ты.
И наплевав на все ранее выданные инструкции, протянул руку к ней, дотрагиваясь, подушечки пальцев заскользили по огненной пульсации, отслеживая прикосновением бег огня по ее венам. Ее кожа гладкая и горячая, намного горячее, чем обычно и просто невероятно горячая в сравнении с человеческой. Дени наблюдала за ним из-под ресниц, а Джон, забыв окончательно все предупреждения, обнял ее.
— Тебе не страшно? — напоминать о вероятной опасности она не стала и сама обняла его, окутывая жаром.
— Нет, мне хорошо, — шепнул он, приближаясь к ее губам и уже готов был по ним языком провести, как она отшатнулась в сторону.
— Джон! Неужели не видишь?! — выпалила немного испуганно. — Подожди немного, — добавила уже спокойнее.
Джон присмотрелся внимательнее и понял о чем она — глаза еще отбрасывали багровое свечение под нижние ресницы и между губ просматривалось такое же точно.
— Я, пожалуй, рискну, — и он прижался к ее губам, не давая себе времени подумать, а ей шанса отстраниться.
Поцеловал — будто глотнул пламени. Горячая волна накрыла, обволокла приятно до невозможности, заставив содрогнуться всем телом, а больше и не случилось ничего.
— Ты все-таки бываешь порой абсолютным безумцем, — выдала она ему вердикт.
— Монетка упорно не желает падать, но иногда ее заносит, — нашелся и он с ответом.
— Я тебя отсюда не выпущу, — бровь выгнулась и аметистовый глаз посмотрел на него заинтересованно. Испытующе.
— Я знаю, — Джона это совсем не пугало и не расстраивало.
— И на рассвете уйду, — ей смешно, но она старается быть серьезной. Не получается совсем.
— А на закате снова придешь, — он прикусил губу, чтобы не рассмеяться.
— Да, я снова приду к тебе, — не стала она спорить, обнимая его и захватывая между пальцев завиток волос.
— Рассвет еще не наступил, — прошептал он, притягивая ее ближе.
— Нет, не наступил, — согласно мурлыкнула она ему в губы и поцеловала. И ногу перекинула через бедро, усаживаясь сверху.
В этот раз все было неспешно, будто в гипнотическом трансе некоего темного ритуала. Голову кружило, волны удовольствия прокатывались по телу медленным тягучим покалыванием, разогревали кровь, не позволяя ей вскипеть. И невероятная яркость и прочувствованность всего между ними.
Джон чувствовал как дрожат его руки, поддерживающие ее под спину, пока она скользила на его члене вверх и вниз. Вверх и вниз. Вверх и вниз. Снова, снова и снова. И опять. И еще. До бесконечности и полной потери ориентации в пространстве и времени. В этот раз Дени не хватала сильно, не вцеплялась, как обычно, а лишь слегка опиралась ему на плечи, всецело доверяя его рукам. Вздыхала громко, откидывала голову назад и ресницы вздрагивали, приподнимались, открывая затуманенные аметистовые глаза и снова закрывая. В эти моменты невероятной близости и откровенности между ними Джон отчетливо понял, а скорее почувствовал — они всегда были вместе. Никогда не расставались. Не разрывали сплетение рук. Не прерывали того рокового поцелуя. Они все еще там, все еще целуют друг друга под падающим снегом и весь мир лежит у них под ногами, а все дальнейшее — злая сказка, навязанная им насильно, в попытке обмануть судьбу. Не вышло. И вот они здесь, в древней крепости своих предков, снова были вместе. Целовались, ласкались, тихо смеялись, перешептывались, сплетали руки, смахивали слезы с ресниц, слушали биение сердца, ловили дыхание, любили друг друга среди танцующего пламени и не замечали ничего вокруг.
Не слышали они и шум дождя, который все-таки начался под утро и заливал Драконий Камень потоками воды, словно хотел смыть вязкое послевкусие последних недель и не видели сгусток тьмы, что протиснулся не так давно в свежую лазейку и притулился в самом углу оконного проема под потолком, замер там, нахохлился, сливаясь с мраком. Стеклянные очи-бусины распахнулись и со страшным ледяным интересом уставились на переплетение тел, птичья голова склонилась вбок, а серебристое мерцание глаз чуть усилилось, будто в недоуменном непонимании происходящего.

Отредактировано Без_паники Я_Фея (2022-04-26 12:43:32)